Жения наливается гневом и твёрдо, осудительно проводит перед начальником туда-сюда указательным пальцем.
– Нэту, кацо, нэ нада… Нэ скажи так… Хачу син Вано… – потребовала.
Начальник вызвал уже готовившегося к выписке грузина, койка которого была вприжим с койкой Вано.
– Пожалуйста, – сказал ему, – переведите. Может, мамаша не всё понимает…
Парень прежде всего сам подтвердил, что Вано действительно уже выписан, и перевёл всё, что сказал начальник.
Жения успокоилась. Всё-таки начальник не сказал, что Вано уже нет в живых. Даже напротив. Вон отправили в сам Новороссийск, в район цементного завода, откуда доносилось тяжёлое, могильное уханье.
Бои… Там идут бои…
Жения опало затосковала и побрела навстречу растущим, роковитым гулам канонады.
На контрольных пунктах ей советовали вернуться.
– Поймите, – показывали на Новороссийск, откуда накатывался тревожный, вязкий шум, – это вам не праздничный салют. Будьте благоразумны, возвращайтесь. Не до ваших гостинцев там сыну. Там не знают, куда деваться от фрицевских гостинцев.
Жения виновато, разбито улыбалась и просяще-молитвенно твердила своё:
– Хачу син Вано… Хачу син Вано…
Если Вано суждено сгаснуть в этом адовом грохоте, то чего же ей бояться этого грома? Ради чего тогда ей жить? «Может, чем я помогу ему там?.. Может, даст напоследок Господ счастья… перехвачу ту пулю, что летела в моего Вано?..»
За своими мыслями чутьистая Жения расслышала в ближних кустах слабый стон.
Спустила она наземь тяжеленные чемоданюги и, расталкивая низкие ветки, на цыпочках побежала на стон. Наткнулась она на солдата. Лежал ничком. Пальцы собраны в кулаки. Кулаки выброшены впёред, туда, где тяжко ворочалась и откуда шла канонада. "Вано?!"
– Ва…но… – запинаясь и млея от ужаса, позвала тихонько.
– Циури!.. Милая моя Циури!.. Звёздочка ты моя!.. – торопливо, горячечно зашептал солдат по-грузински. – Голос твой!.. Я верил, мы встретимся!.. Я не мог так!.. Вот и!.. Я ждал!.. Огня в сене не утаишь… Я люблю тебя… Не суди строго… Я виноват перед тобой… Прости… Когда уезжал… я… я…
Солдату было трудно говорить.
Боясь разреветься и до боли закусив губу, Жения медленно перевернула его на спину.
Грудь у солдата была вся в крови. Был он совсем молоденький. Он силился улыбнуться и не мог.
– Я виноват… Уезжал на фронт… Не смог с тобой свидеться… Не успел тебя, звёздочка, поцеловать…
Заговорил он так слабо, что Жения ничего не могла разобрать. Она склонилась к нему.
Солдат привстал, прильнул к Жениной щеке губами и упал, разметав руки. Остановившиеся глаза смотрели в небо.
Жения прижала руку солдата к своему лицу и заплакала.
"Бедная, бедная твоя Циури… Не дождаться невесте тебя…"
Издалека тянулось "Воздух!.. Воздух!.." и скоро с той стороны стал наползать злобный, давящий рёв самолётов. Что делать? Как спасаться?
Подтащила Жения чемоданы, развязала, составила двускатной хаткой над изголовьем солдата и сама, когда самолётная туча чёрно вывалилась из-за холма, сунула голову в свой спасительный домок.
Самолёты прошили так низко, с таким исступлённым гулом, что земля дрогнула, и стремительно пропали за горой.
Жения закрыла солдату глаза, поклонилась ему и пошла.
Шла она теперь так быстро, будто вовсе и не было долгой, изнурительной дороги.
«Надо спешить… Надо ой как спешить… Война опозданий не прощает…»
По обеим сторонам в канавах, полных подкрашенной кровью воды, уже пахлой, лежали трупы. Жения боялась на них смотреть. Боялась увидеть среди них своего Вано.
Её нагоняла первая от самого Геленджика подвода, запряжённая парой гнедых. Жения зовуще вскинула руку.
Правивший стоя военный в годах приложил кулак с намотанными на него вожжами к груди.
– Душою я рад тебе подмогти… А не могу… Не во власти… У меня командир Иван Грозный! Заметит – нахлобучки не объехать!
Жения посветлела.
– Моя син… тожа Вано…
– Да ну?! – изумился возница. – Кругом сплетённая родня! Увы и ах, вздохнул товарищ монах. Сдаюсь без боя. Как не уважишь родне самого Грозного? По такой лавочке милости прошу к нашему шалашу!
Военных попадается всё гуще…
«То одинцом… То целыми кучками вышагивают в ногу, отбивают шаг… Совсем мальчишечки… Все одинаковые, как цыплятки суточные. Поди угадай своего…»
До звенящей ломоты в висках вглядывалась Жения в военные лица.
Горького взгляда её не выдерживали, совестливо отворачивались. Стыдились. Мол, до таких степеней аховые мы защитнички, что немчурёнок уже посреди державы вольничает…
Потеряла Жения всякую надежду увидеть своего Вано и потому, пригорюнившись, в печали машинально скользила глазами по военным.
