Если бы Гитлер выступал только против Советов, возможно, они с Черчиллем нашли бы общий язык, поскольку враждебность сэра Уинстона к коммунизму граничит с заболеванием, но теперь, когда Гитлер вслух говорит о мировом господстве, то есть так или иначе угрожает Британии, вряд ли они договорятся. Черчилль слишком неординарная, слишком сложная фигура, чтобы можно было выходить на него напрямую. Видимо, пока стоит остановиться на Ванситарте, имея в виду его влияние на Черчилля. На Ванситарте, на Идене…» — Гизевиус снял трубку внутреннего телефона и проговорил:
— Гауптштурмфюрер? Не слишком ли долго вы ждете приглашения? Прошу вас… — И вдруг Гизевиус поймал себя на неожиданной мысли: «А ведь Дорн по духу наш человек… Вся его тонкая работа — нет лучшего доказательства его полного единомыслия с нами». Но эту мысль следовало еще проверить.
— Вы ждете разноса, Дорн? — спросил Гизевиус полунасмешливо, когда гауптштурмфюрер появился в его кабинете. — Я анализировал вашу работу с профессором. Да, действительно…
— Единственное, что меня оправдывает, — сказал Дорн, — это заблуждение при выборе субъекта операции. Дворник оказался слишком твердолоб. Большие надежды я возлагал на то влияние, которое Дворник получал в салоне леди Астор. Но даже те опытные и предельно осведомленные политики, в кругу которых Дворник оказался в Кливдене…
— Не оправдывайтесь, Дорн, вам не в чем оправдываться. Вы молодец. Искомого результата вы добились методом от противного. И это мне нравится. Никогда не любил в разведке грубой лобовой работы. Да вы присаживайтесь. У меня есть к вам прелюбопытнейший разговор. Что вы думайте об Идене?
— Об Антони Идене, бывшем министре иностранных дел Великобритании? — переспросил Дорн. — Как писала одна итальянская газета, когда Иден вышел в феврале в отставку, «С Даунинг-стрит наконец-то убрали политический труп». Но я не очень уверен, что Идена можно считать политическим трупом. Он еще довольно молод, ему сорок один год, а кроме того… Отставка принесла Идену значительные лавры — он порвал с Чемберленом и таким образом создал себе на островах репутацию противника англо-германского сближения, более того, репутацию сторонника энергичного отпора «агрессорам», как поговаривают о нас, когда речь заходит об Австрии. Однако, когда Остмарк был возвращен в рейх, Иден публично не протестовал. Возможно, потому что в это время находился на отдыхе во Франции… Но я полагаю, дело обстоит несколько иначе. Разногласия с Чемберленом в вопросе англо-германского сближения не коснулись существа проблемы, но резко разошлись в оценке методов решения этой проблемы. Думаю, Иден не шел бы навстречу нам с распростертыми… Скорее, он бы филигранно обставил дипломатическую необходимость того или иного шага, чтобы она выглядела действительно необходимостью, а не уступкой.
«Исключительно точно, — поразился Гизевиус. — И мы держим Дорна чуть ли не за наружника… Самым поверхностным образом используем в подготовке экономического давления на Лондон. Непростительная оплошность! Нужно будет рассказать о нем Даллесу и Гарделеру. Нужно выпускать Дорна на более высокий уровень работы. Какой полный анализ поведения Идена… Будто Дорн знал, что написал секретарь нынешнего британского кабинета Том Джонс одному из своих американских друзей: «Иден популярен в левых кругах, но он хочет оставить дверь открытой для возвращения к правым…»
— Идеи все еще во Франции? — спросил Гизевиус, хотя отлично знал, что три дня назад, в момент майского кризиса, Иден с женой и детьми поспешно вернулся домой.
— Пока я был в Лондоне, мне не было ничего известно о намерениях мистера Идена, однако на сегодняшний день, по сообщениям британской печати, экс-министр находится в Великобритании, посетил родовой замок Виндлистоун-Холл, где проживают его родители и семья старшего брата.
— И как вы полагаете, Дорн, чем Иден станет заниматься теперь?
Дорн молчал. Мало того, что трудно дать какой-то прогноз, конъюнктура британской политики пока еще не слишком благоприятна для Идена, да и впечатления об его отставке слишком свежи, он не понимал, что хочет Гизевиус…
— Одно время Иден занимался журналистикой, — сказал Дорн. — Вполне можно предположить, что он вернется к этому занятию, тем более отец его жены является совладельцем солидной провинциальной газеты «Йоркшир пост», и еще в 1925 году, когда парламентская карьера Идена только начиналась, он помещал в этой газете политические обзоры за подписью «Заднескамеечник».
