Переписка наша продолжалась несколько месяцев. За это время я окончательно убедился, что Мария — моя судьба. Почти в каждом письме я просил ее дать окончательный ответ. Хотя ее письма были очень теплыми, она долго не решалась сказать «да». Наконец в одном из писем сообщила, что согласна на наш союз. Я был, как говорят, на седьмом небе от радости. С письмом Марии в руке помчался к хате, где находился Павловский, приехавший по делам в штаб соединения. Вбежал в дом, одним духом выпалил:
— Федор Илларионович, женюсь!
— Да? — удивленно и несколько насмешливо протянул он. — И кто же невеста?
— Замечательная девушка! Мария Вежновец, медсестра из вашей бригады…
— Вот как! Что ж, дело хорошее. Очень рад. Значит, теперь в нашей бригаде будет еще и врач? Вот хитрец!
— Да нет, — говорю. — Я думаю ее к себе забрать, в штаб соединения. Нам как раз нужна медсестра…
— О нет, уважаемый! На такие условия я не согласен. Переходи к нам — и дело с концом. Мы вам такой медовый месяц организуем…
Я помчался к командующему соединением Роману Наумовичу Мачульскому. Рассказал ему про свое огорчение, про то, что Павловский не отпускает Марию к нам в штаб соединения.
— Ладно, — после некоторого раздумья решил Роман Наумович. — Вот завтра будет у меня Павловский, поговорим.
На следующий день я уже с утра крутился возле штаба соединения. Дождался Павловского, прошел вслед за ним в хату, где размещался штаб.
Роман Наумович пригласил нас с Павловским сесть, улыбаясь одними глазами, обратился к Федору Илларионовичу:
— Вот какое дело случилось, комбриг… Влюбился наш доктор, понимаешь. Насколько я знаю, с тобой ведь тоже когда-то такое случалось, а?
— Было дело, — улыбнулся Павловский. — Да ведь я не против, Роман Наумович. Пусть женятся на здоровье, живут, как говорится, в мире и согласии. Мы им уже и комнатку в одной хате присмотрели…
Он продолжал гнуть свою линию. Однако Мачульский стал целиком на мою сторону.
— Вот что, Федор Илларионович, — уже серьезно, без тени улыбки произнес он. — Думаю, в госпиталь действительно нужна медсестра. А Мария Вежновец вполне подходящая кандидатура. Так что…
— Ясно! — сдался наконец Павловский. — Правда, раньше в таких случаях выкуп полагался…
— А насчет этого ты уже сам с доктором договорись. Уверен, что он тебе любой выкуп заплатит. — Роман Наумович снова улыбнулся.
Я поблагодарил обоих, выбежал из хаты.
Теперь нужно было поскорее перевезти Марию к нам. Но, как на беду, срочных дел оказалось невпроворот, и за Марией я выехал лишь спустя несколько дней. Рано утром вызвал Жоржа, приказал:
— Запрягай быстрее повозку! Едем за невестой.
— Якши! Якши! — обрадовался Жорж и побежал к сараю, где стояли наши госпитальные лошади.
Жорж был татарин по национальности, его настоящего имени никто не знал. У нас в госпитале он был санитаром. Мне он очень нравился: энергичный, исполнительный, смекалистый и, что не менее важно, всегда веселый, неунывающий. А я уже говорил, что хорошее настроение для наших раненых было так же важно, как и хорошее лекарство.
— Дорогой доктор, — обратился ко мне Жорж, когда повозка была уже готова. — Может быть, там и для меня есть невеста? Привезем сразу две, а?
— Это уж как повезет, — ответил я. — Погоняй!
И мы помчались.
В Рудобелке быстро разыскали хату, где размещался штаб бригады Павловского. Жорж остался возле повозки, а я вошел в дом. Павловский здесь. Рядом с ним за столом сидели комиссар бригады Семен Васильевич Маханько и начальник штаба Григорий Ильич Барьяш.
— А где же выкуп, доктор? — разочарованно глядя на мои пустые руки, протянул Павловский. — Мы же договорились…
Не понимая, в чем дело, Барьяш и Маханько с удивлением посмотрели на своего командира.
— Знаете вы этого доктора? — обратился к ним Павловский.
— Знаем, — ответили те, все еще недоумевая. — Доктор Друян из штаба соединения.
— Так вот, приехал он нас грабить…
— Что-то ты загадками стал говорить, командир, — не выдержал Григорий Ильич Барьяш. — Может, внесешь ясность?
— Какие здесь загадки! — воскликнул Павловский. — Увозит он у нас медсестру Марию Вежновец. Женится на ней. Куда уж яснее…
— Вот в чем дело! — в один голос воскликнули комиссар и начальник штаба. — А с нами ты посоветовался?
