— Вы шутите.
— Какие уж тут шутки! Знаешь, музыку перед делом слушать не могу. Заиграет радио, а у меня вот здесь, — капитан подсунул свой большой кулак под подбородок, — комок. Не проглочу.
Солдат смотрел на ротного с нескрываемым удивлением. Не потому, что не верил, будто у того могут быть чувства. А потому, что тот так свободно говорил о вещах, которые не принято открывать другим. Обычно каждый со своими страхами предпочитает оставаться один на один, стараясь не выдать их товарищам, если они сами вдруг не выплеснутся наружу срамными поступками.
— Что же вы делаете?
— Готовлюсь, мой друг. Ночью посты проверяю. Все равно сна нет. Как подумаю, что может быть, — аж пот прошибает.
— А в бою?
— Э, Морозов! В бою я уже ни о чем не думаю, кроме дела. Тут по-нашенски: либо грудь в крестах, либо голова в кустах. Еще отец так учил. Он у меня в погранвойсках служил. С бандами тоже дело имел. Что такое долг и честь, в нашей семье мужики знают крепко.
— Можете надеяться, — сказал солдат с упрямой ноткой в голосе, — Морозовы тоже знают.
— Вот и договорились. Главное, ребята, работайте с разумом. Думайте, прежде чем шевельнуться. Ясно?
Через пять минут, получив последние наставления, дозор направился под черные стены ущелья.
Река и дорога здесь соседствовали с незапамятных пор. Они то сближались, то, вроде бы надоев друг другу, разбегались. И опять-таки лишь для того, чтобы вновь сблизиться.
Там, где скалы сдвигали крутые плечи, дорога подходила к самому краю потока, и ветер, срывавший с гребней брызги, забрасывал их на солдат.
На скалах лепились пятна лишайников. Местами поток перекрывали могучие глыбы, сорвавшиеся с круч. Большинство этих глыб вода обработала, обкатала до блеска, но были и свежие, остроугольные, оторвавшиеся от массивов каких-нибудь двадцать — тридцать лет назад. Они пугали своей необтесанностью и ненужностью. Вода возле них вела особенно свирепую игру, бушевала с утроенной силой. Она билась о камни, расплескивалась яростно во все стороны и даже на дороге оставляла непросыхающие лужи.
Разведчики продвигались шагах в двух один от другого, держа автоматы на изготовку.
Тропа тянулась под скальным навесом, то скрываясь за камнями, то снова выбегая из-за них. Под ногами шуршали угловатые ломкие камни. Идти было тяжело. У крутого поворота, не выходя из-за уступа скалы, Морозов поднял бинокль. Взору открылась картина дали, полная дикой первозданности. Над речным потоком громоздились мрачные кряжи, пересыпанные огромными обломками скал. Темный провал ущелья курился светлой дымкой. Справа от дороги, словно бастион, высилась каменная пирамида. Очертания искусственного оборонительного сооружения ни с чем нельзя было спутать.
— Пульни-ка, — сказал Морозов Максюте. — Что-то не нравится мне эта картинка.
Грохнул выстрел. В безбрежности гор он не казался оглушительным. Эхо, отраженное от ближайшей скалы, возвратилось негромким хлопком.
И вмиг каменная пирамида замерцала белым огнем.
— Точно. Пулемет, — сделал вывод Максюта. — Сидит, гад.
Он снова поднял автомат и послал еще одну пулю вдоль дороги. И опять клепальным стуком ответил душман.
— Похоже, один, — предположил Морозов.
— А на кой шут здесь лишний народ, — изрек Максюта. — Тут и один дух справится, будет год роты держать. Абы патроны да харчи были.
— Надо его выкурить, — сказал Морозов. — Пока наши не подошли.
— Может, все же подождем?
— Пока ждать будем, духи могут тоже подойти. Надо брать, пока там один.
Пулеметчик занял позицию — лучше не выбрать. Он примостился в груде валунов, и теперь вся узкая тропинка простреливалась насквозь. Побеги по ней крыса, и ту снять выстрелом не составит труда.
Зная свои преимущества, душман всячески их демонстрировал. Пустит по дороге две-три пули, сметет пыль и замолчит. Потом для острастки кинет очередь по воздуху, в полуметре над дорогой, и опять умолкнет.
— Здесь мы с тобой и ляжем, — сказал Максюта мрачно. — Против лома нет приема.
Короткая очередь и свист пуль подтвердили его правоту.
— Смолит, зараза, — сквозь зубы произнес Максюта. — Упорный, гад.
— Ничего, Коля, я его сделаю. Как в кине.
В голосе Морозова прозвучала такая веселая отчаянность, что Максюта неожиданно подумал: «А ведь сделает, если возьмется. Не может не сделать, коли так накалился». И все же вслух сказал:
— Погоди, не спеши. Мой батя говорил: переть против рожна — сноровка нужна.
