А тем временем Бата завёл своего динозавра.
Машина хрипло затакала, суматошно затряслась.
– Лёгкой дороги тебе! – приобняла Русико Жению. – Здоровья твоему орлу молодому. Передавай поклоны ото всех нас… Пускай поскорей подымается. Орлу – летать!
Нетерпеливый, норовистый Бата тихомолком пустил машину под уклон. И Жения с близко зреющими безропотными слезами уже на ходу втянулась в кабинку.
Суровая, истомлённая, она неподвижно, отрешённо уставилась в окно и, пожалуй, ничего ни впереди, ни тем более по бокам не видела, не замечала, вся ушла в себя, и только в Очамчире, когда дорога выскочила вдруг к морю, к его холодному, свинцовому рокоту, Жения коротко покосилась на кипящий жёлтый простор воды и вздохнула. Море сердитым, разъярённым медведем кидалось на берег, на бетонный бок дороги и со змеиным, захлёбывающимся шипом откатывалось назад.
Жения грустно подумала, какая близь до моря, а так ни с Датиком, одни, ни с ребятишками так ни разу и не выбрались на выходной к морю. Дела, дела… Вас только и переделаешь, как могильной доской саму прикроют…
В Сухуме долговязик Бата – вот уж где Гулливеров племяш – с земли одним толчком вжал Жению в тамбурную давку отходящего поезда.
– Тётя! Снимите чемоданы! – кричал Бата, вышагивая рядом с подножкой. – Поставьте на пол!
Жения думала иначе.
Ну да, сними! Поставь! Того и жди, какой суматошник в этой толкотне без злой воли, по нечайке смахнёт ногой чемоданы в открытую дверь. А будут чемоданы на мне – не столкнут со мной. И потом, куда поставь? Теснота – палец не продёрнешь!
Едва подумала так Жения, как продиравшийся из вагона в вагон какой-то брюхан, проламывая себе дорогу вперёд выставленным утёсным плечом, этако двинул, что Жения, обмерев, срезанным налитым колоском повалилась спиной в белый распах открытой двери и чисто инстинктивно успела вкогтиться в поручень.
– Ваймэ! Ваймэ!.. [6] – застонала Жения.
Заплечный чемодан тяжело раскачивался, отрывая Жению от поручня. Другой лежал на груди и непомерным грузом сверху давил на неё.
–Что ж вы, паразиты, вытворяете! – причитала Жения, в ужасе пялясь на чемоданы. – Как с-срядились… Спихнёте же меня!
А поезд накручивал силу, весело кидал жизнерадостные облака пара. Всё проворней перебирая длинными, как жерди, ногами, Бата бежал рядом, ладясь поймать поручни. Наконец он ухватился за поручни, взлетел на нижнюю ступеньку, остановил плечом болтавшийся, как маятник, чемодан и со всей молодой силой упёрся в чемодан, чемодан – в Жению, и Жения снова вдавилась в толпу.
На какой-то миг место у входа немного расчистилось. Бата рванул на себя дверь и закрыл её.
Возвращаясь к машине, он не без насмешки отметил:
"Фу! Ну, хоть раз в жизни пригодился для доброго дела мой поднебесный рост…"
Жения вольней вздохнула при закрытой двери. Спустила чемоданы один на один к стеночке, с усталости припала к верхнему щекой.
"Что ж вы, – без зла корила в мыслях чемоданы, поглаживая разгонистые их бока, – что ж вы, шелапутики, чуть было не сдёрнули меня под колеса? Один сзади вниз тянет, другой в грудь сверху толкает… Двое против одной… Гер-рои-и… А сорвись я, вам бы тоже досталось…"
У Жении похолодело, разом выстыло всё нутро от жуткой догадки. Где, где она могла умереть! На рельсах, которые укладывал сам Вано! Её Вано, к которому ехала!
После училища уже перед войной тянул Вано дорогу от Сухума на Адлер. Эшера, Новый Афон… Всё его места…
"Строил сынок… Как знать, может, на то и строил, чтоб я сейчас быстрей приехала к нему…"
Глянет Жения в окно – море неспокойное разламывается. Глянет в окно напротив – зелёные скобки гор причудливо льются одна дальше другой.
Горы Родины медленно уходили назад, приседали…
В Туапсе Жения сошла с поезда и почерепашилась дальше пешком.
Было на ней всё чёрное: на голове креповая накидка, платье с долгими рукавами, чулки, лёгкие самодельные чустры (тапочки). Чёрными были и чемоданищи, свисавшие с плеча и закрывавшие её спереди и сзади до самых колен. Сверху глянь – чёрный жук плетётся.
Припекало солнце. Было парко.
И не так донимало солнце, как жгли своей тяжестью чемоданы. Горько было видеть эту былинку на ветру. Бедная росточком, худенькая, откуда только и шли к ней силы тащить эти громоздкости?
Она заслышала сзади машину. Оттопырила чуть в сторону руку, насколько позволяли чемоданы.
