— Расскажу, Ленок, расскажу, — вздохнул я. — Только это в двух словах не получится. Мойте руки, поужинаем, а потом расскажу все по порядку, — и я пошел на кухню разогревать вчерашние макароны.
* * *
Сигарета в тонких Ленкиных пальцах истлела почти до самого фильтра, и хрупкий белый столбик пепла давно должен был свалиться на клеенку. Но почему-то не сваливался, несмотря на то, что Ленкины пальцы чуть заметно подрагивали. Словно в трансе, мы смотрели на эту невесомую кривоватую палочку и молчали. Все было ясно без слов.
Что должна говорить нормальная женщина в таких случаях? «Не валяй дурака, милый. У тебя семья, о ней ты и должен думать. Второй раз такую работу не предложат. А откажешься ты — найдется другой, без комплексов, кто эту работу все равно сделает, рано или поздно. А ты останешься честным и с чистой совестью. И с пустыми карманами». И она была бы права на все сто. И мне было бы потом хоть чуточку легче оправдаться перед собой. Хоть и говорят, что легче всего перед собой оправдаться — не знаю, кому как…
Столбик пепла, наконец, отвалился и упал на стол, разломавшись посередине, словно фюзеляж самолета при катастрофе. Ленка спокойно, очень аккуратно вытерла клеенку губчатой салфеткой и кротко произнесла слова, услышать которые хотят все мужики нашей эпохи дикого феминизма, а, услышав наконец, теряются:
— Решай сам. Ты — мужчина, — и, помолчав, проговорила с еле слышно позванивающими слезами в голосе: — я просто устала уже сама все решать. Спокойной ночи.
Ну вот. Сговорились они все, что ли? «Решай сам, ты мужчина!» Скажите пожалуйста, какие у нас кавказские замашки появились. Вах! Вы в каком горном ауле воспитывались, девушка? Я-то вам не джигит, увы… У меня воспитание другое — попробуй реши что-нибудь сам, так потом упреков не оберешься. И почему обои не того цвета купил, и зачем ребенка (из любопытства форматнувшего диск) в угол поставил, и зачем ты мне эти хризантемы купил, и так денег в обрез… А потом сетуют: дескать, мужики вывелись, обмельчали…. А у арбатской телефеминистки на все случаи готов жизнерадостный ответ: «Да бросьте его к чертовой матери!»
А что изменится, если я откажусь? Что, жизнь остановится? Генка — парень напористый, уж если решит — так своего добьется, будь спокоен. И нужную команду соберет, и программу эту заполучит, и «ретро-клубничку» будет штамповать, и все остальное. Не сегодня, так завтра. Что, те физики, которые первую атомную бомбу делали, не понимали, какого джинна из бутылки выпускают? А что делать? Прогресс не запрешь, он все равно себе дорогу найдет. Не у тебя, так у соседа. Только почему все же так получается, что любое изобретение прежде всего норовят приспособить либо для войны, либо для спецслужб, либо для криминала? «Кто создал колесо, хотел едва ли, чтобы на нем людей колесовали…»
Я потянулся к сигаретной пачке. Она оказалась совсем легкой. Ну вот, не заметил, как все прикончил. И, конечно же, курить захотелось просто мучительно, до тягучей кислой слюны. Машинально вспомнив Витька, я покопался в пепельнице — не осталось ли «королевского бычка»? Фиг… Ладно, пройдемся до киоска, заодно и мозги проветрим.
Погода была как раз под стать моему настроению: тоскливо-унылая, с ощущением скорых жестких холодов. Мельчайшие дождинки не столько падали, сколько плавали в воздухе — сыром и холодном, как в деревенском колодце. А моим тягостным мыслям не хотелось, видно, оставаться одним на прокуренной кухне, и они увязались на прогулку за мной.
Ладно, зарплата и примкнувший к ней прогресс — это одно. А второе (и главное!) — это то, что выпал шанс заняться серьезным делом. Ну ведь не дурак же я, в самом деле — способен на большее, чем с подержанным «железом» колупаться. А еще пару лет — и кому ты будешь нужен? С молодежью не потягаешься, они уже на следующем уровне. И давно пора понять — в этом мире ты ни-ко-му не нужен. А хочешь жить нормально — сделай так, чтобы стал нужен! Вроде все ясно. Все справедливо. С волками жить…
Продавщица ночного киоска была совсем молоденькая — ну девчонка и девчонка. Настороженно глянула на меня, торопливо отсчитала сдачу. Как ей родители разрешают по ночам работать? Опасно ведь, черт побери — в любой момент может какой-нибудь пьяный скот ввалиться. Да так вот и разрешают! Тоже, небось, такие же олигархи, как и ты сам, вот и вынуждена девчонка тут по ночам торчать, чтобы себе на юбчонку приличную заработать. Ну что, хочешь, чтобы и Светка так же трудилась? А ты ей правильные слова будешь говорить — о том, что любой труд почетен. Так что — иди домой, дядя, ложись спать и не терзайся слюнтяйскими сомнениями. Все ясно. Если и совершаешь грех, утешайся тем, что делаешь это ради ребенка.
