Ирландец нахмурился.
— Вы в порядке? Что-то случилось?
— Ничего на всем белом свете, — успокоил его Мартиньи. — Увидимся позднее. — И вышел.
По-прежнему в небе половина луны. В ее свете Мартиньи видел ряд белых домов высоко над головой на гребне над деревьями. Он повернул на Ла-Хаул-Хилл и остановил машину на дороге, где она соединяется с Монт-де-ля-Рок. Некоторое время он посидел в машине, обдумывая свои действия, потом вышел и начал подъем наверх между деревьями.
Конечно, это нелепость. Застрелишь Роммеля, и через час они закроют остров так, что с него будет никуда не выбраться. Кроме того, они могут брать заложников, пока убийца не явится сам. Они проделывали такое в разных странах. Нет смысла думать, что они поведут себя иначе на Джерси. Но, вопреки здравому смыслу и логике, мысль возбуждала, не позволяла отказаться. Он продолжал лезть наверх.
Мюллер работал в своем кабинете в Серебристом приливе, пытаясь разобраться с документами, когда раздался стук в дверь, и заглянул Грейзер.
— Работаете сегодня допоздна, господин капитан.
— Почти все время сегодня потрачено на фельдмаршала и, похоже, завтра будет то же самое, — сказал Мюллер. — Мне нужно обработать хотя бы двенадцать дел, чтобы представить их в суд на следующей неделе. Надеялся, что смогу это сделать сегодня вечером. — Он потянулся и зевнул. — Ладно, а ты-то что здесь делаешь?
— Да тот разговор с моим братом в Штутгарте, который я заказывал, состоялся только что.
Мюллер сразу оживился.
— И что он мог сказать о Фогеле?
— Ну, сам он совершенно определенно никогда не встречался с ним в штабе Гестапо в Берлине. Но он напомнил, что СД занимает отдельное здание в другом конце Альбрехт-штрассе. Он просто не знает, кто есть кто у них, за исключением больших шишек вроде Гейдриха, пока они его не прикончили, да Шеленберга. Но еще в то время, когда он был в Берлине, стало известно, что рейхсфюрер использует загадочных людей вроде Фогеля, наделенных им особыми полномочиями. Он сказал, что никто точно не знает, кто они.
— Что и требовалось доказать, — подвел итог Мюллер.
— Во всяком случае, он сказал, что руководство деятельностью таких людей осуществляется из офиса СД, смежного с офисом рейхсфюрера в рейхсканцелярии. И как оказалось, брат хорошо знаком с одной из сотрудниц этого отдеда.
— С кем?
— С Лоттой Ньюманн из вспомогательного подразделения СС. Пока он работал в Берлине, она была его любовницей. Оказалось, она секретарь одного из помощников рейхсфюрера.
— И он готов с ней поговорить?
— Он уже заказал разговор с Берлином на завтра на утро. Он перезвонит мне, как только сможет. По крайней мере, мы сможем узнать насколько важная птица этот Фогель. Она не может не знать о нем.
— Прекрасно. — Мюллер кивнул. — Ты видел вечером Вилли?
— Да, — нехотя признался Грейзер. — В клубе. Потом он настоял, чтобы мы пошли в бар на какой-то глухой улочке в Сент-Хелиере.
— Он пьет? — Грейзер замялся, и Мюллер сказал: — Да ладно тебе, парень, выкладывай все до конца.
— Да, господин капитан, очень сильно. Мне за ним не угнаться. Как вы знаете, я пью совсем мало. Я посидел с ним некоторое время, но потом он стал мрачным и злым, как это с ним бывает. Велел мне убираться. Стал задираться.
— Дьявольщина! — вздохнул Мюллер. — Сейчас ничего не сделаешь. Вероятнее всего, он подцепит какую-нибудь женщину. Ты лучше иди спать. Утром ты мне снова потребуешься. В десять часов нужно быть в Сентябрьском приливе.
— Хорошо, господин капитан.
Грейзер вышел, а Мюллер открыл следующее дело и взял ручку.
Клейст в это время припарковал свою машину на границе усадьбы де Вилей, невдалеке от коттеджа Галлахера. Он был опасно пьян, и никакие доводы здравого смысла не могли влиять на его действия. У него было с собой полбутылки шнапса. Он сделал глоток и засунул бутылку в карман, потом вышел из машины и, раскачиваясь, пошел по дороге к коттеджу.
Полоска света пробивалась между задернутыми занавесками на одном из окон жилой комнаты. Он принялся бешено колотить в дверь. Никакого отклика. Он подергал ручку двери, и дверь отворилась. Клейст заглянул в жилую комнату. На столе стояла керосиновая лампа, в камине тлели угли, но больше никаких признаков жизни. В кухне тоже было пусто.
Клейст остановился у подножия лестницы и крикнул:
— Галлахер, где ты?
