Размышлять обо всем этом Вагнер мог сколько угодно — на этот раз его не отозвали из отпуска, он отдыхал целый месяц. Поправилась нога. Помирился с женой, точнее, простил Герту. Как он мог требовать верности от нее, если там, во Франции, он сам о верности жене и не вспоминал?
Утром Ази Асланову позвонил заместитель командира соединения по тылу, сказал, что получена новая форма для офицеров, пригласил приехать и выбрать себе обмундирование.
Асланов поехал.
Адъютант командира полка Смирнов хорошо знал, что полковник, вернувшись с холода, всегда просит горячего чаю.
Вернувшись, Асланов весело сказал:
— Чай заварен? То-то я еще издали запах слышу. Спасибо! Таких заботливых, как ты, на свете больше нет. Один, и тот ко мне попал. Налей, попьем чайку, согреемся.
Полковник снял кожанку и предстал совершенно преображенным. Китель, брюки, сапоги все новое, с иголочки, и сидит, как влитое.
— Поздравляю, товарищ полковник.
— Спасибо. На днях привезут обмундирование для всех офицеров полка друг друга тогда не узнаем.
Видно было, что новая форма полковнику нравится.
— Товарищ полковник, — сказал Смирнов. — Из запасного полка прибыл один капитан. Говорит, вы его знаете. Такой — с усами и бакенбардами, но не кавказец.
— С усами и бакенбардами? Что-то не припомню такого. А где же он?
— Где-нибудь поблизости, наверное, зашел в какую-нибудь землянку погреться. Очень хочет представиться лично вам.
— Фамилию свою не назвал?
— Нет.
— Разыщи его. Я буду ждать.
Смирнов ушел. Асланов отпил глоток чаю, поставил стакан на блюдце. «Капитан… С бакенбардами, с усиками… Кто бы это мог быть?»
Снаружи послышались голоса: «Проходите, товарищ капитан». — «Нет, сперва ты проходи».
— Заходите, капитан, заходите, — сказал Асланов. — Что соревнуетесь в вежливости?
Дверь землянки открылась, и на пороге появился высокий, атлетического сложения офицер — с усиками и бакенбардами, только светлыми действительно, не кавказец.
— Здравствуйте, товарищ полковник!
— Здравствуйте, капитан!
— Не узнаете? — капитан заулыбался. — А старшего лейтенанта Юозаса Григориайтиса тоже не узнаете? Подмосковье… Зима сорок первого…
— Сорок первый год? Ноябрь? Подмосковье?.. Разве можно забыть? Полковник встал, пожал большую сильную руку капитана. — Очень рад этой встрече. Ты очень изменился, Григориайтис.
— Так ведь прошло столько времени… После ранения — госпиталь, после госпиталя — запасной полк… Потом — другая часть. Очень хотел вернуться в свой батальон, но ничего не вышло.
— Кого-нибудь из наших сослуживцев встречал?
— Искал всюду, но не встретил никого.
— Да, — Асланов вздохнул. — Под Москвой многие из наших погибли. Или были ранены. А что с ними сталось потом — неизвестно. Я тоже никого из знакомых не встречал. Ты первый. Очень я тебе рад. А не назвался бы — не узнать. Ну, садись, дорогой. Валя, налей капитану чайку. Из дому какие-нибудь вести имеешь, капитан?
— Нет, товарищ полковник. Кто мне сообщит о родных? Пока Вильнюс не будет освобожден от немцев, я ничего не смогу узнать. А до литовской земли еще далеко. Лишь бы дойти, дожить, своих повидать. День и ночь о них думаю.
— Не тоскуй, Юозас, уже недолго осталось, дойдем.
— Этой надеждой и живу. Как подумаю, что Вильнюс мой у немцев, места себе не нахожу… А сил прибавляется, ни пуль, ни бомб не страшусь.
Капитан Юозас Григориайтис окончил до войны строительный институт и получил назначение в архитектурный отдел горисполкома. Ему так и не удалось закончить работу, над проектом жилого дома, началась война. Призванный в армию, Григориайтис сражался под Москвой, в Крыму, на Северном Кавказе, был дважды ранен…
— Когда меня в ваш полк послали, — рассказывал он, — я не знал, кто командир полка, и мне было уже все равно, где служить… А тут слышу: полковник Асланов. Я думаю: двух Аслановых быть не может. И не ошибся. Так что теперь я как дома.
— Знакомое чувство, — согласился Асланов. — Ну, сегодня ты отдохни, а мы посоветуемся с комиссаром, подыщем тебе подходящее место. Вовремя прибыл. Я рад, что мы снова вместе. Повоюем еще, капитан!
Со дня на день Ази Асланов ждал приказа командования о выводе полка из резерва корпуса в глубокий тыл, где полку предстояло развернуться в бригаду, а приказа все не было и вообще никакой весточки ниоткуда не поступало.
