Столб клубящегося багрово-чёрного пламени взвился в низкое хмурое небо. Вслед за ним, почти мгновенно, второй, третий…
— Die Partisanen! — первым завопил гауптман Эйхен и первым же открыл огонь, выхватив из кобуры «парабеллум».
И если его подчиненные (кто, конечно, остался жив и не зевал, контуженный, по-рыбьи) палили в белый свет, как в копейку, то Эйхен разрядил обойму куда следует, — в партизан, унылой гурьбой валивших со стороны реки, отделяющей посёлок от леса. И вторую разрядил бы, если б адъютант не докричался шефу на ухо:
— Кажется, это местные полицаи! Возвращаются!
— Где? — обернулся гауптман.
Адъютант через его плечо указал на «партизан», предусмотрительно залёгших в речном тумане до выяснения обстоятельств.
— С чего ты взял? — недовольно переспросил Адольф-Рауль, уже пряча пистолет в кобуру.
Герман, чёрт бы его побрал, редко когда ошибался, вот и сейчас…
Вместо ответа адъютант гаркнул вопросительно:
— Хайль Гитлер?!
— Зиг Хайль-Хайль! — отозвались клочья редкого речного тумана.
…Ничего у немцев не получилось. Малыми силами сунулись, да крепко получили по зубам. А больших сил собирать им, гадам, было некогда. Не ожидали они, что наши так рванут с двух сторон, от Перекопа и с Керченского, что придётся бросать всё, что они и не собирались никогда бросать, и драпать в последней надежде зацепиться за Севастополь или удрать из южнобережных портов.
Конечно, пытались они оставить за собой выжженную землю, лютовали напоследок, расстреливали и в лагерях, и в тюрьмах, и тех, кто под руку попадался, вплоть до актёров местного театра, и жгли, что могли. И взрывали.
Помнишь, как мы чуть ли не в последний час успели разминировать плотину на водохранилище?
А потом получили приказ войти в Симферополь…
Наверное, для таких моментов и стоило вынести все проклятья партизанской жизни: лютость нескончаемых, казалось, зимовок в горах; тревожные минуты карательных экспедиций, когда в просветах между деревьями появлялись бесчисленные шеренги врагов; неумолимость голода — этого вечного спутника партизан, сопутствовавшего им со слишком навязчивой верностью; леденящий душу, смертный ужас плена и лагерей…
Всё это стоило пережить, преодолеть, победить именно для этих моментов! Чтобы потом увидеть эти лица. Лица, плачущие от радости: скупую слезу на дряблой щеке старика, дождавшегося наконец окончания оккупации — в который раз в долгой своей жизни; рано поседевшей матери, одинокой на одиноком пороге, — проводила на фронт всех своих. Восхищение и восторг на лицах мальчуганов, бегущих за конями лихих партизан…
Вот только молодых лиц практически не было — мало кого фашисты не угнали в Германию. Но счастье, пусть и со слезами в глазах, в глазах, насмотревшихся на все «прелести» фашистского «Нового порядка», было неизменным.
Партизаны двигались в Симферополь с юго-востока.
Красная армия наступала севера и востока, со стороны Перекопа и Керченского полуострова, и небезосновательно не рассчитывала на сколько-нибудь серьёзную оборону города со стороны гитлеровцев. Хотя днем ранее под Сарабузом, в районе аэродрома, части 19-го танкового корпуса встретили упорное сопротивление вновь созданной боевой группы под командованием командира немецкой 5-й пехотной дивизии генерал-лейтенанта Сикста…
По данным разведки, немцы, словно загнанные в угол крысы, спешно отступали в сторону Севастополя, надеясь закрепиться в нём. Думали, наверное, повторить подвиг его советских защитников. Гитлер выразился предельно ясно: «Севастополь оборонять до конца. Боеспособные войска не эвакуировать».
Но время показало, что надежды эти были напрасными. Красная армия в 41-м быстро научилась обороняться. И пусть не так же быстро, но научилась наступать.
Симферополь, по сути, был брошен немцами без яростного сопротивления. Что-то успели заминировать, но не всегда успевали взорвать; в нескольких местах, в частности возле железнодорожного вокзала и завода Анатра, какие-то подразделения оборонялись, прикрывая отход своих частей на Бахчисарай и Севастополь. С ними следовало поступать как должно: бить до последнего и побыстрее.
Кроме того, город следовало вычистить от всевозможной фашистской нечисти, остававшейся в нём. Прежде всего, конечно, от оккупантских прихвостней — предателей и полицаев. Их оставалось на брошенной немцами территории предостаточно — не торопились фрицы забирать их с собой, видимо, срабатывала пословица: «предавший единожды…» Или осталось что-то даже в сорок четвертом году в гитлеровской армии от гордого прусского духа? Немцы неохотно забирали эти свои сомнительные приобретения… И так вшей хватало…
Соответственно, хватало забот и у партизан: выжигать и давить эту гадость, как в прожарочной.
Именно таким было задание Ставки, приведшее и партизанский отряд Беседина к подступам Симферополя: зачистка города.
В Лозовом партизан встречали жители села. Встречали с радостью победы, слезами о тех, кто ее не дождался. Со всем избытком чувств исстрадавшейся души.
И проявление этих чувств бывало неоднозначным, хоть и вполне понятным после всего, что им пришлось пережить…
Навстречу партизанам, наполняя и их сердца чувством неизбежной, а теперь и окончательной победы, из-за крутого поворота выползли, лязгая громадными гусеничными траками, два тяжёлых КВ.
Группа партизан, отправленных по наводке жителей Лозового за здешними предателями, поймала двоих. Они тащили их за ноги и руки и, видимо, в порыве праведного гнева вознамерились было бросить фашистских подсвинков под танковые гусеницы проходящих «Климов».
Должно быть, особенным злобствованием отличились эти Иуды, раз никто из жителей и не шелохнулся слова сказать в их защиту. Только отпрянула, брезгливо морщась и отворачиваясь, возбуждённая толпа. И вдруг…
— Отставить! — раздался грозный рык Беседина.
Умел он подать и такой истинно «командирский голос». Умел сказать Фёдор Фёдорович и слова нужные, без митингового пафоса, но просто, доходчиво и с чувством.
— Немедленно отставить! Под танки победителей цветы бросать надо, а не эту фашистскую мразь. Оставьте их до суда. Пусть они перед людьми ответят, за что, за какую такую чечевичную похлебку, продали они Родину и свой народ!
Танки прошли, с лязгом срывая гусеницами землю, с рёвом клубя сизыми дымами дизельного выхлопа.
Предателей заперли в подвале бывшего сельсовета, выставили часового. А партизанский отряд, кто на конях, разбрызгивая копытами весеннюю грязь, а большинство — пешим маршем, прошёл войскам навстречу, к посёлку Марьино…
Близко совсем показались крыши Симферополя. Пока только рыжая черепица путанных, как лабиринт, окраин… И бурые, клубящиеся дымы пожарищ в по-новому ясном апрельском небе…
От Советского Информбюро:
13 апреля подвижная группа фронта освободила Симферополь.
Вместе с войсками фронта в освобождении Симферополя участвовали партизаны 1-й бригады (командир Ф.И. Федоренко, комиссар Е.П. Степанов) Северного соединения, 4-й бригады (командир Х.К. Чусси, комиссар А.Н. Бережной) Южного соединения, подпольщики под руководством А.И. Косухина и В.И. Бабия, группа румынских антифашистов, возглавляемая Михаилом Михайлеску.
Подавляя ожесточенное сопротивление гитлеровцев…
Где-то частили, перекликаясь с лаем немецких пулеметов, армейские «Дегтярёвы», взрывал ущелья центральных, купеческой застройки, улиц ружейно-автоматный треск и гулко бухала полковая «сорокопятка» — вспугивала стайки городских голубей, немногих оставшихся за годы голодухи…
На подходах к улице Воровского партизаны прошли мимо советского танка, который, вероятно, был подбит немецким самолетом с воздуха. И тут, в начале улицы, в окне одного из кирпичных двухэтажных домов глазастый Шурале заметил враждебно-знакомый абрис немецкой каски.
Вместо того чтобы броситься в ближайшую проходную, по крайней мере затаиться за выступающим углом дома, татарин пустился на восточные базарные хитрости. Он сам вдруг стал красться, воровато пригнувшись, вдоль консолей домов, но при этом… пятясь от товарищей и направив на них дуло своего карабина.
Яшка Цапфер даже остановился, озадаченно чухаясь в стриженом затылке, оглянулся на Володю…
Володя и сам заметил странное поведение татарина и уже хотел было через плечо Цапфера крикнуть Сабаеву что-то вроде: «Ты что, спятил, так пятиться?!» — как на плечо его легла ладонь Хачариди.
Серёга отрицательно помотал головой, не глядя на Володьку, а вглядываясь… Вглядываясь, куда это так отчаянно косит узкими глазками отважный татарин.
Не менее внимательно следили за Шурале и два немца за мутными стеклами окон…