Никакого ответа. Он взял керосиновую лампу и пошел наверх, чтобы убедиться своими глазами, что никого нет. В спальне было пусто. Он спускался с лестницы очень медленно и с трудом, снова вошел в комнату и поставил на стол лампу.
Потом он завернул ее, и комната погрузилась в темноту, за исключением небольшого свечения углей в камине. Он отдернул занавеску на окне и сел в кресло качалку, развернув его так, чтобы видеть двор залитый лунным светом.
— Вот так-то, сволочь. Когда-нибудь ты все равно придешь домой.
Он вытащил из кармана маузер, положил его на колени и приготовился ждать.
Баум и Хофер в Сентябрьском приливе наслаждались неожиданно вкусным ужином. Холодный жареный цыпленок, местный молодой картофель, салат, да еще и бутылка превосходного вина, подаренная капитаном Хейдером. В лунном свете вид на залив Сент-Обин был удивительным, и они вышли на террасу допивать вино.
Спустя некоторое время появился капрал, который готовил ужин.
— Все в порядке, господин майор, — обратился он к Хоферу. — В кухне снова чисто. Я оставил кофе и молоко. Может быть, что-нибудь еще?
— Не сегодня, — сказал ему Хофер. — Мы будем завтракать ровно в девять. Яйцо, ветчина, все равно. Что есть. Сейчас можете возвращаться к себе.
Капрал щелкнул каблуками и ушел. Баум сказал:
— Какая ночь!
— Мой дорогой Бергер, скажите лучше: какой день! Самый удивительный в моей жизни.
— А впереди еще второй акт. — Баум зевнул. — Помня о завтрашнем дне, не плохо бы и поспать. — И он направился внутрь дома.
Хофер сказал:
— Вы, конечно, с учетом табели о рангах должны занять главную спальню, что прямо над этой комнатой, которая имеет отдельную ванную. Я устроюсь в маленькой комнате в конце коридора. Из нее видно, что происходит перед домом. Лишняя предосторожность не повредит.
Они пошли наверх. Баум так и держал в руке свой бокал с вином.
— Который час? — спросил он.
— Если вы еще будете спать, я разбужу вас в семь тридцать, — сказал ему Хофер.
— Роммель встал бы в пять, но не будем переигрывать. — Баум улыбнулся. Он закрыл дверь в свои апартаменты. Пройдя через помещение для переодевания, он оказался в самой спальне. Она была незамысловато обставлена: два шкафа, столик с зеркалом, двуспальная кровать, все, по-видимому, осталось от старых хозяев, у которых этот дом был реквизирован. Капрал раздвинул шторы на окне. Они были длинными, до самого пола, и тяжелыми, сшиты из красного бархата. За ними оказалась стеклянная дверь в стальной раме. Баум открыл ее и вышел на верхнюю террасу.
Вид отсюда был еще лучше, чем с нижней террасы. Справа вдали стала видна гавань Сент-Обина. Стояла тишина, которую нарушал только собачий лай где-то в дальних полях. Затемнение в Сент-Хелиере соблюдалось не вполне, то там, то здесь появлялись светящиеся точки. Море было спокойным, полоска пены лежала вдоль пляжей, небо светилось лунным и звездным светом. Ночь, за которую нужно благодарить Бога.
Он поднял бокал и сказал тихо:
— Ле хайм! — Повернулся, раздвинул шторы и вошел внутрь комнаты, оставив дверь открытой.
Мартиньи потребовалось двадцать минут, чтобы подняться между деревьями наверх. Подъем был трудным из-за густого подлеска, но он этого ожидал. Ему, однако, повезло, что перед ограждением сада не было изгороди из колючей проволоки, что он отметил еще при первом посещении. Он так окончательно и не утвердился в своих намерениях, когда осторожно перебрался через ограждение. Услышав голоса, он спрятался в тени пальмы и посмотрел на террасу, где освещенные лунным светом стояли Хофер и Роммель.
— Какая ночь! — сказал фельдмаршал.
— Дорогой мой Бергер, лучше скажите: какой день! — сказал ему Хофер.
— А впереди еще второй акт.
Мартиньи, стоявший в тени пальмы был поражен этим обменом загадочными фразами. Что за чушь? Когда они скрылись внутри, Мартиньи прокрался через лужайку ближе к дому и спрятался под навесом. Минуту спустя фельдмаршал появился на верхней террасе и, опершись на поручни, стал смотреть на залив. Постояв, он поднял свой бокал, тихо произнес:
— Ле хайм! — Повернулся и вошел в спальню.
«Ле хайм» означает «за жизнь», древнейший еврейский тост. Ну, это уж слишком. Мартиньи забрался на низкую стену, ухватился за поручни и перебросил тело на нижнюю террасу.
Хейни Баум снял Голубой Макс и Рыцарский крест с дубовыми листьями, мечами и бриллиантами и положил их на столик. Он достал из-за щек резиновые вкладыши и посмотрел на себя в зеркало и, запустив руки в волосы, помассировал голову.
