Расул, словно услышав нечто неуместное, восклицает:
– Я?!
И так, словно все на него смотрят, быстро взглядывает на каждого из нас, но никто на него не смотрит, кроме меня. Абдулла сердито повторяет:
– Вставай, говорю тебе!
Расул не сводит с меня вопрошающего взгляда, и я поддерживаю Абдуллу:
– Он правильно говорит. Ты ведь его помощник – забыл?
Расул берет автомат. Задумчиво смотрит на него, потом передергивает затвор. Руки его заметно дрожат. Абдулла наматывает пулеметную ленту на руку, чтобы она не дергалась и не заедала при стрельбе. Расул привстает и с трудом сглатывает слюну. Абдулла, встав, кладет пулемет на бруствер и стреляет перед собой по прямой линии. Расул в сомнении, но гром пулеметной очереди словно подталкивает его и рассеивает все его страхи. И он лихорадочно поднимает автомат и, не целясь, выпускает очередь и садится. Он словно воробей, которого освободили из силков. С облегчением вздыхает. Лицо его покраснело, цвет глаз стал бирюзовым.
Абдулла, присев, спрашивает:
– Ты попал или нет?
– Да, Ага-Абдулла, – отвечаю я со смехом. – Он попал.
Стукнув Расула по плечу, добавляю:
– Давай, так держать!
Тут я замечаю водителя. Он так наблюдал за нами, словно мы выполняли какой-то фокус, и ему было не отвести глаз. Теперь он встряхнул головой и ухмыльнулся нам.
* * *
Хейдар яростно кричит:
– К бою! Полная готовность, они наступают…
Минометные мины рвутся вблизи траншеи и заглушают остаток его слов. И в канал падают мины и обдают нас фонтанами воды. Вода эта темная и пахнет тухлыми яйцами.
Танки колонной движутся к мосту. Выглядывая, я вижу их башни, но от плотного огня не могу разглядеть как следует. Мы теперь все съежились на дне траншеи и не имеем сил поднять голову. Ждем следующей мины. После того, как мина упала прямо в траншею и изрешетила осколками Мирзу и еще двоих, мы поняли, что и в траншее для нас небезопасно. И удивились тому, с какой смелостью мы до этого ходили взад-вперед по траншее, почти не пригибаясь. А теперь просто сидим на земле и считаем взрывы, и если бы над нами не довлел Хейдар, то мы не вставали бы даже изредка, чтобы оглядеться. Пропади они пропадом! Каждый раз, когда лезут на мост, приходится вставать. А дно траншеи всё еще залито кровью Мирзы. Его отправили в тыл, но выживет или нет – не знаю. Как его ни перевязывали, всё равно из другого места лилась кровь. Целый мешок марли и военных бинтов потратили на его перевязку. А он, до того, как потерял сознание, успел схватить меня за локоть и, собрав все силы, выговорил:
– Я т-теперь как ре-решето!
Свежая кровь на моей гимнастерке – это его. Двух других мы и вовсе не трогали, они не шевелятся и не дышат. Это ребята из нашего взвода: гранатометчик и его помощник.
Издали слышны звуки радио: усиленный динамиками дикторский голос. Но что говорит, я не понимаю: слишком далеко. Иногда ветер доносит лишь отдельные фразы:
– Воины ислама… враг уничтожен… вражеские самолеты……военная машина врага… Багдад…
Мина взрывается на бруствере, и легкие мои заполняют пыль и тротиловая вонь. Не выпрямляясь, в том же положении «сидя» я отодвигаюсь в сторону. Водитель раздраженно ругается и, опираясь о стенку траншеи, встает. Он словно бы постарел на десять лет: такое впечатление создает земля, покрывающая его лицо, и ввалившиеся от недосыпания глаза.
– Вставайте! Вставайте, к бою!
Это кричит Хейдар, бегущий по траншее. Вражеский обстрел вдруг усилился: бьют по нам из всех видов оружия. У меня голова пошла кругом: я словно проваливаюсь в преисподнюю. От пыли и дыма в траншее ничего не видно, буквально в полуметре. Грохот взрывов бьет по барабанными перепонкам, чуть не разрывая их. Я встаю и выглядываю в бойницу бруствера. Мины рвутся в воде, и на миг я вижу рыбу, падающую белыми брюхами вверх. Сажусь, и Абдулла спрашивает меня:
– Идут?
Я смотрю на него непонимающе, и он громче кричит:
– На мосту они?
Тяжелый снаряд накрывает траншею и швыряет нам в лица землю, камни и раскаленные осколки, не позволяя мне ответить. Абдулла привстает и ждет момента, чтобы выглянуть, когда новый взрыв бросает его на меня.
Один из парней нашего взвода неосторожно высунулся над бруствером и убит, падает на дно траншеи. Он был, видимо, контужен и потерял осторожность: слишком высунулся и получил пулю. На лбу его дырочка размером с небольшую монету, и из нее на землю тянется темный след крови. В этой крови кусочки чего-то белого, похожего на жир, не знаю, что это. К нему подползает санитар, берет его голову и смотрит в лицо, но тут же и оставляет его, чтобы перейти к следующему раненому.