Вильнув к боку дороги, машина пристыла со вздохом.
Вровень с бортами алели в кузове яблоки врассып.
В кабине двое в военном.
– Швилебо! Мэ!.. [7] – зачастила Жения, с коротким поклоном пробуя поднести руку к груди. – Драсти! Гэлэнжик!.. Госпитал!.. Син!..
Шофёр кивнул.
Сидевший рядом парень, не снимая с плеча автомата, определил чемоданы в кузов подальше от борта. Подсадил её на своё место. Сам на подножку.
С одной попутки Жения перекочёвывала на другую.
Однако к вечеру в Геленджик так и не выкружила.
Лиловой тяжестью наливались сумерки, когда она, еле переставляя ноги, постучалась в угрюмый придорожный домок на отшибе горного селения. Тукнула негнущимся, затёкшим пальцем в шибку, будто птица клювом ударила.
Вышедшей на стук пасмурной женщине сунула председателеву справку.
Женщина отвела от себя её руку со справкой.
– Да кому, ходебщица, твои бумажки читать? Не грамотейка я… Ты на словах скажи, кто ты, чего надо. И говори громше. А то у меня особая примета – совсемко глуха, как осиновый пень.
Жения потерянно молчала.
Женщина выжидательно посмотрела на неё и, сложив разбитые в грубой работе ладонь к ладони, поднесла под склонённую щёку:
– На ночь, бабонька, просишься?
Не поняла Жения слов, но по жесту догадалась, про что речь. Затрясла головой:
– Хо!.. Хо!.. [8] Хачу Гэлэнжик… Госпитал… Син…
– Везёт же людям… Есть к кому иттить… А тут…
Женщина подняла на Жению скорбные глаза:
– Месяц назад привезла из твоего Геленджика, из госпиталя, покойника хозяина. Схоронила дома… Теперь вот одна со своим госпиталем, – качнула головой в открытую дверь на троих ребятишек-заморышей с книжками, обсыпали за столом тусклую лампёшку. – Совсема малые, школьничают… Да… Выкарабкаемся… Не век нараскорячку… Разь рыбу в воде утопишь?
Школа по-грузински будет скола. Уж куда похожей! И Жения уловила, что детвора учится в школе. Учится!
Это поразило её. Как же так… Под боком полыхает война, а жизнь не мрёт старая, не замыкается на одной войне! В день, поди, демонята до поту пластались в поле, убирались по дому, а в вечер бьются над уроками, утром в школу. Совсем как в хорошую мирную пору.
Ужинали картошкой в мундире и постным маслом.
Засовестилась Жения, вымахнула на стол обжаренную с лучком курицу. Мальчишки в минуту её и прибери.
Перетомлённая дорогой Жения проснулась поздно.
Было уже светло. Только сейчас она ясно разглядела, какая бедность жила в этой халупке. Кругом одни пустые стены.
Она выждала, когда осталась одна, достала из-под чулочной резинки на ноге платочек с деньгами. Копились эти деньги для Вано. Ей подумалось, ну что с ними делать Вано на фронте? Заряжать ими свой автомат и бить немца? На то есть пули… Здесь же этот тощий капиталишко не навредит.
С табуретки она заглянула за рамку с фотографиями на стене. Там лежали трубочкой две старые трёшки. Жения воровато бросила на них свой узелок.
Ей не хотелось, чтоб на неё тратились завтраком. Она было уже сунулась в путь, когда хозяйка, как-то скорбно-укоризненно глядя на неё, завернула её с порога – навстречу шла с подойником от коровы. Не отпустила без утреннего стола.
– Тебе ж, горькая кавказушка, день… Не знамо эсколь качаться… Как на пустой бечь? А кружечку парного молочка прими – дорога мякша да короче скажется…
И не отошла от стола, покуда Жения не съела весь тяжеленный ломоть хлеба вприхлёбку с молоком.
– Ну, теперько и с Богом… Подай тебе Господь доли поднять сы́нушку…
Со слезами хозяйка вальнулась к Жении.
Ответные горевые слёзы блеснули и у Жении.
Начальник госпиталя ошеломил Жению.
– Вашего сына мы вылечили. Откомандирован в свою часть. Так что его у нас нет.
Жения остановила дыхание. Ка-ак нету? Вот и письмо. Посмотрите. Писал своей рукой: лежу в госпитале. Вот номер. Ваш номер. Что ещё надо?
– Видите, мамаша, – мягко объяснял начальник, – пока вы собрались, мы вылечили вашего сына. Только и всего. Что ж мы будем попусту разводить огонь на воде? Где ж я вам возьму сына, если его здесь нет?
Не может быть!
Жения ехала и не могла даже мысли допустить, что не застанет Вано в госпитале. Раненый, где ему ещё быть? В госпитале, думалось ей, надёжней как-то. Ну, что раненый, конечно, плохо. Зато живой! Поправится. А так уже где-то… Может, начальник хочет сказать, что Вано вообще нету в живых?
