Наборщики выставляли набранные гранки на талер. Свинцовое воинство литер стояло плотно, плечом к плечу. Верстальщик строил его в массивные колонны-. Серегин смотрел, как колонна смыкается с колонной, и ему думалось об этих шеренгах строк стихами банковского: «готовые к бессмертной славе…» Да, этим строкам суждено только бессмертие. Отгремят бои, пройдут годы, а этот приказ, как и каждое слово Сталина, будет излучать вдохновляющую силу, подобно тому, как радий вечно излучает энергию. Завтра, припав к этому животворному источнику, советские воины станут в наступлений отважнее, в обороне упорнее. И те, кто в тылу кует для фронта оружие, заставят работать свои станки быстрее, хотя вчера еще казалось, что быстрее работать они уже не могут. В голове Серегина стучало: «Слово — полководец человечьей силы… Я знаю силу слов, я знаю слов набат…»
Пройдет два: три дня, и в редакционной почте, которую каждодневно приносит с ППС Марья Евсеевна, появятся десятки писем — откликов на приказ Сталина. От всех воинских профессий, от разных по характеру и по грамотности людей. Люди разные, а чувство одно: безграничное доверие и беспредельная любовь к человеку, который в грозный для родины час мужественно взял на себя ответственность за ее судьбу, к человеку, чей гений уверенно ведет Красную Армию и весь советский народ к победе.
— Старик, тебя зовет редактор, — сказал подошедший Тараненко.
— Зачем? — спросил Серегин, будто пробудившись от глубокого сна.
— Не знаю.
Макаров сидел за столом, на котором лежали мокрые газетные полосы, и рассеянно играл оглоблями очков.
— Вы почему не спите, Миша? — спросил он, взглянув на Серегина прищуренными глазами.
— Праздничный номер, — пробормотал Серегин, — как-то не спится.
— Надо спать, надо спать, — сказал редактор, явно думая о чем-то другом.
Несколько секунд он помолчал, надел очки. Взгляд его снова приобрел привычную твердость.
— Вот что, Миша, — сказал он наконец. — Вы возьмете оттиск приказа товарища Сталина и поедете на передовую. Там вы организуете в одном из подразделений чтение приказа и дадите в номер развернутую информацию о том, как бойцы и офицеры встретили приказ. Без такой оперативной информации следующий номер не может выйти. Вам понятна задача?
— Понятна, товарищ майор! — радостно ответил Серегин.
— А теперь идите спать. Когда все будет готово, вас разбудят.
Но спать не пришлось. Во-первых, оттиски могли быть готовы через час, — стоило ли ложиться? Во-вторых, Серегин просто не мог заснуть. И вместо того, чтобы лечь, он стал помогать Тараненко вычитывать уже сверстанные и выправленные куски полос.
3
Серое полотно дороги с хрустом наматывалось на колеса полуторки. Машину вел шофер Антоша Климик. Еще не совсем рассвело, но слева уже видны были фиолетовые холмы, справа — руины железнодорожной станции и две шеренги тополей, которые будто только ждали команды, чтобы сорваться с места и зашагать на фронт. Тепло кабины, ритмичный гул мотора, а главное — усталость после бессонной ночи сморили Серегина, и он крепко уснул, привалившись к мягкой спинке и вытянув ноги.
Проснулся он оттого, что Климик тряс его и твердил: «Товарищ старший лейтенант, контрольно-пропускной пункт!» «Ну и силен спать!» — сказал кто-то и рассмеялся. Серегин услышал это, понял, что говорят о нем, но и теперь не мог стряхнуть с себя оцепенение сна. Наконец он открыл глаза и недоумевающе посмотрел на дорогу, на степь, сверкающую под солнцем искрами росы, на зеленый шалаш у дороги и на загорелое, в крупных морщинах, лицо регулировщика, который, делая под козырек, спрашивал у Серегина документ.
Серегин вдруг вспомнил, что у него в полевой сумке лежит приказ Верховного Главнокомандующего, и остатки сна мгновенно слетели. Теперь он смотрел на регулировщика с глубоким сожалением. Серегину хотелось сейчас же рассказать ему о приказе, но Климик рванул с места и стал выжимать из мотора все, что мог. Навстречу в трофейном «оппеле» мгновенно промелькнул какой-то полковник. Серегин и на него взглянул с состраданием. Оттого, что он уже читал приказ Сталина, а полковник вернее всего еще не читал, Серегин чувствовал себя выше полковника.
