В кабинет вошел Лукин. Мрачно поздоровавшись с Николаем Кораблевым, спросил, садясь на диван:
— Ну! Тут как?
— Вот как, — и директор протянул ему письмо Степана Яковлевича, адресованное на имя Рукавишникова.
Лукин прочитал, встревоженно произнес:
— Страшное письмо… А это как — широко… или?
— Проверим! — Николай Кораблев взял трубку и позвонил главному врачу завода. Положив трубку, сказал Лукину: — Питание рабочих — основа основ. Думаю, системы распределения продуктов на строительстве надо целиком перенести сюда. В этом и прошу вас помочь.
Главный врач, Суперфосфатов, плоский, как горбыль-доска, в старом поношенном сюртуке, с серебряной цепочкой через всю грудь, явился немедленно же, как будто ждал вызова тут за дверью. Он вошел в кабинет, расшаркался, поискал близорукими глазами директора и, подавая ему руку, воскликнул:
— Наконец-то! Манна! Манна небесная нам с неба свалилась. Ведь что творится на заводе, вы и не поверите! Истощение идет полным ходом, — он порылся в карманах, вытащил кипу актов и бросил на стол. — Вот полюбуйтесь. То есть чем же тут любоваться? Тут надо рыдать. Да. Рыдать!
Николай Кораблев стал просматривать акты, а Лукин резко спросил:
— Полным ходом?
— Да. Фурункулы и все прочее.
— Какой процент? — спросил Николай Кораблев.
— Двадцать — двадцать пять.
— Ну, это еще не полным ходом. Но может пойти и полным ходом. Что нужно, чтобы приостановить?
— Дополнительное питание и главным образом витамины.
— Да-а. Значит, нужен шиповник? А чем его можно заменить?
— Смородина, — начал быстро перечислять врач, — кедровник, хвоя ели. Знаете, такая молодая…
— Ага, — прервал его Николай Кораблев и посмотрел в окно, на горы, усыпанные молодой и старой елью.
— Что ж, за елью нам в Москву посылать, что ли?
— Да нет, зачем же, — не поняв шутки, воскликнул врач. — У нас тут она под рукой. Я ведь говорил несколько раз.
— Хорошо, — снова остановил его Николай Кораблев. — Садитесь-ка вон там в уголке и составьте с товарищем Лукиным акт об истощении. Для наркома. Что вы так смотрите на меня?
— А мне… простите нас… не того?
— За правду — не того, за ложь — того.
И тогда вторая комиссия засела в углу.
А Николай Кораблев вызвал заведующего столовой и спросил, почему рабочему на обед приходится тратить около трех часов. Заведующий столовой рассказал самые простые вещи: чтобы получить хлеб, рабочему приходится около часа стоять в очереди, затем в очереди за ложкой, затем в очереди за кушаньем.
— А за обедом-то он сидит всего каких-нибудь пятнадцать минут: его другие выживают.
— Сколько человек надо поставить, чтобы устранить очередь за хлебом?
— Семь, — быстро ответил заведующий столовой и, подумав: — А десять тем паче.
— Десять на пять тысяч рабочих? В очереди за хлебом рабочие теряют пять тысяч часов, в очереди за ложкой пять тысяч часов. Ведь это десять тысяч рабочих часов. Черт знает что! Вы ежедневно у завода воруете десять тысяч рабочих часов. Вы понимаете?
— Понимаю в точности, тем паче.
— Вот вам и тем паче. Пригласите-ка сюда одну из умных официанток.
— У нас есть такая. Профстаж шестнадцать лет.
— Мне нужен не профстаж, а умную. И еще — вызовите рабочего, который больше всех вас ругает.
— Есть такой. Есть-есть, — с радостью объявил заведующий столовой: — Петров Степан Яковлевич. Кадык у него — знаете, нет ли — вот такой, с кулак. На днях меня чуть не побил. А еще начальник цеха, вроде интеллигенции.
— Вот и хорошо, — сказал Николай Кораблев, и заведующий столовой так и не понял, что хорошо: то ли, что Степан Яковлевич не побил его, то ли, что есть такой рабочий.
Надя с полчаса командовала в кабинете. Она смахнула паутину и пыль, все вымыла. Сделав все это, она, глядя на растерянного кота, которому чистота в кабинете, видимо, показалась просто дикой, проговорила:
— А с этим что делать, Николай Степанович?
— Уволить, Надюша. Немедленно и без выходного пособия. А теперь садитесь (он тут решил ее называть на «вы»), садитесь там, в приемной, и помогайте мне. Ну, ну… Задрожало сердечко. Вы же комсомолка? Ну, вот и разыщите-ка мне вашего секретаря.
— Ванечку? — вся вспыхнув, спросила Надя, чувствуя, что ей вызвать Ванечку будет легко.
— Да. Да.
