— Вы говорили с ним?
— Да, говорил, — ответил Коста, безнадежно махнув рукой, — я думаю, что его мозги окончательно скисли. Он даже не похож на человека, — ходячая водянка.
— Он вчера напился на ночь. Я обнаружила это утром, когда проходила мимо его кабинета, — гневно сказала Гемма.
— Вы сердитесь? Разве на него можно сердиться? Он этого не стоит. Он не может думать ни о чем, кроме кабаков и мундиров. Только этим и занят. И еще пьет. Это его единственное утешение. Что бы он вообще делал в мире, если бы не существовало ликеров и мундиров? Пусть пьет! По крайней мере, не будет мешать нам.
— Как с праздником?
— О, я уже выпустил правительственное сообщение. Кажется, весь сброд принял его с восторгом. Я слышал даже здесь, как они визжали от радости на площадях. Но все же мы должны быть настороже, — ответил Коста.
— Ну что же. И будем!
— Помимо всего, я принял еще одну предосторожность. Я послал Петриля подсыпать в вино, заготовленное для солдат его милости лорда, одной такой штуки, которая уложит их всех в мгновение ока.
Гемма отшатнулась.
— Как? Вы хотите?.. Не смейте, как вы можете решиться на такую…
Коста посмотрел на нее с горьким упреком.
— Вы, кажется, думаете, что перед вами настоящий герцог, — ответил он сурово, — но вы ошибаетесь. Я никого не убивал из-за угла и вообще не люблю крови. Они просто уснут и не продрыхнутся до следующего вечера.
— Простите, — сказала Гемма, — простите, я не хотела вас обидеть, но мне показалось…
— Что кажется — то привидение. Не верьте привидениям, — нравоучительно заметил Коста, вставая, — а теперь идите. Не нужно, чтобы кто-либо обратил внимание на ваши неумеренно частые визиты в мою обитель.
* * *
В эту ночь тихие ангелы летали над уснувшей столицей Итля. Улицы были погружены во мрак, и ни одна человеческая тень не бродила под широкими лапами платанов. Население спало, набирая сил к предстоящему празднику и карнавалу.
И если бы какой-нибудь любопытный мог подняться на нависшие над заливом скалы, он увидел бы во всем городе только один мрачный и тусклый огонек в окне глухой таверны, пользовавшейся самой разбойничьей репутацией.
В ней за столиком, залитым дешевым вином и липким, как тангльфут, сидел, надвинув шляпу на глаза, против бледного молодого человека в роговых очках господин Аткин.
Бывший президент в первые часы по получении рокового приказа лорда Орпингтона был в полном недоумении, где приискать исполнителя заказанного покушения.
Портовый сброд, среди которого в обычное время можно было найти достаточное количество отчаянных брави, находился теперь в твердых руках Косты и был искренне предан вероломному премьеру. Обращаясь к этим людям, господин Аткин рисковал немедленно быть выданным с головой в руки врага, а кроме того, бывшему главе республики вовсе не хотелось расстаться с крупной суммой, отпущенной сэром Чарльзом на выполнение плана.
И он тщетно ломал голову, пока счастливая мысль, сверкнувшая мгновенной зарницей, не осенила его начинавший отчаиваться мозг.
Он вспомнил о своем бывшем секретаре, безнадежно влюбленном в Лолу, и с наступлением темноты пробрался в его убогую квартирку на окраине, откуда и увел юношу для секретного разговора в таверну.
— Поймите, дорогой мальчик, — говорил господин Аткин мурлыкающим голосом. — Вы всегда были патриотом, и я был уверен, что, не случись этих трагических событий, вы стали бы одним из лучших сынов своей родины. По, увы, коварный потомок тиранов с помощью лживых и лукавых чужеземцев растоптал чудесные ростки нашей свободы, раздавил нацию солдатским сапогом… Но мы, сыны отечества, мы не складываем оружия. Гнет монархии и чужестранщины должен быть свергнут усилиями верных делу патриотов. Нужна рука, которая нанесет удар тирану, и это ваша рука…
Секретарь вскинул глаза на господина Аткина и в ужасе отшатнулся. Рука его, лежавшая на краю стола, задрожала нервической дрожью.
Он с трудом разжал побледневшие губы и прошептал:
— Как, господин президент? Вы хотите… чтобы я… убил человека?
Господин Аткин ласково положил свою руку на плечо юноши.
