26 октября 1980 г.
Сегодня воскресенье. Ждали вручения дивизии ордена Ленина. Мероприятия не было. Почему — не объяснили. Получил письмо от Лины. Сообщает, что Орловский попал в госпиталь в Белоруссию. В Полоцк. Не в Ташкент, как другие. Да, ему крупно «не повезло». Что значит — близкий к сильным мира сего. Болеть, сирому и горемычному, придется с комфортом. А там отпуск…
Лина жалуется, что две недели не получала вестей. Тревожится. Видно, не все письма доходят. Многие передаешь с отпускниками, но люди разные. Один добросовестно выполнит просьбу, другой забудет, а потом потеряет или выбросит. Я пишу не реже двух раз в неделю. Надо все-таки поддерживать жену. Ей вдвоем с Машей еще труднее, чем мне.
27 октября 1980 г.
День, вернее настроение, испорчено с утра. Перед завтраком во время детской передачи был задан вопрос: «Какие машины могут ехать на красный свет?» «А в самом деле?» — заинтересовался прапорщик Ласкин. Я ответил. Иван назвал еще один пункт: «Правительственные». «Ну, нет, — не согласился я, — для них выставляют регулировщиков». Тут в разговор встрял Сашка Фомин. Наверное, встал не с той ноги. Накинулся на нас обоих разъяренной пантерой. И понеслось. Я от изумления глаза раскрыл, думаю, какая муха укусила, с чего бы это? А он орет: «Вам красный свет, сволочи? А кто ведро вываривать будет? Хоть воды притащили бы… Испоганили, еще и зубы скалят…»
А дело вот в чем. У нас к перегородке прибита подставка для ведра. Где-то в метре от пола. Просыпаемся и видим здоровенную мышь, бегающую над ней по самому верху. «Вот сволочуга, — подхватился с кровати Ласкин, — я ее сейчас…» Взял кобуру и запустил в непрошеную гостью. А она возьми и бухнись в ведро с питьевой водой. И пузыри пустила. Теперь надо вываривать. Вот Фомин и взвился. Нервы у всех… В общем, дошли до взаимных оскорблений легкой степени. А если честно, мы здесь прилично надоели друг другу. Одни и те же лица — в палатке, в столовой, в клубе, в строю и еще кое-где…
Перед ужином занимался гимнастикой. «Химики» соорудили перекладину. Было холодно и темно. Небо обложили черные тучи. У самой их кромки летел гигантский «Боинг». Яркие белые вспышки бортовых огней озаряли края облаков. Я смотрел и думал: «В кабине, в салоне, уют, комфорт… Когда же и мы полетим вот так?..»
После ужина Ласкин напек пирожков. Мастер он на все руки. У меня бы, наверное, не хватило терпения…
28 октября 1980 г.
Пасмурно с самого утра. На завтрак были «шрапнель» и мясо, будто из кожзаменителя. Чуть не обломал зубы. Обычное меню здесь — суп «тра-та-та», каша «и-го-го», компот «пшик». Это по определению лейтенанта Терентьева.
После завтрака начал накрапывать дождик. Вскоре он разошелся. Посыпал мелкий такой, надоедливый. Сразу стало грязно и холодно. Однако работа сегодня пошла хорошо. До обеда успел сделать больше, чем планировал на весь день. Поэтому решил вздремнуть. А как известно, на дождь хорошо спится. Открыл глаза — уже темно. Солдаты пилили дырку в полу для печки, это и послужило последним толчком к пробуждению.
И тут я стал свидетелем такой сцены. Валентин Батурин разжег печку и в хорошем настроении, мурлыкая под нос и помахивая палочкой, которой досылал в топку горящую бумажку для воспламенения соляра, прошелся взад-вперед по палатке. Лучинкой он слегка стукнул по книге читавшего Коли Сомова по кличке «Губошлеп». Тот моментально вскинулся, заорал и плюнул в Валентина. Наверное, от избытка человеконенавистнических чувств. Батурин ошеломленно опустился на стул, минуты две посидел с выпученными от удивления глазами, а затем резко возмутился. Подозреваю, подогрел его Сашка Фомин. Возможно, просто красноречивым взглядом. Валентин подошел, взял Сомова за загривок и внушительно сказал пару ласковых. Коля попытался стать в позу: «Товарищ прапорщик… Я вам приказываю…» Но Батурин ответил, что здесь все равны и, в принципе, ему терять нечего. «Губошлепу» пришлось извиниться.
Конечно, Коля язва. А теперь, получив капитанские погоны, вообще возомнил о себе. Хотя нельзя сказать, что он вообще уж… Как-то он и меня попытался «застроить». На что я ему ответил стихами собственного сочинения: «Губами я готов весь мир обнять, люблю я ближних донимать… Мне радостно, приятно жить, когда могу кого-то заложить…» Коля был сражен. «Ты помощник? — говорю. — Вот и помогай. А я начальник. Ты на капитанской должности, а я исполняю майорскую. Да и пошел бы ты, пошел… от греха подальше…»
Тогда все рассмеялись. Сомов сначала обиделся, потом успокоился. Нервы, конечно же… А еще — Коля просто беспардонный человек.
Вечером вернулся из рейда Сашка Нечипорук. «Нашла награда героя» — ему вручили медаль «За боевые заслуги». Распили по случаю вдевятером бутылку водки (не было Ласкина). Сашка, бродяга и выдумщик, притащил рефлектор от большого прожектора. Помыл и говорит: «А что, если выпить из него?» Все начали смеяться. Нечипорук вылил свою порцию водки, она хорошо смочила зеркальную поверхность и растеклась по всему отражателю. Терентьев и говорит: «Ну, Саня, теперь лижи, как кот». Развеселились еще больше. Решили вылить в рефлектор сваренный накануне Ласкиным суп. Хлебали ложками из этой большой тарелки. Забавная картина.
Иногда мне хочется закурить. Бросил месяц назад. Пока терплю. Хотя все чаще думаю: «А зачем?» И когда эти мысли начнут совсем донимать, тогда, наверное, закурю. В наших легких уже и так по пуду пыли. Немного еще никотина… Какая разница? Свинцовая «пломба» хуже…
29 октября 1980 г.
Второй день идет дождь. Утром он на время прекратился, и можно было с удивлением заметить, что причудливые облака стелются прямо по земле. Темно-синие, фиолетовые, серые… Громоздятся на крышах палаток. Описать это невозможно. А ведь в Афгане мы действительно к облакам ближе и в переносном, и в прямом смысле — высота около 1800 метров. Или, может быть, здесь ниже небо, чем в России?..
Вернулся из рейда Пресняков. Как всегда, довел свои требования, касающиеся соблюдения внешнего вида и распорядка в лагере. Показал пистолет прапорщика С. Летом кто-то уворовал у него и у М. Оказалось, солдат. Взяли с поличным уже в Союзе. Начальник штаба объявил по пять суток ареста за небрежное хранение оружия обоим прапорщикам.
После построения все разбрелись по местам. Точнее — кто спать, кто читать, а кто и в самом деле работать. К последним относился и я. Когда стоишь на месте, жизнь, как болото. Спасает работа. Кто меньше ею загружен, тому, наверное, еще труднее.
Опять начался дождь. Шел он и всю ночь. Земля в лагере раскисла. Это напомнило весну. Бр-р-р! Сколько грязи было! Неужели опять точно так же?!.
Погода вторые сутки нелетная. Плюс понедельник — день «неписьменный». Итого три. Даже газет нет. Вчера стал свидетелем случая, когда громадный самолет афганской авиакомпании «ДС-10» поздно пошел на посадку и едва не проскочил взлетно-посадочную полосу. Мог разделить участь нашего «Ан-двенадцатого». Кстати, появились слухи, что разбился корабль. Из-за плохой погоды. Тоже «Ан-двенадцатый». Вылетел из Ташкента и исчез. На борту экипаж и еще три человека. Судьба до сих пор неизвестна.
