Через три часа Медников был уже в Филоновской. За всю свою двадцатилетнюю интендантскую жизнь он ни разу не имел дела с горючим. Он был специалист по обозно-вещевому довольствию.
Но на войне иногда все идет кувырком.
Тот работник, который должен был заняться цистернами, сегодня утром подорвался на мине. Медникова не на шутку беспокоила мысль, сумеет ли он разобраться в качестве горючего, вдруг нальют что-нибудь не то. Его выручили шоферы. Они-то прекрасно разбирались во всех сложных вопросах, связанных с этим довольно темным для него делом.
Через час он уже доложил Светикову по телефону, что все в порядке, он отправляется к Еруслановскому. Светиков пробурчал нечто вроде «доброго пути», но тут же напомнил, что к вечеру горючее должно быть- на месте.
И вот начался этот путь, который Медников запомнил на всю жизнь.
До линии фронта ехали в полном порядке. Шесть цистерн, налитые до краев, подрагивали на неровностях дороги, сохраняя дистанцию метров в сто — на случай налета бомбардировщиков.
Медников сидел в первой машине, рядом с шофером, тихонько охая при каждом толчке. В кабине было тепло, и если бы не боль, можно было бы недурно подремать.
По пути в одной из деревень к ним присоединилась охрана. На двух грузовиках — тридцать бойцов с винтовками, пулеметами и броневик. Броневик поехал впереди, а грузовики замыкали колонну.
Командир взвода охраны, молоденький лейтенант, явился к Медникову, чтобы доложить о том, что можно двигаться. Как-никак Медников начальник колонны, да и чином старше. И однако же Медников безошибочно угадал в тоне его голоса и в манере держаться некоторый оттенок пренебрежения. Еще бы! Ведь он лейтенант, строевой командир, а майор — интендант.
Медников не то чтобы обиделся. Он привык слышать не слишком острые остроты по поводу того, что он-де начальник над полушубками, валенками и портянками. do все-таки его слегка покоробило. Как хотите, а неприятно, когда какой-то юнец всем своим видом выражает неуважение к вам, дескать — знай, сверчок, свой шесток… Что касается командира броневика, тот вел себя безупречно: и доложил как полагается, и разузнал все что надо о маршруте, и даже сам предложил Медникову перебраться под надежную защиту брони. Медников уже хотел было принять его приглашение, но вспомнил Светикова, поглядел искоса сквозь стекло кабины на самоуверенное лицо лейтенанта и остался в кабине цистерны. Ничего не поделаешь, приходится беречь честь мундира. Только залезь в броневик, непременно скажут: «Ясное дело, интенданты! Это ведь известные трусы!»
Колонна ехала со скоростью двадцать — двадцать пять километров в час. По разбитым дорогам ехать быстрее просто невозможно. Оттого, что сидеть было неудобно, у Медникова свело ногу, вернулась тупая боль и расползлась по всей левой стороне тела. Да, плохо, когда человеку уже за пятьдесят, а он должен трястись по изрытым, ухабистым дорогам, а не лежать на диване с грелкой, которую подложили под бок заботливые руки жены.
Впрочем, Медников уже забыл о тех днях, когда жил дома. Все то, что было полтора года назад, казалось ему таким далеким, словно с тех пор он прожил несколько длинных жизней…
Мимо ветрового стекла тянулась все та же однообразная снежная степь. Серое небо вдалеке сливалось с холмами. Машина, пофыркивая, бежала все вперед и вперед, шофер молчал, и Медникову показалось, что тот дремлет. Он опасливо взглянул на худощавого паренька в промасленном комбинезоне, но все было в порядке. Шофер и не думал дремать. Просто он, должно быть, задумался о чем-то. По возрасту он годился Медникову в сыновья, и Медников невольно подумал, как в общем он глупо прожил жизнь. Поздно женился, детей нету… А как, должно быть, хорошо знать, что у тебя есть сын…
В штабе армии Медникова предупредили, что в дороге надо вести себя осторожно: по степи бродят отряды вражеских войск. Но какие меры предосторожности можно принять в такой поездке? Шесть цистерн с горючим в карман не спрячешь. Да и на охрану не расщедрились. К тому же достаточно издалека обстрелять машину из крупнокалиберного пулемета — и все горючее вытечет…
Чем дальше продвигались машины, тем тревожнее становилось на душе у Медникова. Теперь на каждом шагу он видел следы недавнего сражения — подбитые танки, самолеты, по обочинам дороги в снегу лежали трупы.
Вдруг вдалеке показалась какая-то колонна. Медников увидел ее в то мгновение, когда броневик, объезжая воронку от бомбы, свернул к левой кромке дороги.
