— Мы все верим. Только в газетах всего не скажешь. А иногда и не следует говорить. Ты забыл, как во вторник над городом немецкий самолет кружил? А на границе чуть не каждый день схватка с нарушителями. Ты пограничников спроси, они тебе скажут.
— И все-таки я не верю, что начнется война.
— «А если враг пойдет через границу, мы вспомним юность своих отцов!» Это чьи стихи? Скажешь, не твои? Или ты пишешь одно, а в мозгах у тебя другое? — Денисенко говорил уже тоном прокурора.
Сердце Валерия наполнилось гордостью. Его стихи цитируют на уроке литературы в присутствии Антонины Васильевны! И кто цитирует! Яшка Денисенко, этот заядлый беспощадный критик, считающий поэтом только Маяковского. И все же ни одной ноткой своего голоса Валерий не выдал охватившей его радости.
— У нас ведь урок литературы, — скромно сказал он, — а ты превращаешь его в урок текущей политики. Антонина Васильевна, нужно ли мне отвечать на его вопросы? Они совершенно не относятся к нашей теме.
— Ничего, ничего, — к удивлению всех, сказала Антонина Васильевна. — Это как раз по теме.
— Но я еще не дал характеристики героя произведения. И думается, войны уже отшумели, и нам остается лишь сожалеть, что мы пришли в этот мир с большим опозданием.
— А Хасан? Война с белофиннами? — не выдержала Люся Биденко.
— Война с белофиннами? — фыркнул Валерий. — Это не война, а стычка, инцидент.
— Кому как, — проворчал Яшка. — Тебе она, может, и инцидент. Ты на карте флажки переставлял да возмущался, почему наши так медленно наступают. А у Жени Кольцовской там брат погиб.
— Что ты хочешь этим сказать? — обиделся Валерий. — Флажки я переставлял вместе с тобой. И мы не виноваты, что эти события застали нас за школьной партой. Потому и говорю, что мы поздно родились.
Ребята зашумели.
— Ну конечно же поздно, — с вызовом поддержала Валерия Люся. Она симпатизировала Валерию и всегда старалась его поддержать, даже в тех случаях, когда он был явно не прав.
— Дело не только в этом, — не обратив внимания на защиту Люси, сказал Валерий. Если бы было светло, все могли бы увидеть, что Люся обидчиво поджала пухлые губы. — Просто нужно, чтобы каждый человек обладал элементарным тактом. И не моя вина, что у некоторых его недостает.
— А я в дипломаты не готовлюсь, — сердито отозвался Яшка.
— Я сказал все, что мог, кто может — пусть скажет лучше, — отрезал Валерий.
— Это уже петушиный бой, а не дискуссия, — остановила их Антонина Васильевна. — А разговор вы затеяли интересный. Не дело, когда мы дальше анализа образа не идем. Был такой-то герой, обладал такими-то качествами. Даже как одет был распишем. А как нам учиться у настоящих людей? Чтобы в каждом была как бы частица этого героя, а его духовный мир становился нашим собственным духовным миром? Об этом стоит поговорить и, может быть, даже поспорить. Вот тут о войне шла речь. Начинать мы не станем. Но напасть на нас могут. Сегодня, завтра или через месяц? Сказать трудно. Но если это случится? Конечно, Родину смогут защитить только такие, как Левинсон, Метелица, Морозко.
— Мечик не защитит, — добавил Яшка.
Саша слышал все, что говорила Антонина Васильевна, слышал жаркую перепалку ребят, мысленно соглашался или не соглашался с теми или другими мнениями, но тут же думы его переносились на другое. Это происходило помимо его воли, и он ничего не мог поделать с собой, заставить себя сосредоточиться только на том, о чем говорили в классе.
Он думал о Жене. Сейчас было темно, и он мог сколько угодно смотреть в ту сторону, где сидела Женя, зная, что этого все равно никто не заметит. Саше не хотелось, чтобы зажигался свет: он в темноте хорошо представлял ее — худенькую, черноволосую, стремительную. Вот она, кажется, повернулась, вот что-то тихо сказала Лиде — своей соседке по парте.
Саша пытался отгадать, о чем она думает в эти минуты. Под Выборгом погиб ее брат. Погиб… Как непривычно звучит это слово. Но почему же Валерий не ответил на вопрос Яшки?
— С той поры как отряд Левинсона сражался в дальневосточной тайге, — продолжала Антонина Васильевна, — мы прошли большой путь. Выросло новое общество, новые люди. Молодежь сороковых годов. Хорошая молодежь. А как же с Мечиками? Конечно, в рядах настоящих бойцов могут найтись и трусы, и отщепенцы, и даже предатели. Но это будут жалкие одиночки среди миллионов героев.
— Откуда же им взяться? — нетерпеливо спросил Валерий.
— Капитализм не уходит бесследно. Он оставляет свой уродливые следы: эгоизм, тщеславие, шкурничество. Все, что мы называем пережитками капитализма в сознании людей. И если человек заражен ими — появляется новый Мечик.