Скоро стал отчетливо слышаться басовитый орудийный гром. Впереди показалась станица. Машина переехала через мост, поднялась на пригорок и свернула влево. Здесь, на окраине станицы, помещался командный пункт гвардейской сибирской дивизии. Собственно, она уже не была чисто сибирской. Дивизия сражалась с первых дней войны, несла потери, а пополнялась не только за счет сибиряков. Начальник политотдела дивизии был украинец с пышными смоляными усами. Доложив ему о своей задаче, Серегин спросил совета, куда поехать. Начполит порекомендовал полк Козырева — ближе всех — и дал провожатого. Серегин посадил его в кабину, чтобы он указывал Клюшку дорогу, а сам сел в кузов.
Теперь, не заглушаемые мотором, слышны были все характерные звуки передовой. Где-то неподалеку вела беглый огонь батарея. Ей отвечали: с небольшими паузами раздавались разрывы. В утреннем небе уже гудели самолеты. Вдруг с мгновенным ревом налетела тройка «илов» и скрылась.
Машина остановилась у подножия невысокого холма. Климик загнал ее в кусты и лег спать, а Серегин полез на бугор за провожатым. У заместителя командира полка по политчасти он застал агитатора полка, который как раз собирался в батальон. Однако замполит отпустил корреспондента только после того, как сам прочитал приказ.
Агитатор полка повел Серегина укромной тропой-ложбиной сквозь заросли кустарника. Артиллерийская перестрелка усилилась. То и дело в воздухе слышался воющий звук летящего снаряда, тупой удар разрыва. Серегину казалось, что снаряды рвутся очень близко, и ему стало легче, когда агитатор повел его по глубокому ходу сообщения. Они шли довольно долго, цепляясь за стенки, потом свернули в боковой ход, дошли до какого-то блиндажа, очевидно командирского, где телефонист сказал им, что все сейчас в ротах. Все так же, по ходу сообщения, они отправились дальше и попали во вторую роту, где агитатор полка познакомил Серегина с замполитом роты лейтенантом Барамишвили, а сам пошел в третью роту проводить митинг.
У лейтенанта Барамишвили были бархатные девичьи глаза и синеватые щеки, выбритые до блеска. Говорил он с чуть заметным акцентом, который не искажал его речи, но делал ее своеобразной. Узнав, с какой целью приехал Серегин, Барамишвили крепко пожал ему руку.
— Чудесно! — сказал он. — Правильно сделал, что поехал прямо в нашу роту. Знаешь, какой у нас замечательный народ!
Много раз Серегин бывал в частях, и куда бы он ни попадал, везде командиры и политработники уверяли корреспондента, что люди в их подразделениях замечательные и выдающиеся. И, познакомившись с этими людьми, он всегда убеждался, что его не ввели в заблуждение. И сейчас, охотно поверив лейтенанту, Серегин сказал только, что очень спешит.
— Все будет сделано, — успокоил его Барамишвили. — А где же приказ?
Серегин достал из полевой сумки сложенный вчетверо оттиск. Барамишвили осторожно развернул его. Лист был еще сырой. При косом свете, падавшем на оттиск из двери блиндажа, буквы казались вдавленными, будто вырезанными на желтоватом камне. И как сквозь дымку внимательно, но не строго глянул на политработников портрет Сталина.
— Приказ Верховного Главнокомандующего, — сказал Барамишвили, — полагается зачитывать перед строем, но здесь где роту построишь? И всех собрать невозможно, — как бы извиняясь, продолжал он, — сегодня немцы уже один раз контратаковали. Хотят испортить нам праздник. Сейчас я вызову сюда тех, кто может оставить позиции.
4
Серегин остался один в просторном блиндаже. Накат его был сделан из рельсов. По всем признакам, немцы сооружали этот блиндаж и траншеи, которые сейчас занимала рота, задолго до того, как сюда приблизилась линия фронта.
С потолка и стен все время сыпались с шорохом мелкие комочки глины. Серегин заметил, что он уже привык к артиллерийской канонаде. Вообще он сделал такой вывод: чем ближе к передовой, тем меньше действуют на нервы звуки выстрелов и разрывов. К ним привыкают, как человек, живущий у трамвайной линии, — к шуму трамвая. Поэтому фронтовика скорее обеспокоит непривычная тишина, чем артиллерийский обстрел или бомбежка.
Начали подходить бойцы. Первым появился пожилой высокий солдат с темным, сильно изрытым оспой лицом. Увидев незнакомого старшего лейтенанта, он откозырял, попросил разрешения войти и присел на корточки у стены блиндажа, держа винтовку между коленями. Затем подошло сразу трое молодых гвардейцев, чем-то похожих друг на друга — не то манерой носить пилотку сильно набекрень, не то особенно лихим способом козыряния, когда к голове подносится сжатый кулак и лишь на уровне лба рука пружинно распрямляется. Затем ввалился кряжистый ефрейтор, должно быть из кадровых сибиряков. Вслед за ним разлетелся с прибаутками разбитной парень в надвинутой по самые брови пилотке, с автоматом, болтающимся на ремне.