— Э, друг! Сноровка есть. Ты только отвлекай духа. Прямо по часам стриги: минута прошла — три пульки отдай. Еще минута — еще три пульки. Причем старайся прицельно, чтобы он не высовывался. По его куче бей. Пусть верит, будто ты его прямым попаданием сколупнуть собрался, да все не можешь.
— А ты? — задал вопрос Максюта, признавая, что замысел приятеля ему непонятен.
— Я его сделаю, — сказал Морозов. — Нас двое, но мы в тельняшках. Так?
Минуту спустя, прихватив три гранаты и упаковав их в полиэтиленовый пакет, оставив автомат, солдат сполз в поток.
Максюта, прицелившись, пустил первую очередь. Душман немедленно ответил ему.
Перестрелка продолжалась пятнадцать минут. Максюта держал часы перед глазами и нажимал на спуск, едва стрелка обегала круг.
Душман принял правила предложенной ему игры. Он не следил за часами, лишь отвечал на выстрелы.
По тому, как небрежно клал пули противник, все чаще пускавший их поверху, Максюта понял — пулеметчик оставлен на дороге только для прикрытия. Его задача — не пропустить по тропе никого до подхода главных сил. А раз шурави залегли и не движутся, значит, дело сделано. Пусть сидят. И враг вел себя спокойно, ничего не опасаясь.
Внезапно, совпав по звуку с душманской очередью, впереди хлопнула граната.
Максюта осторожно выглянул из укрытия и увидел Морозова, который стоял над грудой камней и махал рукой.
Подхватив автомат, Максюта бросился вперед.
Подбежав, он взглянул на товарища и захохотал. И было отчего. Морозов, промокший до нитки, с губами цвета зрелого баклажана, приплясывал на камнях, выстукивая зубами дробь.
— Кот Леопольд! — сквозь смех сказал Максюта. — Вылитый!
— Кончай! — свирепо рявкнул на него Морозов. — Я те дам Леопольд! Я герой, понял? Я такого духа сделал!
Только теперь Максюта взглянул на пулеметное гнездо и тут же отвернулся. Картина даже для солдатского взора была ужасающей…
— Раздевайся! — Максюта стал стягивать с себя куртку. — Будешь греться, герой! Как это ты его, а?
Как он? Разве ответишь на такой вопрос однозначно? И расскажешь ли вообще об этом, чтобы все выглядело так именно, как было на самом деле?
А было так.
Едва Морозов опустился в воду, ледяная волна захлестнула его с головой, сбила дыхание, ослепила.
Он привскочил, с минуту испуганно отфыркивался и плевался. Тряс головой, стараясь выбить глухую пробку из левого уха. Усиленно моргал и ругался по-черному.
Очухавшись, понял, что замерз так, что вряд ли сможет лезть по воде на расстояние, которое отделяло его от позиции пулеметчика, А лезть дальше было просто необходимо.
Махнуть рукой на неудачную попытку, пошутить, посмеяться над самим собой, вылезти на берег, начать сушиться не позволяла гордость. Понимал — презирать его не станут, но, как говорят в таких случаях, смеху будет полные штаны и через ремешок.
Стиснув зубы, Морозов снова опустился на живот и пополз по прибрежной мелкоте. Волны, набегая, перекатывались через него, но он уже знал, когда его накроет очередным валом, и не задыхался.
По его расчетам, он пробирался минут пять, когда простучала первая очередь, пущенная Максютой. Тот всегда отличался точностью. Значит, прошло всего две минуты. В ответ стукнул пулемет душмана.
Морозов со злости рассмеялся, перемежая смех со слезами. Было до отчаяния жаль себя.
Под ним скрежетала галька, едва он передвигался вперед, бешеная вода начинала выминать из-под него камни. Они шевелились, уползая, а он телом ощущал безостановочное их движение.
Противостоять напору воды удавалось с большим трудом. Тугие струи сбивали с ног, захлестывали солдата. Морозов теперь ясно понимал — только случай позволит ему осуществить задуманное. Поток в месте, но которому он полз, описывал пологую дугу. Вся могучая ударная сила воды обрушивалась на противоположный берег. Там струя с ревом и кипением билась о выглаженную до лоска грудь скалы, а здесь, у дороги, вода лишь резвилась, не растрачивая буйной удали на борьбу с твердью.
Прислушиваясь к перестрелке, Морозов понял, что, экономя патроны, Максюта стал бить одиночными выстрелами. Но, должно быть, прицеливался более тщательно. Во всяком случае, душман на каждый выстрел отвечал яростными длинными очередями, Он явно не испытывал недостатка в патронах и верил, что шурави старается покончить с ним одним метким выстрелом.