– – Дэда!.. Дэдико!.. Дэдико!.. Аи мэсмис!.. [9]
Жения встрепенулась. Родная грузинская речь!
Вано! Голос Вано!!
Откуда?!
– Чемо швило!.. Сада хар шен?.. Сада?.. [10] – с плачем за – кричала Жения.
Она сорвалась с подводы, кинулась к проходившему мимо строю, откуда хрустально звенел голос Вано. Голос она ясно слышала, но никак не могла увидеть самого Вано и потому, заполошно перебирая глазами идущих, вприбежку засеменила боком рядом со строем.
– Ме ака вар!.. Ака!!.. Мартла ака вар!!!.. [11] – надрывчато сыпал Вано, в яростной досаде подскаживая себя в грудь и порываясь выскочить из строя и одновременно не решаясь. Был он в середине строя.
Строй срезал шаг, стал. С любопытством ждёт, что ж дальше.
Взводный Селецкий сердито выпрямил спину, раздул ноздри.
– Рядовой Жвания! Наговорились? Что это за непонятная темпераментная перекличка в строю с неизвестной гражданкой?
– Никак нэт, товарищ лэйтэнант!.. Хорошо исвесни гражданка… Мой мат вижу!
– Откуда мать?!
– Ис доме, товарищ лэйтэнант! Мой мат пришёл! Я спокойно скажи: мама, мамочка, я сдэс… Болша я ничаво непанятни нэ скажи…
Лейтенант потеплел, отступчиво качнул головой. "Ну, Генацвалик, совсем как в детском саду… Вечером матуня приходит за сынком. Сынок соскучился за день, летит навстречу со всех ног…" И, подпуская в голос строгости, приказал:
– Рядовой Жвания! Выйти из строя. Отправляйтесь с матерью к командиру роты Морозову.
Счастливые вышли мать и сын от Морозова.
У Вано в каждой руке по чемодану. Шагает он широко, развалисто. Жения семенит рядком, едва поспевает; не сводит горячих глаз с сына.
"Война не курорт… Совсем спал с тела. Высох. Потемнел… Ещё этот шрам на шее… Не беда, главное – живой. Идёт! На домашних харчах поправится у меня, разбежится в плечах…"
Жения ловит себя на том, ой как плохо сделала, что не догадалась хоть что-нибудь дать Морозову. Какого человека обошла!
– Вано! А давай Морозову хоть маленького цыплёнка отнесём. Когда он в последний раз ел домашнюю еду?
– Думаю, не позже июня сорок первого… Но под каким соусом поднесёшь? Ещё подумает, маленький дар туда шагает, откуда большого дара ждут. Нет, неудобно.
– Нашёл неудобно! Человек золотой! Смотри, совсем молодой. А уже начальник! Из десятка не выбросишь. Умный, мягкий, уважительный… Красивый ещё, из-под ручки посмотреть… Взгляд с веселинкой. И добрый… На целый день отпустил тебя ко мне! Уважил мать. Мне кажется, он не такой, как тот первый начальник.
– Селецкий?
– Ну… Который командовал строем… Не знаю, чем я не попала ему в честь. Но он немножко холодновато смотрел на меня.
– Хорошо, что немножко! – сказал Вано. – На его месте… У тебя ж во лбу, вижу, не сияет, что ты мать солдата, а не лазутчица.
– Лазутчицам только и осталось пробираться к врагу с чемоданищами наперевеску!
– Пожалуй, его насторожило то, что ты вломилась с немецкой стороны.
– Это ка-ак? – не поняла Жения.
– Я вот тоже только сейчас начинаю туго соображать… Дорога на Геленджик под немцем. Всю неделю бои. Мы раненых не решаемся отправить в Геленджик, в тыловой госпиталь. Даже трупы свои не можем собрать. Вот только сегодня послали наш взвод подбирать убитых… Мы и шли… Как ты проскочила?
– Не знаю… Нигде я не проскакивала… Я просто шла. Я не видела ни одного немца. Может, они тоже хоть немножко люди. Не посмели стрелять в мать.
И мать, и сын разом обернулись на гулкий топот сапог.
К ним бежал солдат с забинтованным горлом.
Мать с сыном остановились.
– Эй! Милай Генацвалик! [12] – просяще позвал солдат, простирая руки к Вано.
У Вано было ласковое прозвище Генацвалик. Прозвище Вано нравилось. Знакомые всегда звали его Генацваликом.
– Слушай, Генацвалик! – хрипло продолжал солдат, подойдя. – Вот такая петрушка… Я от Морозова. Морозов сказал: приказать не могу – мамаша приехала! – а попросить от его имени разрешил… Такая, значит, петрушенция… Не тебе докладать… Знаешь… Кухню разнесло… Народу нашего уцелело раз, два и закрывай счёт. А кормить вас, бомбистов, надо? А кто готовить будет? На аркане ж на кухонные должностя никакого холерца не затянешь! Всем дай-подай стрелять. Дай бить немчуру. А разве я не хочу? У меня поболе кого прав бить! – вполголоса твёрдо сказал солдат, показывая на завязанное горло.