От ожидания полковник уставал больше, чем от конкретного дела, заметно нервничал, беспокоился, ночью долго ворочался на нарах, не мог уснуть, зато днем его неожиданно клонило ко сну. В такие часы адъютант ходил на цыпочках.
Вот и сегодня, войдя, в землянку, Смирнов увидел полковника спящим и, чтобы не разбудить его, неслышно прошел в угол, положил на планшет полковника письмо.
— Что это, Валя? Ходишь крадучись, как в разведке…
— Так ведь вы отдыхаете…
— Делаю вид, что отдыхаю… Совсем сон потерял.
— От кого письмо?
— От Пронина.
«Ази Ахадович! — писал Пронин, — здравствуйте! Пишу из тылового захолустья, где подыхаю от скуки и считаю томительные дни — сбился со счету! Здесь все идет медленно — часы, дни, недели. Медленно течет река… Прекрасные условия для лечения, но невыносимо для души!
Многие очень быстро выздоравливают и уматывают на фронт, а я все еще валяюсь на своей койке. Думаю, однако, что пора убегать. Но госпитальное начальство все наши уловки изучило, убежать, как бывало в начале войны, невозможно. Поэтому написал рапорт на имя начальника госпиталя: так, мол, и так, считаю себя здоровым, прошу выписать. Получил устный ответ: здесь мы определяем, кто здоров, кто болен… Когда увидим, что поправился, выпишем, даже если будешь просить, чтобы оставили. Иди, лечись. И вот лежу, сижу, хожу. Врачи говорят, хорошо бы на месяц-другой поехать подальше в тыл, отдохнуть… Допустим. А куда? Луга моя занята немцами, жив ли кто из моих не знаю. Так что, как в песне поется, гвардейский танковый полк теперь моя семья… Соскучился я по Вас, Ази Ахадович, по товарищам. Словно десять лет, как расстался. И обидно, не попрощался ни с кем. Здешний хирург говорит: „Тебе повезло, что быстро оказали первую помощь, на месте оперировали и сразу доставили в госпиталь, иначе давно был бы на том свете“. Если так, то жизнью я обязан Лене Смородиной… Многое хотелось бы еще написать, а еще лучше — увидеться бы, поговорить. Если не выпишут, а погонят на отдых, приеду в полк. Отдохну в тылах полка. Может, и вам помогу в чем-нибудь?»
Письмо пришло как нельзя кстати. Значит, начальник штаба, пусть через месяц, через два, но вернется. Данилов, заменявший Пронина, не имел опыта, да, пожалуй, и вкуса к штабной работе, и всякий раз, замечая упущения, полковник вспоминал майора.
Он тут же сел писать ответ Пронину. Значит, этот чудак считает, что можно отдохнуть в тылах полка? А поехать ему некуда? А Ленкорань?
«Поезжай к нашим, — писал Ази. — Там ты будешь для моих, да и для всех моих земляков, самый желанный гость. Во всяком случае, не пожалеешь. Не скажу, что там курорт, но что рай — это уж точно. Я сегодня же сообщу жене и матери, и они будут ждать. Мать у меня старая, ее обмануть грех, так что ехать надо, ясно? Если не поедешь, она обидится надолго, а я — на всю жизнь. Вот тебе адрес и следующее письмо от тебя жду из Ленкорани».
Когда Смирнов сказал Смородиной, что ее вызывает полковник, она решила, что Асланов приболел, прихватила с собой фонендоскоп, лекарства и не пошла побежала.
Ази Асланов был в землянке один. Он приветливо встретил Лену, предложил ей сесть. Значит, командир полка не болен, и вызвали ее по другому вопросу.
— Ну, как дела, доктор?
— Спасибо, товарищ полковник, все хорошо.
— Письма от майора получаете?
Смородина промолчала. Ази Асланов подумал, что Смородина не поняла, о ком он спрашивает.
— Я о Николае Никаноровиче говорю. Пишет он вам или нет?
«Почему он спрашивает меня об этом? Что мне сказать ему? — Смородина смотрела на конверт в руке Асланова. — Может, это письмо от Николая? Мне или ему? Что пишет?»
— Майор не пишет мне, — сказала она.
— Уже сколько времени Николай Никанорович в госпитале… Ну, допустим, он вам не писал, может, и не мог писать… А вы? Вы писали ему? Вы что, так и не помирились? А я-то думал, что у вас все в порядке. — Ази вытащил из конверта письмо майора. — Николай Никанорович пишет, что обязан вам жизнью…
«Он мог бы написать об этом мне, а не вам, — подумала Смородина. — Я даже адреса его не знаю…»
— Что же вы молчите? — спросил Асланов. — Если хотите знать, как его дела — вот письмо Николая Никаноровича, можете прочесть.