Антонина Васильевна умолкла. В классе было тихо.
— Я думаю, ребята, — встала со своего места учительница, — наш разговор не закончится в школе. Его продолжит жизнь. До завтра. И не разбейте себе носы в темноте.
Она ушла, и галдеж возобновился. Захлопали крышки парт, кто-то искал учебник, кому-то нечаянно наступили на ногу. Яшка продолжал спорить.
— Пусть даже не война, — шумел он, распаляясь все больше и больше. — Попади такой Мечик на границу…
— Ну кто же тебе возражает? — удивлялся Валерий.
— Ребята! — крикнула Лида, — Да тише вы, книжные черви! Спички дайте. Женя тетрадку не может найти.
— Валерий, — Саша дернул друга за рукав, — перестань спорить. У тебя, кажется, были спички.
— Спички? Какие спички? — рассеянно повторял Валерий, не отходя от Яшки.
Саша полез к нему в карман и нащупал коробок.
— Ну что же вы? — возмущенно взывала Лида. — Как курить тайком, так можете.
— Несу, несу, — торопливо сказал Саша и, расталкивая стоящих в проходе, поспешил к первой парте.
Он протянул коробку Жене и на миг прикоснулся к ее маленькой ладони.
— Спасибо, — сказала Женя и, присев возле парты, чиркнула спичкой. Колеблющийся огонек осветил пол.
— Хорош, нечего сказать, — недовольно пробурчала Лида: она любила каждому делать критические замечания. — Нет, чтобы самому посветить.
Саша вспыхнул от смущения и промолчал. Если бы на его месте был Валерий, он нашел бы что ответить. А Саша был рад и тому, что его виноватое лицо в темноте никто не сможет увидеть.
— Может, помочь? — предложил он несмело.
— Нет, нет, — сердито отозвалась Женя, — я не маленькая.
«Маленькая, ну конечно же маленькая», — хотелось возразить Саше, но он промолчал.
— Поздно, молодой человек, — наставительно сказала Лида. — Мне кажется, у вас замедленная реакция.
— Нашла, — обрадовалась Женя.
— Так это же конверт. Письмо, — радостным голосом воскликнула Лида, будто оно предназначалось ей. — А ты говорила — тетрадь. Теперь мне понятно твое старание. Какая необходимость разыскивать тетрадку. От кого письмо? Наверное, от Андрея?
— Лида, — одернула ее Женя, — к чему эти вопросы?
«Андрей? Письмо от Андрея? — промелькнуло в голове у Саши. — Какой Андрей? В нашем классе Андрея нет. Но он пишет ей. Пишет Жене. Ведь я люблю ее».
Все уже гурьбой выходили в коридор. В дверях образовалась толкучка.
Саша старался не отстать от Жени, которая шла под руку с Лидой, а в душе его все сильней и радостней звучало новое для него слово «люблю», которое он только что мысленно произнес.
Впервые он оказался во власти этого слова. Ему было и радостно, и мучительно, и страшно.
«Какой короткий коридор, — с грустью думал он. — Сейчас он кончится, потом мы быстро спустимся по ступенькам на второй этаж, потом на первый, оденемся в раздевалке, выйдем за дверь — и все. Снова уйдет Женя, и снова ничего не сказано. А вдруг еще загорится свет? Но как сказать ей? Рядом идет Лида. А что, если… Да, именно это! И скорее, скорее!»
Он должен, наконец, решиться. Неважно, как она к этому отнесется. Главное совсем не в том, как она отнесется, главное в том, чтобы сделать это сейчас, пока не исчезла решимость, пока он чувствует на своих пальцах тепло ее ладони, пока в школе совсем темно.
И Саша решился. Он осторожно взял Женю за локоть и неожиданно, чуть нагнувшись к ней, прикоснулся губами к ее щеке. Женя вздрогнула, вырвала руку, рванулась вперед.
— Женька, ты куда? Что случилось? — испуганно крикнула ей вдогонку Лида.
Женя не ответила. Она, наверное, была уже в раздевалке.
И тут зажегся свет. Ребята удивленно ахнули, зажмурились.
— Теперь полный вперед, — командовал Валерий, — иначе Антонина Васильевна, чего доброго, вернет всю команду на палубу литературного корабля.
Саша метнулся в сторону, мигом разыскал свое пальто и юркнул в дверь. Чувство стыда охватило его настолько, что он сразу же показался себе жалким и никчемным. Он не слышал, что его зовет Валерий и просит подождать, чтобы идти домой вместе, не видел ничего вокруг себя. Что он наделал? Как мог позволить себе это? Ну разве не глупо, не стыдно вот так, не говоря ни слова, поцеловать Женю. А она… Вырвалась, убежала. Значит, это ей очень неприятно и плохо, как бывает человеку, которого вдруг несправедливо обидят.
