Но этого не случилось. В один из дней на обычный тревожный вопрос — нет ли письма из Москвы, ему подали долгожданный конверт. И сразу же радостно екнуло сердце: письмо было тоненьким, значит, пакет не вернули… Отвечал Черныху сам Масанов…
Степан Яковлевич быстрым движением выдвинул ящик стола и сразу же, не ища, подал это памятное письмо. Его лицо стало бледным, губы сжались — пойму ли я, что значили для него эти немногие, но полные уважения и признания строки ученого из Москвы? Черных бесшумно ходил по комнате, пока я читал:
«Глубокоуважаемый Степан Яковлевич! Издательство Всесоюзной книжной палаты передало мне Ваше письмо с изрядным «додатком» к «Словарю псевдонимов» моего покойного отца.
Считаю своим долгом, прежде всего, искренне поблагодарить Вас за внимание к этой работе. Я еще не знаю — сумею ли использовать присланный Вами материал для дополнений в 4-м томе. Если такая возможность будет, то я специально оговорю Ваше участие. Псевдонимов — море, и их все не учесть.
Мне было очень приятно, что и в таком далеком от Москвы городе, как Нижний Тагил, есть люди, которые знают и, что самое главное, любят литературу и, по мере своих сил, стараются что-то собрать от их «крох».
Буду рад Вашим письмам.
С дружеским приветом С. Масанов.
Москва, 7.V.1959 г.»
И вот настал праздничный и незабываемый для Степана Яковлевича день, когда прибыл в Тагил четвертый том «Словаря псевдонимов». В научный труд, созданный крупными учеными, включено свыше двухсот дополнений — маленьких открытий тагильского слесаря. И во Введении речь идет именно о нем, и благодарность ученых адресована ему — Степану Яковлевичу Черных…
И хотя книга с публикациями Степана Яковлевича интересует немногих и труды Черных в часы досуга кое-кому покажутся чудачеством — он продолжает свое дело. Он видит уже и некоторые несовершенства того словаря, который не так давно считал непререкаемым, он все увереннее плывет по книжному океану, раскрывая все новые и новые, никому доселе неведомые острова и земли…
— Пожалуй, больше всего сам удивляюсь, когда успеваю… — говорит Черных, устало улыбаясь, — Завод, новая техника, автоматика захватывают, дети-школьники требуют внимания, стихи нет-нет, а постучатся в сердце… И картотека моя зовет… А вот как я работаю, как это все происходит, пожалуй, рассказать так сразу не смогу, да и на смену пора уже… — закончил разговор Степан Яковлевич. — Проводите меня на завод, в пути поговорим, а о том, что вас интересует, лучше напишу как-нибудь, соберусь с мыслями…
И опять шли мы по этому рабочему городу, неповторимому в своей красоте, как бы сочетающей мудрость извечных трудовых традиций и бодрость юности, уверенно устремленной в Завтра… Все более близкий грохот завода-гиганта отвлек наше внимание от белой картотеки, оставленной в небольшой комнате на улице Попова. До самых заводских ворот мы, как всегда, спорили о новой технике и новых стихах, говорили о детях Степана Яковлевича, о далеком и близком будущем…
Наверное, спустя месяц Черных прислал мне свои стихи для новой книги уральской поэзии и большое письмо, обещанное в последнюю встречу.
«…Сообщаю, как обещал, некоторые сведения о моих занятиях «псевдонимикой», как я сам называю эту работу. Занимаясь этим в свободное от основной моей работы время, я продолжаю известный труд библиографа Ивана Филипповича Масанова (1874—1945) («Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей» в 4 томах, издание осуществлено Всесоюзной книжной палатой в 1957—1960 гг.). Собираю я то, что важнее. Это единственное обширное издание такого рода за все время развития русской и советской библиографии. Ценность его значительна. Исследователи литературы, культуры, искусства к нему обращаются очень часто. Все псевдонимы в историко-литературных трудах последних лет даются в расшифровках по «Словарю псевдонимов». Но словарь этот еще не полон. Вот восполнением этим я и занимаюсь, если дело касается псевдонимов дореволюционных авторов.
Но псевдонимы возникают чуть ли не каждый день. Сбор новых псевдонимов, криптонимов, оценонимов и т. д. уже является работой совсем новой. При собирании этого материала я пользуюсь теми же методами, какими пользовался покойный Масанов. Стремлюсь как можно более въедливо, тщательно изучать как ретроспективную библиографию, так и текущую (газетную и журнальную летопись), просматриваю массу журналов, в которых криптонимы имеют место, и ряд других изданий историко-литературного характера. Кроме того, вступаю в переписку с литераторами, о которых знаю, что они могут сообщить мне что-то интересное.