Ванечка, молодой, статный, «налитой парень», как отаких говорят, всегда держал себя серьезно: морщил лоб и даже отращивал усы. Ему страшно не нравилось, что его зовут Ванечкой, и поэтому он подписывался так: «Иван Гаранин». Николай Кораблев, разбираясь в столе, видел уже несколько бумаг за подписью Ивана Гаранина… и теперь, когда вошел Ванечка, он посмотрел на него, на его не совсем натуральное поведение, подумал:
«И я такой же был. Ну, вот точь-в-точь: бороду все отращивал, чтобы казаться старше», — и проговорил:
— Мне не нравится, что вас все зовут Ванечкой. Какой вы Ванечка? Вы руководитель комсомола, а комсомольцев у нас на заводе, кажется, девятьсот человек?
Ванечка вспыхнул.
— Девятьсот четырнадцать. Шестьсот девяносто две девушки, остальные юноши.
— Иван… Иван…
— Никифорович, — ответил Ванечка.
— Иван Никифорович. Вы садитесь, пожалуйста. Знаете ли вы о том, что в институте имени Павлова делали такой опыт: несколько дней не давали собаке спать. Кормили ее искусственно, но спать не давали. И она на седьмой или восьмой день сдохла. Вы, вижу, хотите меня спросить — к чему это директор такое говорит? А вот к чему: у нас очень плохо спят рабочие…
— Везде плакаты висят.
— Это хорошо. Пусть их висят. Но вы койки наладьте. Шум около общежития устраните. Изучите, как живут рабочие, и завтра же мне, пожалуйста, доложите. Узбеки у нас есть? Казахи?
— Да. Странный народ.
— Такой же народ, как и мы с вами. А вот вы не пробовали кушать, сидя на полу? Удобно?
— Очень неудобно.
— Так вот, а им неудобно за столом, потому что они всю жизнь кушают на ковре. Уберите столы, поставьте низенькие столики, и пусть узбеки и казахи кушают, сидя на полу. И еще надо построить три-четыре чайханы. Понимаете? Пусть пьют вдосталь чай. Но не все, а кто заработает. Возглавьте это дело — вы комсомольцы.
— Очень хорошо, — уже не в силах сдержать себя, невольно распуская ярко-красные губы, проговорил Ванечка, собираясь уходить.
— Но это еще не все, Иван Никифорович, — снова задержал его Николай Кораблев. — Давайте прямо говорить: завод запакостили. Моторный завод должен быть чистый, светлый, чтобы на нем было радостно работать. А сейчас он походит на помойную яму. Его надо вычистить. Два-три воскресника. Мы, конечно, вам дадим все — транспорт, людей. Но пусть это будет ваша честь, комсомольцев.
9Перед Николаем Кораблевым возник новый и более сложный вопрос. Макар Рукавишников, стремясь создать «свои кадры», разогнал инженеров, назначив на их места опытных и умных рабочих. Николай Кораблев все это мог бы устранить очень просто — отдать приказ о возвращении инженеров на старые места. Но такой приказ вызвал бы ряд недоразумений, личных обид и дал бы материал для демагогов. Поэтому Николай Кораблев решил провести это мероприятие не от себя, а от рабочих, с этой целью и пригласил к себе Ивана Кузьмича.
Иван Кузьмич вошел в кабинет скромно, робко, но, увидав Николая Кораблева, решительно направился к нему.
— С радостью поздравляю, Николай Степанович, и желаю успеха, — проговорил он.
— Очень хочется успеха, Иван Кузьмич. Очень, — открыто произнес Николай Кораблев, уводя его во вторую маленькую комнатку.
Тут уже кипел чай, приготовленный Надей. Налив себе и Ивану Кузьмичу, Николай Кораблев задумчиво сказал:
— Большое это дело — завод.
— Еще бы, — отхлебнув крепкого чаю, ответил Иван Кузьмич, внимательно прислушиваясь к директору.
— И вот посоветоваться с вами хочу, Иван Кузьмич. И вы помогите мне, как всегда, от полного, чистого сердца.
— Готов. Готов, — ответил Иван Кузьмич, еще с большим напряжением думая, зачем его пригласил директор.
Николай Кораблев хотел было начать издалека, привлекая к этому делу и сына Ивана Кузьмича, инженера Василия, работающего под Сталинградом на обороне. «Иван Кузьмич, — намеревался было он сказать, — вот если бы вашего сына поставили на место сапера, а сапера — опытного, умного, конечно, назначили бы начальником оборонных работ. Как бы вы посмотрели?»— Но ему стало как-то нехорошо, как было бы нехорошо, если он что-нибудь подобное стал бы говорить Татьяне. — И он, глубоко вздохнув, сказал прямо:
— Хочу, Иван Кузьмич, всех инженеров вернуть на старые места. Обиды не будет?
Иван Кузьмич допил стакан до конца, поставил его к чайнику, затем потер большим пальцем правой руки ладонь левой и сказал:
