…и обратно
С ворохом листвы, набившейся в водосток, и с фрагментом кованого узора тонкоголосо вопящий на лету наблюдатель изрядно напугал дежурного повара, выглянувшего в то же выбитое окно кухни, чтобы позвать караульных:
— Hier zwei der… Тут двое подозрительных! Наверх побежали!
— И чуть не сломали шею Адаму! — подсказал сквозь надсадный кашель кто-то изнутри.
— И боюсь, что не только Адаму… — осторожно, прикрывшись разделочной доской, выглянул повар за подоконник, где торчали задранные врозь сапоги наблюдателя…
Экстерьер и даже крыша
Услышавший повара начальник караула роттенфюрер СС Пехвогель отреагировал сколь моментально, столь и неловко, — в соответствии с фамилией. Растолкав-распределив подчинённых, — кому догонять наглого бородатого партизана, завернувшего на мотоцикле за угол хозяйственного блока, кому: «За мной! Schnell!» — Пехвогель прямиком, как в лобовую атаку, бросился на крик из окна кухни. Просторную клумбу он и ещё полдюжины эсэсовцев проскочили с божьей помощью и довольно резво.
Но именно в этот момент Саша Новик наконец-то нашёл и выбил стальную шпильку запора, моментально превратив зенитную спарку в двуствольный станковый пулемёт крупного калибра. Только покрутить рукояткой горизонта и…
Гипсовая Мельпомена взбрыкнула белыми музыкальными ножками, махнула изящными ручками, разлетаясь с постамента во все стороны, точно балерина в разгар фуэте на фугас наскочила; палая листва вспорхнула в высохшей вазе бассейна рыжими вихрями. Роттенфюрер закрутился на месте куда менее эстетично, безвольно мотая головой в продырявленной навылет каске — что поделаешь, уже с начала 42 года от молибдена и марганца пришлось отказаться в пользу танков — и опустился на подвернувшиеся ноги… Никак не умирающий лебедь.
Многоточие чёрных фонтанчиков отбросило эсэсовцев назад от окна, за малахитово-зелёные шпалеры лавра. Мгновением спустя, во избежание героических фантазий, тяжеленные пули простригли их насквозь. Точно проворный поварской нож нашинковал пряную зелень вперемежку с кровяным бифштексом. Калибр-то нешуточный и патрон мощный, если на 1000 метров высоты фюзеляж рвёт, то с двадцати, да по мясу…
В радиальный набор прицела муравьиное чёрное тельце мотоцикла с линялой спиной гимнастёрки попало только на мгновение, а вот на чёрном мундире, вынырнувшем позади и секундой позже, прицел задержался чуть обстоятельней, поймав в перекрестье высот и горизонтов. Спарка в очередной раз по-собачьи встряхнулась на стальной платформе, окутавшись пороховым дымом.
— Мне показалось, или он в самом деле что-то горланит? — обернулся на секунду Новик.
— Яшка? С него станется! — Колька Царь забросил за спину шмайсер с порожним магазином, потянулся к маузеру, брошенному часовым, и, дослав ладонью затвор винтовки, добавил: — Сниматься пора, товарищ лейтенант, подтягиваются…
И, словно в подтверждение этой своей тревоги, вскинул приклад к плечу. Чёрная фигурка, возникшая над дальним гребнем черепичной кровли, тотчас же пропала, не то вспугнутая, не то сбитая звонким винтовочным выстрелом.
— Тут ещё выходы на чердак есть? — повёл Колька по сторонам стволом маузера.
— Есть, конечно… — озабоченно проворчал старший лейтенант, приматывая к шпильке упора кусок проволоки, сорванной с патронного ящика. Другим её концом обмотал рубчатую рубашку Ф-1.
Может, и не сразу, а только когда захотят фрицы, как должно, задрать стволы крупнокалиберных автоматов в облака, стращать архангелов — к ним и отправятся…
— Пошли! — торопливо вытер руки о штаны Новик, оставив на них жирные пятна солидола, и спросил неожиданно: — У тебя как с парашютной подготовкой?
— Никак… — насторожился Романов.
— Что ж ты делал, когда вся страна… — лейтенант принялся карабкаться по ржаво-мшистой, осклизлой черепице вверх. — То: «На самолеты!», то с самолётов… — перевёл он дух на коньке крыши.
— Я под воду нырял, — добрался туда же и Колька. — А что?
— Ну, значит, будешь сейчас не прыгать, а нырять… — Новик короткой очередью упредил порыв немцев выбраться наружу через слуховое оконце поодаль. С характерным тюканьем — как топор дровосека, — пули выбили щепу в круглой раме.
— На глубину метров так пять-шесть… — закончил наконец изложение Новик. — Только без воды… — и пояснил коротко: — Пожарной лестницы там до земли здорово не хватает.