В картотеке моей теперь около пяти тысяч карточек с записями расшифрованных псевдонимов. Их число растет из месяца в месяц. А что потом буду с ними делать — пока не решено.
Что имеется в моей картотеке? Псевдонимы из различных источников — к ним относятся, как правило, псевдонимы дореволюционных писателей. Но в словаре Масанова этих псевдонимов нет. Таким образом, у меня оказались зарегистрированными и помещенными в картотеку псевдонимы даже таких писателей, как Лермонтов, Некрасов, Бестужев-Марлинский, Одоевский, Огарев, Стасов, Станюкович и многие другие. Есть даже одна псевдонимная подпись (в «Нижегородском листке») Максима Горького. Есть один псевдоним Чехова, один — Герцена. Очень много своих собственных расшифровок криптонимов, а также некоторых псевдонимов, в частности, псевдоним «Мст. Тьму-Тараканьский», которым в альманахе «Возрождение» (М., 1922) подписан шарж «Нашествие юмористов». Автором, как мною установлено, является художник М. В. Добужинский. Убежден также, что автором рассказов за подписью «Мастеровой» был А. П. Чапыгин. В «Сибирской советской энциклопедии» имеется статья «Женьшень», подписанная криптонимом «В. Ш. и В. А.».
На основании тщательных сопоставлений я прихожу к выводу, что вторым автором является Вл. Клавдиевич Арсеньев, а первым — краевед Вл. Болеславович Шостакович. «Сибирскую энциклопедию» я просматривал очень подробно. Арсеньев и Шостакович в ней сотрудничали.
Можно привести и другие примеры, но достаточно этих.
Имеются в моей картотеке расшифровки псевдонимов ученых (историков Блаватского, Бахрушина, Шумкова, Лурье, Бекштрема и др.), композиторов (Ипполитова-Иванова, Мясковского, Книппера, Солодухо и др.), искусствоведов, литературоведов, писателей Зощенко, Зозули, Заславского, Неверова, Александровского и многих других), революционных и общественных деятелей, философов, экономистов, юристов, языковедов, критиков, педагогов.
Стоит ли продолжать это собирательство? Думаю, что стоит… Коллекция псевдонимов моя когда-то кому-то послужит на пользу. Только ради этого — кому-то в будущем оказать помощь — я и занимаюсь своей псевдонимикой».
Деловое и суховатое, это письмо взволновало меня. С радостью думалось о том, как чудесно разносторонен рабочий человек наших дней! Кажется, знаком с ним много лет, все в нем ясно — и вдруг… Невольно вспоминаются слова уральских горщиков: попробуй сочти-ка, сколько граней у самоцветов! Чем больше глядишь — больше граней сверкает, но вот все уже высмотрел, а глянул пристально — еще новая грань, других краше!
1963—1965 гг.
Холодный весенний день. Свежий ветер врывается в открытую дверь амбара вместе с солнечными лучами. Легкая пыль кружит в воздухе… Группа крестьян неотрывно следит за тем, что делают несколько стариков. А старики священнодействуют! Их лица кажутся отрешенными от всего земного, как лица знаменитых певцов или танцоров. И то, что они делают, и впрямь напоминает странный, ни с чем не сравнимый танец… С потолка, словно звонкие барабаны, свешиваются сита, наполненные семенами. Старики неуловимо ловкими движениями рук кружат их — вперед, назад, немного вверх, немного вниз, слегка изгибаясь в такт движению… В напряженной тишине поскрипывают сита и чуть слышно шелестят семена…
Это — кружальщики. И свершаемое ими чудо, загадочное, необъяснимое и в то же время простое и обыденное, как рост колоса из зерна, — одно из самых ярких воспоминаний далекого детства Алексея Федоровича Ульянова… Через много лет эта странная картина детства, как упорно повторяющийся сон, памятный до мельчайших подробностей, поможет инженеру Ульянову свершить главное дело его жизни. А дело это, разумеется, ничего общего с чудесами не имеет, как, впрочем, и замечательное мастерство кружальщиков. Уж это-то, последнее, Алексею Федоровичу известно доподлинно, ибо среди именитых стариков-кружальщиков, запечатленных в его памяти с детских лет, был и отец Ульянова.