– Вставайте, они идут! Идут, твари! Стреляйте, не пускайте их на мост! – это кричит Хейар, причем голос его дрожит.
В этот миг я понимаю, что опасность действительно велика. Передергиваю затвор и, подняв автомат над бруствером, не высовывая головы, выпускаю весь магазин. Когда сажусь, вижу, что вся траншея трясется, словно мы на корабле в штормящем море. Сидеть в такой траншее невозможно, и я встаю. И вижу, как неповоротливая туша вражеского танка лезет на мост.
Смотрю по сторонам и вижу, как в дыму и пыли наши бойцы в ужасе поднимают головы, стреляют и, забывшись, кричат и ревут что-то. Они не контролируют себя: это инстинктивные крики, бессознательные. Крики, которыми призывают на помощь или помогают самим себе преодолеть страх и сделать непосильную работу, или что-то приказать другим…
– Хамид… Стреляй, Хамид!
– Стреляй, огонь… Встань, хорошенько прицелься и – огонь!
– Нет, так не надо! Целься лучше, гранаты зря не трать…
Первый танк, газуя, движется по мосту. А по нам огонь так силен, что нам не встать и не подбить его. Поднимается единственный остающийся гранатометчик второго взвода. Я приставляю ладони рупором ко рту и кричу ему:
– Целься, не промажь…
Но прежде, чем он успел прицелиться, перед ним взрывается тяжелый снаряд, взрыв поднимает его и бросает на другую сторону траншеи. В долю секунды я успел увидеть, что глаза его выпучились и будто хотят выпрыгнуть из орбит. Потом он как-то полупарализованно ползет обратно в траншею, но в него опять попадают, и он падает лицом вниз. В одно мгновение в него попало несколько пуль. Последние пули уже разрывают труп, и там, наверху, этот труп словно пляшет в каком-то танце.
И второй танк въезжает на мост. Хейдар бегает и кричит как безумный. Зоб его трясется, словно у громадной лягушки. До пояса голый, водитель так сильно прижал к груди гранатомет, что тот, кажется, сросся с его кожей. Жилы на его шее натянулись, а глаза налились кровью. Он ждет малейшего затишья в обстреле, чтобы подняться и выстрелить, и тут прямо на бруствере взрывается мина, взрыв ее искажает пространство и время. Меня словно с размаху ударили железной киркой в рот, и стальной острый конец этой кирки воткнулся мне в самую глотку. Схватившись за лицо обеими руками, я падаю на колени. Губы и рот обожгло бесчувствием, лишь каким-то уголком рта я чувствую соленый вкус. Меня бросило в жар, и, когда пыль чуть рассеялась, вижу свежую кровь, капающую с моих пальцев на землю.
Расул скатывает платок и сует его мне в руку. Мои руки в крови, и я прижимаю ими платок к лицу. У меня что-то во рту, похожее на кость. Я сплевываю: на землю падает сгусток крови с разбитыми зубами. Под платком пытаюсь ощупать челюсть. Губа порвана, и пальцы ощущают острые кончики остающихся во рту корней выбитых зубов. Трогаю язык и не понимаю, цел он или нет.
Водитель вскакивает, и я вижу, как с шеи его льется кровь. Он взобрался на бруствер, и все взгляды вдруг обратились на него. Я бормочу негромко:
– Сумасшедший!
Он целится и стреляет, и не успевает сам проследить полет своей гранаты, как падает головой вперед с бруствера в воду канала. Расул в ужасе выглядывает и вдруг кричит:
– Попал! Попал…
Абдулла, схватив его за запястье, тянет вниз. Еще кто-то кричит:
– Загорелся! Танк горит…
Масуд, воспользовавшись паузой, двумя руками берет мое лицо и спрашивает:
– Что с тобой? Куда ранен?
Я рукой показываю на рот. Он отворачивается, чтобы посмотреть на близкий взрыв, но успевает приказать мне:
– Иди в тыл! Немедленно уходи в тыл!
Я оглядываюсь на траншею: она полна раненых и убитых. И вся она вдруг кажется какой-то далекой. Я встаю и, согнувшись, иду в тыл. Оглянувшись, чтобы сказать что-то Расулу, вижу, что он стреляет из автомата. Глаза мои встречают взгляд Масуда, и я, с чувством стыда, торопливо, спрашиваю его жестом: дескать, я пошел? Он делает мне прощальный знак, и я ухожу.
Дальше к тылу по сторонам главной траншеи устроены окопы-укрытия. В них набились все, кто мог поместиться, и Хадж-Носрат в одном из таких укрытий. Увидев меня, откладывает трубку рации и выскакивает в траншею. Громко командует:
– Раненым помогите эвакуироваться в тыл! – И, оглянувшись, говорит радисту: – Скажи Хейдару, пусть быстрее раненых в тыл шлет.