— Милый Гри! Как вы наивны и какая у вас чистая душа. Как хотел бы я быть таким. Вы говорите «убить человека»? Но для нас, патриотов и демократов, король не человек. Он воплощение ненавистного деспотизма, бич божий, и мы должны уничтожить его. Я сам нанес бы ему удар, если бы был моложе и моя рука была бы так же тверда, как ваша. О, будь я ваших лет, я никогда не упустил бы чести совершить поступок, который останется в летописях страны благороднейшим деянием ее истории.
Секретарь низко опустил голову и проговорил, волнуясь:
— Вы думаете, господин президент, что это необходимо для счастья родины?
— Ну конечно, — ответил решительным тоном господин Аткин, — это говорю вам не я лично. Это решение комитета спасения родины и демократии, который решил освободить страну от ярма монархии и чужестранщины и вернуть ей прежнее величие и независимость. Многотысячное население задыхается под игом ненавистной власти, проклиная наутилийских насильников. Жены, матери и невесты протягивают руки с мольбой к освободителю. И комитет предлагает вам высокую честь стать им.
Пока господин Аткин сплетал цветы патриотического красноречия, близорукие глаза секретаря медленно разгорались тем фанатическим и бешеным огнем, который неожиданно вспыхивает в душах тихих и безответных людей и делает из них или жесточайших палачей, или необыкновенных героев. Но ум его еще сопротивлялся.
— Все-таки это жутко… Стать убийцей… даже ради отечества и свободы, — прошептал он, проводя худой ладонью по лбу.
Господин Аткин совсем пригнулся к нему.
— Дорогой Гри!.. Я сказал вам, что тысячи жен, матерей и невест ждут освободителя. Но страстнее всех ждет одна…
Секретарь вздрогнул и взглянул умоляюще на искусителя.
— Да, — продолжал господин Аткин скорбно, — моя дочь, эта легкомысленная девочка, неосторожно шутившая вами, теперь горько раскаялась, что не оценила искренней и честной любви. Она томится сейчас в плену среди грубой иностранной солдатчины, и она молит об избавлении, ждет его от вас, чтобы отдать вам свое изболевшее сердце.
Две слезы повисли на ресницах господина Аткина, и голос его прервался.
Секретарь встал, дрожа и задыхаясь, и схватил патрона за руки.
— Лола? Она ждет?.. Она мучится?.. Ее оскорбляют?..
Он остановился, не в силах говорить более и только сжимая руки господина Аткина, который радостно кивал головой.
— Да!.. Теперь вы знаете… Решайтесь, Гри! Вашей наградой будет вечная благодарность свободной родины и рука моей дочери.
Секретарь выпустил кисти господина Аткина и отошел к окну таверны, вглядываясь в темноту. Президент смотрел на его сутулую спину с удовлетворенной улыбкой, в то время как его рука ощупывала в кармане кредитные билеты сэра Чарльза, которым суждено было остаться там навсегда.
Наконец секретарь повернулся к президенту. Лицо его было иссиня-бледно и подергивалось. Он шагнул вперед и сказал:
— Я готов!
— Не я, но родина благодарит вас, юный герой, — ответил господин Аткин и, вынув из другого кармана револьвер, протянул его юноше, который взял оружие недрогнувшими пальцами.
* * *
Утром лорд Орпингтон, прибывший на адмиральском катере, проехал во дворец, встречаемый бурными овациями жителей. Его автомобиль был забросан таким количеством цветов, что представитель Гонория XIX долго разгребал цветочную груду, чтобы вылезть из машины.
Премьер встретил его у ворот и почтительно проводил в тронный зал, где ждал высокого гостя Максимилиан, окруженный чинами двора и прекраснейшими женщинами королевства.
Сэр Чарльз подошел к ступеням трона и сердечно пожал руку короля, спустившегося ему навстречу.
— Ваше величество, — сказал он проникновенно, — я имею счастье поздравить вас с торжественным днем рождения моего повелителя. В этот радостный час да забудутся все прискорбные недоразумения, имевшие место в последние дни. Пусть отныне наши сердца бьются в унисон и все наши помыслы будут направлены на процветание вашего королевства.
Максимилиан пробормотал выученное приветствие.
— Благодарю вас, ваше величество. Я ценю ваше благорасположение. Позвольте мне, старому солдату, просто поцеловать вас, — сказал совершенно растроганный лорд Орпингтон и, повернувшись к королеве, низко склонился перед ней.
— У меня было небольшое столкновение и с вашим величеством, но я уверен, что ради такого счастливого дня вы простите вспыльчивость старика, не учившегося быть дипломатом, — продолжал он с самой обаятельной улыбкой.
Гемма молча смотрела на него, и лорд Орпингтон вторично опустил глаза перед ее горячим взглядом.