— Да что там советоваться, — смутился Павловский. — Мачульский приказал отдать!
— Ну, тогда понятно! — протянул Маханько. — Что ж, действительно выкуп положен.
Он повернулся ко мне.
— Иначе, доктор, и не мечтай о невесте!
Я выбежал из хаты, через минуту вернулся, поставил на стол бутылку.
— О, это дело! — воскликнул Павловский. — Теперь можно такое событие и отметить…
Мы выпили по чарке.
Павловский дал указание срочно разыскать Марию, доставить ее в штаб.
— Да не говори, что доктор приехал, — предупредил он посыльного. Просто скажи, командир вызывает…
Но сохранить в тайне мой приезд не удалось. Неизвестно каким образом весть о том, что я приехал «сватать» Марию, быстро разнеслась по бригаде, и вскоре возле хаты стали собираться партизаны. Каждому хотелось посмотреть на «сватовство», такое в бригаде совершалось не часто.
Прибыл посыльный, доложил Павловскому, что сейчас Мария приехать не может, она в лесу в гражданском лагере принимает роды.
— Делать нечего, доктор, потерпи, — обратился ко мне Маханько. — Идем, пообедай с нами.
Сел за стол, но еда не шла. Я весь был полон ожиданием встречи.
И вот наконец появилась Мария. Вошла в хату, смущенно опустила глаза, остановилась у порога.
— Ну, молодые… — Павловский поставил нас рядом, вложил руку Марии в мою ладонь. — Поздравляю с законным браком.
— Горько! — неожиданно для нас закричали вокруг.
Делать нечего, я обнял растерявшуюся Марию, потянулся поцеловать. От смущения она вся горела, еще ниже опустила голову, и мой первый супружеский поцелуй пришелся не в губы, а куда-то в подбородок…
Вскоре мы втроем покидали гостеприимную Рудобелку. До самого леса нас провожала большая группа партизан. Потом тепло распрощались, и вот деревня исчезла за соснами…
Это все произошло 12 апреля 1943 года.
А недавно мы с Марией отпраздновали тридцатилетие нашей супружеской жизни. За все эти годы всякое бывало: и трудно нам приходилось, иной раз очень трудно, и радости были, и горести. Но всегда мы чувствовали поддержку друг друга, всегда приходили один другому на помощь. Партизанский брак наш оказался прочным, на всю жизнь.
С приходом Марии положение в нашем госпитале значительно улучшилось.
Уже одно то, что за ранеными стала ухаживать женщина, добрая и чуткая медсестра, положительно сказалось в госпитале. Раненые стали быстрее поправляться.
Мария взяла под свой контроль нашу госпитальную аптеку, навела там образцовый порядок. С помощью санитаров и местных жителей она сумела за короткое время значительно пополнить ее за счет лекарств, приготовленных из растений. Она же ассистировала мне при операциях, помогала во время амбулаторных приемов больных, ухаживала за группой сыпнотифозных. И не однажды я ловил себя на мысли: как мог столь долгое время жить и работать без нее! Теперь мне это казалось невозможным.
Через несколько дней к нам приехал брат Марии Григорий. Я видел его впервые. Он произвел на меня самое хорошее впечатление. Небольшого роста, крепкого сложения, лицом очень похож на сестру. Держался просто, но в то же время как-то замкнуто, сосредоточенно. Казалось, его гложет какая-то очень тревожная мысль. Потом выяснилось, что так оно и было.
Григорий вывел Марию на улицу, о чем-то долго с ней разговаривал. Вернулась она в хату расстроенная, заплаканная.
— Что случилось? — бросился я к ней. — Несчастье?
Она молча кивнула, потом, немного успокоившись, рассказала следующее.
В Протасах, родной деревне Марии, немцы разместили гарнизон. Отсюда гитлеровцы стали делать вылазки в соседние села, бесчинствовать, грабить местное население. Партизаны решили положить этому конец. Разгромить вражеский гарнизон Павловский поручил отряду Григория, и тот стал готовиться к операции. От местных жителей он узнал, что очередной налет каратели готовят на деревню Шкаву. Вот здесь и было решено дать бой врагу.
На разведку в деревню послали Пашу. Командир решил, что худенькая, щуплая девочка четырнадцати лет ни у кого не вызовет подозрений. Паше были даны соответствующие инструкции, и она отправилась в путь.
Но Пашу узнал какой-то предатель, ее схватили. Девочку повезли в Паричи. Две недели издевались над ней фашисты, страшно били, истязали, но юная партизанка не промолвила ни слова. Враги так и не добились от нее признания, где располагается отряд Григория. Полуживую, ее бросили в подвал, который находился в Протасах, куда девочку привезли для окончательной расправы. Перед тем как захлопнуть дверь подвала, один из полицейских пригрозил:
