Десантники метнулись к окнам, выламывали рамы, врывались в помещение. В коридорах, классах схватились с гитлеровцами врукопашную. В ход пошли приклады, штыки, ножи. Минут через пять все было кончено.
Не давая немцам опомниться, мы выметали их из Качкаровки. Увлекшись преследованием, я наскочил на группу гитлеровцев. Раздумывать было некогда: дал по ним длинную автоматную очередь, брякнулся на землю, уклоняясь от ответных выстрелов. Пули просвистели над головой. Приподнявшись на локтях, полоснул по немцам. Нескольких скосил. Нажал на спусковой крючок... пусто. Ситуация... И вдруг из-за трупов выполз офицер, поднял руки:
— Рус, нихт шиссен! Их сдавайс...
К рассвету Качкаровка оказалась в наших руках. Через Днепр переправлялись первые роты бригады. И сразу двигались дальше — на Новые Кайры, Червоный Маяк...
Лаконичны и скупы строки наградного листа. Мои действия у Качкаровки были изложены без всяких эмоций, которыми изобиловал бой: «Гвардии мл. л-т Каневский в ночь с 9 на 10 марта 1944 г. с группой разведчиков 20 человек под сильным ружейно-пулеметным огнем противника, преодолев вброд днепровские плавни, форсировал реку с помощью подручных средств в районе Качкаровка. Умелым обходным маневром ворвался в Качкаровку, выбил из населенного пункта до батальона немцев и удерживал его до переправы передового отряда бригады, чем обеспечил захват плацдарма на правом берегу р. Днепр и успешное форсирование реки частями бригады. В этом бою гвардии мл. л-т Каневский огнем своего автомата и гранатами лично уничтожил и захватил в плен 50 немцев (пленные 1 батальона 360 охранного полка)».
По незримым тропинкам памяти ухожу в те мартовские дни, окрашенные яркими красками удач и побед, мрачными — потерь и тягот фронтового бытия.
Мысленно разворачиваю свою командирскую карту, испещренную вкось и вкривь надписями, сотнями условных знаков между паутинами дорог, полосами лесопосадок, спиралями высоток... На ней стрелки с обозначением направлений — Берислав, Херсон, Николаев... Туда устремлялись наши помыслы. А пока, как выразился сержант Ситников, Качкаровку мы надежно положили в карман. На очереди — Берислав.
К северу от Херсона на правом берегу седого Славутича раскинулся этот городок. А начинался он с литовской мытницы, потом с крепости, которую турки назвали Кызыкермен, что в переводе означает «Девичья крепость». Не раз казацкая вольница под бунчуками кошевых атаманов Ивана Сирко, Михаила Ханенко и полковника Семена Палия скрещивала здесь свои сабли с турками и татарвой в кровавых сечах. В конце семнадцатого столетия крепость после штурма русскими войсками и украинскими казаками пала. Назвали ее Бериславом.
...К моменту, когда основные силы бригады подошли к Качкаровке, мы были уже в дороге. Противник — это были разрозненные группы из 304-й пехотной дивизии — уходил в сторону города, где засел довольно внушительный гарнизон. Арьергардные группы, оставленные в населенных пунктах Мыловое, Новые Кайры, сопротивление оказывали слабое, тем не менее мы старались их обходить.
Весьма успешно после форсирования развила наступление 4-я мехбригада. Разгромив гитлеровцев в Черво-ном Маяке и Куцей Балке, она выдвинула прикрытие в район Фридгайма и также устремилась к Бериславу. Туда же после взятия Дремайловки пошли и гвардейцы 5-й мехбригады.
Погода стояла сырая, слякотная. К вечеру задул ветерок, очертания окружающих предметов стали смазываться. Но два курганчика видны были хорошо. Даже без бинокля можно было заметить, что возле этих «пупков» кто-то копошится.
Остановили бронетранспортер. Оружие — на боевой взвод. Рассредоточились. Прислушались — речь вроде бы наша. Даже с матерком. Может, власовцы?
— Эй, кто такие? — окликнули.
— Сейчас документы покажем.
В нашу сторону полетели пули. Дело приняло крутой оборот.
— Не стреляйте. Высылаем парламентариев. Сытников, пошли...
К нам приближались двое. Осторожно, с опаской. И вдруг такое родное и знакомое:
— Тю-у-у! Та це ж нашi розвiдники, хай йому гречка!
Я подошел к старшему лейтенанту. Сзади него стоял высокий, худой, довольно нескладный сержант. Познакомились.
— Чуринов. Командир первой стрелковой роты четвертой мехбригады.
— А я из шестой. Каневский. Командир разведвзвода.
— Сержант Беспечный, — представился напарник ротного, и по его тону я сразу же понял, что этот Беспечный для командира лицо довольно неординарное.
— Ты не смотри, разведчик, что он у меня такой изящный,— словно угадав мои мысли, улыбнулся Чуринов и кивнул на сержанта.— В бою — лев! Когда сидели в очеретах, Микола подглядел, что уж часто фрицы бегают по воду. Селедки, что ли, нажрались. Надоело ему, что поганят наш Днепр. Взял обыкновенную трехлинейку и троих уложил первыми выстрелами. А расстояние-то до противоположного берега метров триста.
Со старшим лейтенантом Олегом Чуриновым мы сразу подружились, прониклись обоюдной симпатией.
Война не обошла его своими «милостями» — один раз ранило, потом второй. Не долечившись, ушел из госпиталя, под Мелитополем принял роту. И снова в бой...
— Днепр мне пришлось брать с двух заходов,— рассказывал Олег.— В конце февраля получил приказ выслать к Бериславу разведчиков. Как только стемнело, от берега отошли лодки. Утленькие попались посудины. Два человека на одной, два — на другой. Старшим назначили Беспечного. Чтобы отвлечь от них внимание, я на третьей лодке стал переправляться несколько ниже по течению. И вдруг нас осветили десятки ракет. Справа и слева мины. Все лодки перевернулись, а нам довелось вплавь добираться до берега. А на реке-то шуга...
К счастью, обошлось.
Подсушились, подкрепились, чуть силенок набрались — и снова в плаванье. Первыми высадились на правом берегу сержант Беспечный и рядовой Пилипенко. Кое-кто и на сей раз принял ледяную купель, а мой бинокль булькнул вместе с телефоном...
Оседлав дорогу, ведущую на Берислав, рота окопалась. Люди злые, как черти, усталые, голодные. Старшина докладывает: «Продукты есть, а обед не приготовить — сухой палки не найдешь». Посмотрел я вокруг — немецкое кладбище. Даю команду — выдернуть кресты. Подошел старенький попик в ветхой рясе. Думаю, обвинит служитель культа в святотатстве. А он осенил нас крестным знаменем, пробасил: «Чады мои! Выдерните их все до единого, нечего поганить нашу святую православную землю». Вынес картошечки, шмат сала, еще кое-какой провизии. А с харчем сам знаешь — туго.
Знаю, с продовольствием и у нас не густо. Не потянешь же за собой кухню через реку. Тылы безнадежно отстали, плелись где-то сзади. Приходилось довольствоваться «подножным кормом»: собирали початки кукурузы, вылущивали их, кое-как дробили. При возможности варили кашу. Вода и зерно, даже без соли. Как тут не вспомнить борщ, который варила мать. Эх, какой борщ она готовила! А вареники? Берешь самый большой, окунаешь в горшок с крутой сметаной...
Я поворачиваюсь к Алешину, толкаю его в плечо. Он кряхтит, поднимается на локти.
— Что, командир, пора?
— Рано еще. Вот думаю, что сейчас мой Петр Иванович пожелал бы откушать?
Алешин сладко потягивается, мечтательно закатывает глаза.
— Мне бы чугунок картошки, да с маслицем.
— А вареничков не хочешь?
— После картошки и от вареников не отказался бы...
Чувствую, что от этого разговора желудок поднимает бунт, меняю тему: неплохо бы пропарить кости и просушить промокшую одежду. Но в наших условиях об этом тоже можно только мечтать.
...Туго схвачен за горло бериславский гарнизон. Немцы никак не ожидали, что мы их так крепко затянем в невод.
Блокируя огневые точки, разведчики брали один дом за другим. Звякали оконные стекла, летели внутрь гранаты, вражеских солдат, пытавшихся в суматохе оказать сопротивление, валили очередями из пулеметов и автоматов. Взрывы, клубы дыма...
На одной из улиц, где валялись перевернутые повозки, догорали покореженные машины — это поработали наши артиллеристы,— мы встретили разведчиков из 5-й мехбригады.
Командовал ими капитан Бабанин. Я много слышал о нем, а вот познакомиться поближе пришлось именно здесь. Был Николай широкогруд, приземист. Лицо открытое, с крупным лбом. О таких говорят — буре не поклонится, враг не сшибет. Уроженец Коммунарска, он был комсоргом на кирпичном заводе. Окончив Харьковское военно-политическое училище, стал политруком разведроты. Оборонял Харьков, Ростов, Новороссийск, освобождал родной Донбасс. Уже позже я узнал любопытную деталь из его фронтовой биографии: однажды саперы, производя разминирование, нашли закопанную папку. Это был комсомольский архив батальона. Вместе с другими документами обнаружили и такую записку: «Пятый день разведывательный батальон с боями вырывается из окружения. Командир погиб. Нас осталось четверо. Патронов нет. У меня документы комсомольского бюро батальона. 1941 год». Написал ее Николай Бабанин, когда уходил в разведку. Перед этим документы передал комиссару батальона. Встретиться с ним больше не удалось. А лейтенант Бабанин остался жив, вырвался из окружения, стал командиром разведроты. Снова бои, вылазки в тыл за «языками» — и награды, которые густо чередовались с ранами.