Пишу дневник поздно вечером. Ребята режутся в дурака. То «на уши», то «на воду». «На уши», кстати, предложил им играть я и рассказал правила игры. Всем понравилось. А суть вот в чем: проигравший получает столько ударов, сколько вытянет из колоды победитель. Попался туз — бьют по ушам одиннадцатью картами одиннадцать раз. Валет — двумя два раза. И т. д. А то все играют на воду — поберегли бы свои желудки и почки. На воду — это после каждого кона проигравший выпивает кружку. Весьма «интеллектуальное» развлечение. Посмотреть бы на игроков их же собственными глазами со стороны… Я начинаю ненавидеть карты. Но и книг почти нет. Куда деваться людям?..
У прапорщика Шилова играет приемник. Поет, кажется, индианка. Время от времени она смеется, причем как-то по-особенному странно. Не то, что ненатурально… Трудно выразить словами. Не поймешь, раздражает смех или наоборот… В общем, побуждает в душе какие-то непонятные чувства. Так вот. Только она: «Ах-ха-ха-ха-ха-ха-ха!..» — ей тут же начинают вторить дикими похабными голосами Шурка Нечипорук и Олег Кожанов. К ним подключаются остальные. Впечатление, что попал в сумасшедший дом…
30 октября 1980 г.
Всю ночь лил дождь. Утром я не был на зарядке — сыро и грязно. Вечером пришел вечный бродяга Нечипорук и давай клясться, что в феврале вернемся в Союз. На это лишь улыбнулись — таких «уток» было уже немало. А дом и на горизонте не виден. Иногда удивляемся: сколько можно держать нас и семьи в неведении?
Пишу, а Олег Кожанов упражняется в ораторстве, излагая свою философию. Вот дословно: «А солнце светит, как у него своеобразная печка… Понятно?».
Чушь такую толкает, ужас. Это у него случается часто. Игроки сегодня поссорились. Режутся в карты «Губошлеп» и прапорщик Шилов. После окончания каждого раунда подтрунивают друг над другом. Причем гадостно. Шилов смеется, как китаец, — мелко и подленько: «Хи-хи-хи!». А его соперник, выиграв, громогласно оповещает палатку о победе и всех приглашает в свидетели. Наверное, сейчас и эти разругаются. Шилов, кстати, очень хорошо играет в карты. Я, например, если сажусь играть, то никогда не ставлю перед собой задачи победить. Продул несколько партий, да и бог с ним. Играю, так сказать, на удачу и никогда не расстраиваюсь. А Шилов — этот другое дело. Он все запоминает, фиксирует, просчитывает. Наверное, не хватает ему мозговой деятельности в чем-то другом. Если бы он покрутился, как я, вывернул бы мозги пару раз наизнанку, наверное, не стал бы так самозабвенно отдаваться картам. Любой проигрыш он воспринимает как личное оскорбление. Но сегодня Шилов обставил несколько раз Колю Сомова и тот «сломался», куда-то ушел из палатки «зализывать» душевную рану. А прапорщик, дабы еще потешить свое самолюбие, бросил клич: кто обыграет его, тому он поставит бутылку водки. Предложение, конечно, заманчивое. В такую погоду выпить никто бы не отказался, но ни у кого ничего нет, а у этого водка есть, вот он и соблазняет. Короче, Батурин не выдержал, принял вызов и проиграл. Огорченный, он завалился на кровать и затих. А Шилов все неистовствует, все зовет на бой. Попробовать сыграть с ним? А вдруг повезет?.. Впрочем ладно, пусть он свою водку бережет до тех пор, пока она не скиснет.
