Встречу назначили на следующий день, однако доктор не появился. Вместо него пришла мама-Лида.
Она была необычно бледна, под припухшими глазами оттиснулась бессонная ночь.
— Я к вам, Игорь…
Тот вскинулся на подушках: никогда прежде сестра не называла кого-либо из нас по имени или фамилии — обращалась подчеркнуто официально: «Больной, не закрывайте рот…», «Больной, возьмите салфетку…»
— Я к вам: доктор просил передать это…
На серое одеяло опустился голубой фланелевый «патронташ».
Поверх легло сложенное солдатским треугольничком письмо.
Она повернулась уйти.
— Постойте, сестра, — Игорь сел в постели, положил руки на «патронташ», — зачем Александр Павлович…
— Сердце, — выдохнула мама-Лида, не дав договорить, — сердце…
Набрякшие веки дрогнули.
Закрыв лицо руками, она выбежала из палаты.
…Мы были не в состоянии поехать на кладбище, попросили маму-Лиду заказать от нашего имени венок. Текст для траурной ленты составили такой:
«Дорогому Сан-Палычу — Человеку, Шахматисту, Охотнику».
— Надо изменить, — сказала мама-Лида, возвращая листок, — доктор не был охотником. Никогда. Придумывал все… В книжках выискивал…
Война взяла у этого человека четверых сыновей. Сообщение о гибели четвертого ожидало его дома после партии с Игорем. Сообщение и вещи сына, присланные из части, где тот воевал.
Среди вещей обнаружились две пешки из слоновой кости. Одна полностью готовая, вторая подверглась лишь предварительной обточке.
В молодости Александр Павлович работал на Севере, и благодарные пациенты подарили ему на память кусок мамонтового бивня. Младший сын доктора выточил из него шахматные фигуры, а уходя на фронт, взял с собою заготовки последних пешек, которые помешала закончить дома война.
* * *
Школа как школа: трехэтажное типовое здание с широким устьем входа, с просторными окнами, с традиционным палисадником, обособившим его от улицы. Я не учился здесь, но когда доводится пройти мимо, сердце наливается тяжестью, а глаза ищут седьмое, восьмое, девятое окна (если считать от левого угла) на третьем этаже: там располагалась наша палата.
И еще неудержимо тянут к себе два окна внизу, рядом с раздевалкой: комната тут отдана музею. Если подойти ко второму окну, на маленьком столике у стены можно увидеть плексигласовый колпак, склеенный из отдельных пластин самими ребятами. Колпаком накрыта потрепанная картонка с изображенным на ней шахматным полем, на поле выстроены в боевом порядке фигуры, сработанные из слоновой кости.
А в центре картонки, между противостоящими друг другу рядами войск, лежит тетрадный листок, сложенный треугольничком, — так во время войны складывали фронтовые письма. На треугольничке — ни адреса, ни почтового штемпеля, только надпись: «И. Соловьеву».
Сколько времени прошло с той поры? Счет уже не на годы — на десятилетия, треугольничек пожелтел, бумага, наверное, сделалась ломкой, и вздумай кто-нибудь развернуть… Впрочем, в этом нет надобности: фотокопия, заключенная в рамку, висит на стене над колпаком.
Торопливые строчки, прыгающие буквы:
«Деточка, посылаю ваш законный приз: вы были и остаетесь сильнейшим шахматистом госпиталя. Эту партию взял не я — ее выиграл у вас чемпион города среди школьников. Простите за этот маленький спектакль: хотел с помощью Валеры завоевать право „одного желания“ и обязать вас пойти на операцию. Она вам жизненно необходима…
Ваш Сан-Палыч»