Медников насторожился, выпрямился… Это еще что такое? Он высунулся из окна кабины, тревожно вглядываясь вперед, но перед его цистерной, заслоняя дорогу, мерно и спокойно бежал броневик. И Медников даже немного рассердился. В конце концов он здесь старший и головой отвечает за свою колонну, а зажат в этой чертовой кабине, как в клетке, и некому даже слово сказать, кроме шофера, которому словно дратвой рот зашили. Вот так командир! Не он ведет, а его везут!
Однако через несколько минут Медников понял, что у него нет никаких причин беспокоиться и сердиться. Машины ехали мимо длинной колонны пленных солдат. Пленные брели по дороге нестройной толпой, жалкие, оборванные, полузамерзшие. Медников даже почувствовал к ним некое подобие жалости. «Такой, — подумалось ему, — наверное, была наполеоновская армия при отступлении». В колонне шагало примерно пятьсот солдат, и Медников удивился, что нет конвоя. И вдруг, когда почти все пленные уже прошли, он заметил двух бойцов с винтовками. Замыкая колонну, они спокойно шагали, покуривая и о чем-то беседуя между собой, и, видимо, почти не обращали внимания на тех, кого им приказали вести на сборный пункт.
«Удивительное дело, — подумал Медников, — как меняется психология, когда между людьми нарушаются привычные связи, когда теряется вера в победу. Ведь этим пятистам солдатам ничего не стоит обезоружить двух бойцов, даже убить их, объединиться в отряд и попробовать пробиться к своим. Но сейчас, на чужой земле, обезоруженные, они сразу потеряли веру и стойкость, стали покорны и послушны…»
Так проехали еще километров десять. Теперь цистерны проходили мимо участка, на котором еще недавно шел танковый бой. Мелькали сожженные машины, уже кем-то сброшенные с дороги в кюветы. Безмолвно стояли ярко-желтые с темными разводами вражеские танки. Тут же с сорванными башнями стыли две тридцатьчетверки…
Уже больше половины пути было пройдено, и Медников стал надеяться, что все обойдется без приключений. Колонна приближалась к хутору, раскинувшемуся на высоком берегу Дона.
И вдруг с околицы по броневику ударило орудие. Снаряд разорвался в стороне, и цистерну, словно крупным градом, осыпало комьями земли. Они разбили ветровое стекло машины, в которой ехал Медников. Один осколок впился ему в щеку. Потекла кровь, но Медников этого даже не почувствовал.
Когда он выскочил из кабины на дорогу, бойцы уже рассыпались по полю в цепь. Лейтенант, весь бледный от возбуждения, кричал кому-то истошным голосом:
— Миномет установите!.. Где миномет?
Мимо пробежали два бойца со станковым пулеметом. Броневик открыл огонь из пушки по окраине хутора. Оттуда ответил крупнокалиберный пулемет.
Лейтенант, перебегавший с одной стороны дороги на другую, вдруг обернулся к Медникову и крикнул сердито:
— Товарищ майор! Распорядитесь — пусть цистерны дают задний ход! Отводите их в укрытие! Вон туда — в балку!
Сейчас, когда начался бой, лейтенант действовал так, словно был здесь старшим. Впрочем, ведь Медников никогда еще никем, кроме писарей, не командовал. Слова лейтенанта вывели его из оцепенения, и он побежал вдоль машин, крича шоферам, чтобы они по одной вели цистерны в балочку, видневшуюся в стороне.
А пулемет продолжал бить по дороге как бы с удвоенной силой. Медников осип от крика. Ему казалось, что шоферы удивительно медленно выполняют его приказание. На самом же деле им просто было очень трудно вести цистерны задним ходом, каждое мгновение ожидая пули.
Три машины уже сошли с дороги, а четвертая вдруг замерла, задержав пятую и шестую. Вот чертовщина! Ну что за шляпа этот шофер! Медников бросился к кабине, раскрыл ее, и прямо на него вывалился труп шофера. Медников оттащил его на край дороги. Раздумывать было некогда. Он вскочил в кабину и нажал на стартер, чтобы завести мотор. Он умел водить машину, и теперь это могло здорово пригодиться. Но мотор был поврежден. Ругаясь на чем свет стоит, Медников опять спустился из кабины на дорогу, и вдруг ноги его попали в какую-то жидкость.
Он не сразу понял, что это такое, а когда поднял глаза, то увидел, что цистерна разбита, осколок снаряда разворотил в ней огромную щель, из которой хлещет темная струя горючего.
Медников стащил с головы шапку и попытался заткнуть щель. Но это оказалось невозможно. Щель была так широка, а напор так силен, что шапку моментально вытолкнуло обратно. Надо было спасать другие машины. Но пока он возился с четвертой, пятая и шестая уже благополучно спустились в балку.