Экстерьер в саду
— Чуешь? — складки морщин напряжённо собрались на лбу Боцмана под сдвинутой назад бескозыркой.
Короткая, всего в два-три удара сердца, пауза даже оглушила поначалу внезапной тишиной, отгромыхала где-то в каменной утробе дворца череда взрывов работы Громова. И немецкий патруль, напоровшийся на партизан в дальнем углу сада, не стал искушать судьбу. Выщербил оспинами бледное личико «девушки с кувшином», сделав её как-то сразу похожей на скорбное кладбищенское надгробие, и откатил за подкреплением.
В этом зыбком мгновенном затишье и распознал боцман Корней Ортугай знакомый песенный вопль — «глас вопиющего» — с пьяно-разухабистой вытяжкой этих самых гласных. Такое в милицейском протоколе иначе как «нарушением норм общественной морали» и не назовёшь: пелось сорванным голосом о чёрт знает какой далёкой от всего этого ужаса Огненной Земле…
— Слышу! — замотал по сторонам золотыми кудряшками матрос-«херувим», и даже личико его, по-детски пухлощекое, но не по-детски серьёзное, разрумянилось неподдельной радостью.
А то уж было побелело совсем, и гипсовой пылью припудренное, и мертвенной бледностью, когда понятно стало — так просто, по-партизански «подполз, взорвал и убежал», не обойдётся. Немцы-то всё ощутимее накапливались в ближайших зарослях одичалых роз, в завалах неубранного хвороста. Ощутимо буквально кожей. Там захрустит ветка, там мелькнёт антрацитовый отблеск каски, короткая команда гавкнет: «Zu liegen!» И там же, проясняясь на открытом месте, раздалось совсем явственно:
В синем и далёком океане,
Где-то возле Огненной Земли…
Многоточие, прервавшее строфу, отбил железной, с бумажным шелестом, машинописью автомат, глухо и как будто рассудительно. Наша машинка — «шпагин». И закончил «восклицательный знак» вполне интернациональным воплем — на любом языке и даже без слов понятным: «Oh, Mutter! Ой, мамочки!»
И снова…
Плавают в сиреневом тумане
Мёртвые седые корабли!
— уже как-то без прежнего запала, словно оглядываясь, но всё равно в полную глотку, будто назло Вертинскому, закончил Яков. И выкатил из кустов спокойно, как со двора с голубятней детства, даже не пригибаясь…
Похоже, что не только партизаны, а и фрицы тоже обалдели и сунулись по следу сизого выхлопа с секундным замешательством. Достаточным, чтобы боцман успел вскинуть автомат. Гильзы заплясали на каменных плитах…
Stahlpferd, стальной конь «BMW R-31», хрипя, завалился набок.
— Надо же… — соскочив с кожаного седла, мельком оглянулся на мотоцикл Войткевич.
Заднее крыло смяло и закрутило штопором, на номерном знаке: «GFP öst-Kommandantur» — рядок дырочек; взял бы, гад, повыше… Додумать, что тогда сталось бы, Яша не успел, да и не захотел… Его окликнул залихватский, моряцкой «полундрой», свист.
— Из хода все вышли? — Войткевич, завернув никелированную рогатину руля, втолкал полудохлый BMW на замшелые плиты беседки.
— Так точно, Яков Осипович! — подал голос старший сержант Каверзев из-за валуна с Амфитритой, удручённо уставившейся на обломки кувшина. Теперь в него, похоже, понимала девушка, не то что воды — дёгтя не набрать: ни дна ни покрышки…
— А подопечный где? — заглянул к Каверзеву, за валун-постамент, Войткевич.
— Где ему быть. Тут, под рукой… — невнятно пробормотал наводчик, сидя под камнем и невозмутимо жуя сегмент консервированного ананаса — успел прихватить банку в комнате отдыха гауптштурмфюрера. — Под ногой, вернее… Стеша, а ну, вылезай! — пристукнул наводчик каблуком сапога по каменной плите перед собой.
Вытертая когда-то, но вновь поросшая желтоватым лишайником плита дрогнула, с человеческим кряхтением закачалась в пазах и, словно сказочный крот «Volksfolklore», слепо щурясь в стеклянные кругляшки пенсне, из чёрного провала показался Стефан Толлер.
— Ich nicht Stescha, mich Stefan… Я не Стеша… — отдул он с хрящеватого носа клок паутины.
— Вижу, что не цыганка! — хмыкнул Яков. — А Громов? А Мыкола? Что с задачей справились, вижу… — кивнул за плечо Войткевич туда, где чешуйчатые кровли Гелек-Су всё гуще оплетались бурыми волокнами дыма. — А сами где? Не накрыло часом?
— Эге ж, накрыло! — глухо раздалось откуда-то снизу, из-под пленного, высунувшегося из дыры наполовину. — Германською дупою…