Уже лежа в постели, я с усталой брезгливостью подумал о том, что если Генка и в самом деле решит эту мерзость снимать с детской «клубничкой», то настоящие дети для этого ведь и не нужны будут, так? Значит, не такое уж и поганое это дело, если подумать. Все равно любители этой пакости не переведутся, так пусть уж хоть живых детей для этого не уродуют. Никогда не мог понять, почему набоковская «Лолита» так популярна среди интеллигентов. Нормальному человеку, по-моему, такая ситуация должна отвращение внушать. Все, Саня — спать, спать…
И почти сразу же я провалился в душный и липкий кошмар. Светка (почему-то выбритая наголо), обряженная в узенькие кожаные шорты и такой же блестяще-черный бюстгальтер, сидела перед телевизором и пялилась на экран с совершенно кретинским выражением лица. С ярко накрашенной отвисшей губы тянулись вязкие слюни. На экране посреди широченной, как стадион, постели кувыркалась задастая блондинка в обнимку с мраморным догом. Искоса глянув на меня, Светка тупо ухмыльнулась и прибавила звук.
Я стоял, как вкопанный, язык был чугунный — это была моя работа. Я силился что-то объяснить — что так вышло, что нельзя это смотреть, отчаянно пытался потребовать выключить это, наконец — и не мог, только беспомощно мычал и чувствовал, как волосы шевелятся на голове от этого ужаса.
— Саня, Саньчик! — тормошила меня Ленка. — Ну, что ты?!
Боже мой, Боже мой, какое же спасибо тебе, что это только сон! Я сел, хватая ртом воздух. Сердце грохотало в груди отбойным молотком, щеки были мокрые и соленые.
— Ты так стонал… — испуганно шептала Ленка. — У тебя сердце не болит? Сейчас я валидол поищу, — начала она выбираться из постели.
— Не надо, Ленок, нормально все, — выдохнул я, — просто дрянь всякая снилась, спасибо, что разбудила. Ты спи, спи…
Запершись в ванной, я сунул голову под ледяную струю, прогоняя остатки кошмара. Вдоль позвоночника побежали противные мурашки, застучали зубы. Так, так! Еще! Уф, вроде отпустило… Кое-как промокнув лицо, я прошлепал на кухню, плюхнулся на табуретку, жадно закурил. С мокрой головы падали капли и стекали по спине. Плевать…
Ну что, умник? Убедил себя? Для дома, для семьи», ага. А как потом Светке в глаза смотреть будешь, если она узнает? Папаша, скажет она, что ж ты мне в детстве Андерсена да Крапивина читал, если сам такой дрянью занимаешься? Заработать он, видите ли, хотел. Да хоть на рынок бы вон, пошел — огурцами торговать. Работа как работа. Как же, мы ведь интеллектуалы, нам на рынке торговать зазорно.
А вот и пойду! — обозлился я на себя. Попрошу Лаэрта, пристроит. Да справлюсь, чего там. Что я — хуже других? Пол-страны за прилавок встали — и педагоги, и ученые, не тебе чета — и ничего, не умерли. И ты не помрешь. А если задницу свою зажиревшую подрастрясешь, так это тебе только на пользу будет.
И так мне легко вдруг стало, и вольно, что я даже засмеялся вполголоса. И остаток ночи проспал спокойно и сладко, как в детстве у бабушки на сеновале.
* * *
Генке я позвонил утром, с работы. Спокойно и вежливо, но со скрытым удовольствием (есть, есть кайф в том, чтоб сильным мира сего фигу показать!) сообщил, что спасибо, извини, но… Одним словом, не хочу. Ответную реакцию Генки назвать такой же спокойной и вежливой нельзя было никак.
— Саня, — начал он вкрадчивым голосом, в котором вначале тихонько, затем все яснее начали позванивать блатные нотки, — я не понял. Что за дела?
— Объяснять обязательно?
— С Сергуней говорил, что ль?
— А тебе какая разница?
— Это тебе есть разница, Санек, тебе, — сочилась трубка сладеньким ядом, — Сергуня — он что? Холостой-свободный, только за свою башку тревожится. А у тебя ж семья. Ты о ней думаешь?
— А что тебе моя семья? — ощетинился я. — Пугать меня собрался, что ли?
— Объясняю, Санек, — с ласковой яростью ворковал Генка, — ты мне согласие дал работать? Дал. Обязательство нарушил? Нарушил. А я под это дело уже бабки зарядил хорошие, процесс запустил, понимаешь. А ты мне взял и обломал все, корефан. Так что — давай, Санек, ищи-ка ты покупателя на свою квартирку. Всех убытков ты мне не возместишь, конечно, да уж ладно…
