– Диверсия, герр лейтенант, или, иначе, бомба.
Я молчал. Заложив руки за спину, я ходил туда-сюда и тщательно обдумывал это.
Теперь я понял, от чего были тот удар, подбросивший самолет, и та вспышка.
Франц подошел к «Мессершмитту» и открыл люк масляного бака.
– Взгляните, герр лейтенант. Нужно лишь несколько секунд, чтобы поместить под двигатель бомбу размером с ваш кулак. Эти штуки магнитные и прилипают к металлу словно пиявка. Диверсанты устанавливают часовой механизм, закрывают люк. Стрелка поворачивается в течение тридцати минут, а затем неожиданно – бац!
Франц и я сидели на паре складных табуреток. Он разглядывал свои руки, которые были черны от масла, а я в тишине размышлял над ситуацией. Внезапно я разразился смехом:
– Румыны, конечно, импульсивный народ, подобно мне самому. Странные люди. Они начинают с того, что прикрепляют под животом моего «ящика» адскую машину, а тридцать минут спустя вытаскивают меня из моей кабины. Любопытная нация.
– Естественно, мы не можем это доказать, герр лейтенант.
На следующее утро, очень рано, «Юнкерс» вылетел в Мюнхен. Я не увидел никого из своих старых приятелей. Возможно, это было к лучшему.
Несколькими неделями позже началось русское наступление. Румыния капитулировала,[154] и советские войска продвинулись в Болгарию, Сербию и Венгрию.[155] Ни слова, ничего не было слышно из Ниша. Моя истребительная группа словно канула в Лету.
Глава 18 «Я ПРЕДПОЧЕЛ БЫ ЛЕТАТЬ»
Я получил пятнадцать дней отпуска после года, который провел сначала в Трапани, затем в Каза-Цеппе-ра и, наконец, в Балше, около Крайовы, в Румынии. Пятнадцать дней, пятнадцать раз по двадцать четыре часа. Это было любопытное чувство. Я знал, что моего дома больше нет, но было письмо, сообщавшее новый адрес. Я искал его. Я уже видел множество разрушенных городов и несколько раз пролетал над целыми полями руин, но вид родного города – руины, обугленные балки и груды кирпичей, одинокие дымовые трубы, торчащие в небо, уничтоженные здания и развороченные улицы – служил предупреждением и угрозой. Хотя с первой массированной бомбежки прошло несколько месяцев, в воздухе все еще висел запах гари.
По тротуарам ходили молчаливые, изможденные, обездоленные люди с осунувшимися, лишенными выражения лицами и с глазами преследуемых животных. Страх ожидания зловещего воя сирен, приближающегося гула четырехмоторных бомбардировщиков, свиста каскадов бомб, грохота зенитной артиллерии, воплей погибающих. Потерявшийся в толпе большого города, я ловил лишь взгляды, которые были безразличны, но в то же время некоторые из них были откровенно враждебны. Я думал, что в любой момент они могут плюнуть в меня, как однажды это сделал унтер-офицер в Неттуно.
Я шел по темной улице, на которой никогда прежде не бывал, пытаясь найти номера зданий. После длительных блужданий я поднялся по лестнице и позвонил в дверь. Я услышал быстрые шаги, и дверь скрипнула.
– Du lieber Gott![156] Петер.
Взгляды нескольких пар глаз устремились на меня. Удивленные возгласы, взмахи рук… Я был дома.
– Ты надолго сюда?
Это был ритуальный вопрос.
– На триста тридцать шесть часов. Я сосчитал их.
– Ах, это надолго.
Меня все баловали. Это было замечательно. Никаких двигателей, никаких пулеметов, никаких парашютов, никаких угрожающих адских машин.
Затем начались первые упреки от моей невесты.
– Ты писал очень редко, а твои письма были так коротки.
– У меня было немного свободного времени. Очень мало. Если бы ты только знала…
– Было тяжело?
– Нет. – Я покачал головой.
– Как с тобой обращались в госпитале? Заботились о тебе? У тебя еще болит?
Я снова покачал головой. Я рассказал ей о своих приключениях, о своем прыжке на порванном парашюте, но я не упомянул эпизод с бомбой в Румынии. К чему было волновать их? Это только заставило бы мою невесту и мать переживать после того, как я уеду.
Пятнадцать дней проходят очень быстро, особенно когда вас двое и вы оба вздрагиваете от мысли о приближении расставания.
Этот момент настал, и, как и в Нойбиберге, последним, что я видел, был красный шарф, которым махала женщина на железнодорожной платформе. Поезд тронулся, колеса застучали, и в этот момент я не думал, что прожил стоящую жизнь. Все казалось напрасным. На следующее утро я прибыл на место.