— У вас есть ведь надежные друзья в журналистской среде Британии, не так ли, Дорн?
— Если вы имеете в виду обозревателя «Дейли Мейл» Майкла О’Брайна, то пожалуй…
— Я полагаю, — сказал Гизевиус, — что англо-германские экономические контакты могут спокойно проходить теперь и без вашего участия, гауптштурмфюрер. Тем более в них заинтересован главный управляющий Банка стран Центральной Европы Рейтер, и от имени англичан он весьма успешно ведет дело к передаче нам британских интересов на предприятиях Шкода, а также о возможности участия британского капитала в эксплуатации природных богатств Судет, после того как они станут гау рейха. Поэтому вы, Дорн, можете сейчас спокойно отдохнуть, заняться личными делами, которые, я полагаю, накопились в вашей фирме за то время, пока вы плодотворно трудились на благо рейха. Возможно, вам есть смысл пересмотреть клиентов своей фирмы и исключить из их числа такую одиозную для нынешней ситуации личность, как Форген. Поезжайте в Швецию, если вам нужно посмотреть, все ли там в порядке. А тем временем было бы крайне полезно, чтобы ваш друг О’Брайн как-то навел для вас мосты к знакомству пока с окружением Идена и Ванситарта, ну и потом, разумеется, с ними самими… Это дело не двух дней, Дорн, и даже не двух месяцев, отдаю себе в этом отчет.
— Когда я должен выехать? — настороженно спросил Дорн.
— Когда угодно. Хоть завтра.
«Что это, — думал Дорн, — переориентация всего курса в отношениях с Великобританией. Чемберлен вдруг перестал устраивать? Или это зондаж перспективы? Или вообще некие попытки сепаратных контактов?» — спрашивал себя Дорн, и близко не предполагая, что в тайнике генерала фон Вицлебена спрятан приказ об аресте и расстреле Гитлера. И что подписать этот приказ должны генералы Гарделер, фон Бек, адмирал Канарис и генерал Гизевиус. Преемником Гитлера заговорщики, которым покровительствовал из-за океана сам Аллен Даллес, видели либо генерала Гарделера, либо Рудольфа Гесса — кто окажется сговорчивее…
Дорн был почти счастлив: он опять уедет из Берлина, который давил и мучил его — аляповатостью уличных плакатов, глупостью бьющих в глаза лозунгов, потоком рассчитанных на оболванивание радиопередач. И главное — он сможет проводить Нину. Нет, в Бивер-хилле ее, конечно, уже не застать, но если завтра к вечеру успеть в Дюнкерк… Значит, из Берлина, пользуясь благожелательным напутствием Гизевиуса, он должен выехать сегодня вечером. О будущем грустно думать. Разлука, скорее всего, вечная. Но если Нина выйдет замуж — как ни страшна ему эта мысль, пусть ее мужем будет русский человек, хороший русский парень…
А пока нужно обязательно повидаться с фон Шелия…
Они встретились в курительной охотничьего ресторана у Бранденбургских ворот. Фон Шелия невозмутимо дымил гаванской сигарой. Дорн раскрыл портсигар, присел рядом с дипломатом — советником посольства рейха в Варшаве. Коробок спичек в руках Дорна оказался пуст, и он просяще улыбнулся соседу. Фон Шелия тут же поднес зажигалку, и Дорн сказал — чужие уши лишь отметили бы благодарность за услугу:
— Спасибо за все. — Дорн имел в виду переданные ему фон Шелией материалы переговоров польских и румынских генштабистов.
Когда остались вдвоем, Дорн торопливо сказал:
— Что это за слухи о походе на Украину? Что имеется в виду — Советская Украина или территории, принадлежащие Чехословакии, Польше и частично Румынии и Венгрии?
— Я вскоре буду вести переговоры по этому поводу. Речь идет о плане воссоединения Карпатской Руси с основной украинской территорией, принадлежащей Советскому Союзу. Лично я, я сам, буду вести переговоры с вице-директором политического департамента польского МИДа Кобылянским. Попытаюсь записать одну из наших бесед, надеюсь, итоговую, на пленку. Но как пленка окажется у вас?
Дорн на секунду задумался.
— Наверное, так… Если я сам не смогу попасть в Варшаву, к вам домой по телефону позвонит мужчина и тут же скажет, что ошибся номером. Вы тоже повесите трубку. В этот же день вам ровно в семнадцать ноль-ноль нужно будет посетить магазин мужской галантереи на Новом Свите. Мой человек сам подойдет к вам и спросит, не могли бы вы разменять пятьдесят злотых.
— И я должен буду разменять ему купюру? — спросил фон Шелия.