Авиабаза Берлин-Гатов – раньше Центральная летная школа, школа тактики воздушной войны, испытательный центр и демонстрационный центр люфтваффе для показа самолетов иностранным гостям – теперь была штабом. Кого только не было там. Высокопоставленные «кокарды», обилие наград, «веток»[157] и орденских ленточек. Я же просто напоминал мышь. Изрядно потрепанный, униженный внутренне и внешне, я вошел в караульное помещение и предъявил свои бумаги. Я был направлен в канцелярию какой-то службы в блок «Х»: «Поверните налево, затем направо по другую сторону от центрального проезда. Второй дом слева – это он». Каждый знаком с подобным типом указания направления.
Я хотел доложить непосредственно оберсту, который был моим непосредственным начальником, и избежать сидения в приемных и пристального изучения со стороны всяких бумагомарателей и «киви».[158] Я сумел добраться до приемной оберста и вошел в нее в полевой форме, подпоясанный ремнем, в ботинках и с фуражкой в руке. Я обнаружил там секретаршу, печатавшую на пишущей машинке. Мне сказали: «Оберст в настоящее время очень занят. Пожалуйста, подождите».
Там за дверью сидел «большой мальчик». Известный персонаж. Он просеял бы меня сквозь сито. У меня были медицинское свидетельство и личный рапорт командира группы из Ниша. Какое у него сделается лицо, когда он прочитает их. Он выпятит свои Железные кресты, медали и орденские ленточки и вопьется в меня парой пронзительных глаз. Только вообразите. «Неисправимый индивидуалист. Импульсивный. Думает слишком много…»
Конечно, было множество решений. Пехота. Танки. Артиллерия. Одна из полевых дивизий люфтваффе или какой-нибудь другой вид службы. Выбор был большим.
Предположим, что оберст пошлет меня в пехоту. Я скрестил свои пальцы. Пугач вместо ручки управления. Это было бы жалкое зрелище. Я знал тысячи летчиков, которые пошли по этой дороге, когда их группы были распущены.[159] Кавалеры Железного креста с сотнями боевых вылетов на счету были посажены за рычаги танков, а летчики из числа унтер-офицеров стали пехотинцами. Отлетав в течение ряда лет, они теперь сражались в котлах на Восточном фронте или участвовали в боях в Нормандии.
Секретарша включила радио.
«Передаем информационную сводку вермахта: „Ожесточенные бои идут на линии Авранш – Кан“».
– Я знаю все о высадках. Мы в Италии имели несколько генеральных репетиций…
Секретарша не ответила.
«Впервые в ходе этой войны Лондон подвергся бомбардировке новым оружием. Час возмездия близится».
Девушка вскочила на ноги, бросилась к двери и, открыв ее, торжествующе закричала:
– Господин оберст, начали применять Фау-1.[160]
Из соседней комнаты появился высокий, худощавый офицер:
– Наконец, а?
Он заметил меня в углу, а я уставился на него.
«Нечего смотреть на меня с таким удивлением, – подумал я. – Я – не Фау-1».
Радио все еще трубило: «Лондон бомбардируется из Па-де-Кале. Час возмездия близится».
Оберст, выйдя из своего кабинета, присел на край стола. Он слушал радио вместе с секретаршей и своим адъютантом, желая узнать подробности. После паузы диктор произнес: «С 14 до 15 часов мы будем передавать танцевальную музыку».
Девушка выключила приемник, и оберст обратился ко мне:
– Вы хотели меня видеть?
– Да, герр оберст.
– Тогда входите.
«Теперь ты услышишь кое-что получше танцевальной музыки», – подумал я.
Я встал по стойке «смирно» и отчеканил обычную формулу:
– Герр оберст, лейтенант Хенн готов продолжить службу.
– Хм-м, – пробормотал оберст. – Вы получили свои бумаги?
Я вручил ему конверт. Шли минуты, а я с безразличием ждал фатальное слово: «Пехота… танки… штурмовые подразделения».
Оберсту потребовалось долгое время, чтобы принять решение.
– Командир группы пишет о вас как о парне, который слишком много думает. Прекрасно. Я как раз искал кого-нибудь, кто способен размышлять в течение очень долгого времени. У меня есть работа для вас, работа в штабе. Отправляйтесь в штаб авиадивизии, передайте им привет от меня и сообщите, что я посылаю им того, кто умеет думать. Сегодня это большая редкость. Вы будете помощником офицера разведки, но лишь временно. Никакого официального перевода. Мы посмотрим, из какого теста вы сделаны. Ну, берите свои бумаги. Позже вы сможете продолжить боевую службу.
– Но я непригоден к полетам, герр оберст.
– Почему?
