— Ich nicht Stescha, mich Stefan… Я не Стеша… — отдул он с хрящеватого носа клок паутины.
— Вижу, что не цыганка! — хмыкнул Яков. — А Громов? А Мыкола? Что с задачей справились, вижу… — кивнул за плечо Войткевич туда, где чешуйчатые кровли Гелек-Су всё гуще оплетались бурыми волокнами дыма. — А сами где? Не накрыло часом?
— Эге ж, накрыло! — глухо раздалось откуда-то снизу, из-под пленного, высунувшегося из дыры наполовину. — Германською дупою…
СС-штурман Толлер выскочил из погребной тьмы с придушенным визгом оскорбленного достоинства. Точно кто под кринолин ему пятерней насвинячил, а на людях скандалить конфузно, чай не барышня. И, не вставая более чем на четвереньки, отбежал под стену, подальше, где с болезненной гримасой потёр зад, крепко зашибленный прикладом «шпагина».
— Звыкай… — вслед за ним в чёрном отверстии появился и Здоровыло и с брезгливой ухмылкой замахнулся на «языка» тем же прикладом. — В Особом отделе тебя ще не так отелять.
Толлер отпрянул, но вслепую — очки всё ещё мутила известковая пыль. Но это получилось как-то не очень далеко, не дальше сапога Войткевича, который вырос в серой мути перед самым его носом.
— Всё, братцы, момент нашей внезапности исчерпан… — резюмировал лейтенант свои наблюдения последних минут.
Похоже, это поняли и немцы. Спешить незачем. Отсюда и небольшая заминка в их нестройных рядах. Сообразив, что нащупал наконец-таки место сосредоточения всей (или почти всей) диверсионной группы противника, заместитель покойного Пехвогеля, штабс-гефрайтер Фогель дождался, пока во двор усадьбы, со скрежетом раскидав кованые ворота, вкатил пятнистый, как жаба, «шверер» — бронетранспортёр полевой жандармерии.
Тактическую инициативу оберлейтенанту Габе штабс-гефрайтер Фогель отдал и по субординации, и по совести. В том смысле, что бы дальше ни произошло, пусть это будет теперь на его… Пусть уж оберлейтенант теперь как-то умудряется взять русских живьём, притом что сдаваться живьём — как-то вообще не очень по-русски и совсем не по-партизански…
Интерьер
— Что, опять?! — невольно вырвалось у Дитриха Габе с возмущением и досадой, без всякого намёка на чинопочитание и, вообще, едва ли не с прибавкой: «Donnerwetter! Да пошёл ты…»
Бреннер посмотрел на него снизу-вверх усталым невидящим взглядом и, сначала показалось, даже не услышал ни того, что вырвалось у Дитриха, ни того, что так и не вырвалось…
— Вы не ослышались, оберлейтенант, — рассеянно повторил человек из абвера, хоть и косвенный, но всё-таки большой начальник. — Прикажите своим людям залечь и отстреливаться.
Дитрих соскочил с угловатой пятнистой брони открытого кузова.
«Залечь и отстреливаться… — скрипнул он зубами. — Отстреливаться, как будто не мы их прищемили, как крыс в углу, а они нас… Точно как в прошлом году, когда этот сухопарый так же безапелляционно приказал выпустить русских разведчиков из Гурзуфа. Когда вы уже наиграетесь?»
— Рассредоточиться! — тем не менее хмуро пробормотал Габе, обращаясь теперь к Фогелю.
— Und? — пожелал подробностей штабс-гефрайтер.
— И изображайте боевое рвение… — вполголоса процедил Дитрих.
— Und? — вновь пожелал подробностей штабс-гефрайтер.
— И отгоните «крокодила» к усадьбе… — буркнул Дитрих, мотнув головой в сторону бронетранспортёра с угловатым приплюснутым носом, и впрямь напоминающим крокодилью челюсть.
— А разве не стоит использовать его по прямому назначению? — пользуясь некоторой защитой элитного мундира, возразил всё-таки эсэсовец — не сумел преодолеть несколько брезгливого пренебрежения фронтового кадра этим тыловым живодёром.
— Не стоит, — с не меньшим пренебрежением смерил его взглядом оберлейтенант («привыкли там, на парадах, а как до дела — на броню лезут…»). Насколько я помню, под Одессой, истреблять нашу бронетехнику было делом чести каждого русского матроса. А мы имеем дело как раз с ними.
— Und? — повторил штабс-гефрайтер по-прежнему недоумённо, но теперь с ироническим подтекстом: «Так и что?»
— А то, что он у меня единственный! — уже с металлом в голосе и заложив руки за спину, пояснил Дитрих Габе. — И не на весь этот дерьмовый городок, а на все близлежащие горы, леса и перевалы. Пешком потом прикажете бегать?
Невольно подтянувшись перед офицерской позой, СС-унтер коротко кивнул:
— Да, понимаю, герр оберлейтенант…
— Да и это… — несколько смягчаясь, добавил Дитрих. — Не суйте своих людей на противень. Тут такие дела. Одним словом, абвер…
Недоумение на лице эсэсовца было почти таким же, как и на лице Бреннера немногим раньше, когда он ворвался в свой кабинет.
Его подчиненные из «Абвершулле» ещё выискивали, чем бы тут могли наследить русские диверсанты. Хотя что тут искать? Сейф раскурочен — и по этому поводу предстоял разговор в «Валли». Подземный ход зияет немым укором и не только интендантской службе: «Приспосабливали же коммунистический дом отдыха под фашистский Erholungsheim? Карла Маркса с Вольдемаром Ульяновым вынесли на помойку; транспарант: „Genosse Stalin — фюрер нашей эпохи!“ уточнили; даже в выгребную яму с миноискателем сунулись, а попросту расспросить местных — нет ли какого скелета в здешнем шкафу, не догадались?»
Но всё это уже мало интересовало Карла-Йозефа. Забыв даже подобрать с пола мундир — а всю дорогу чувствовал себя в батистовой сорочке как голый — Бреннер провёл остекленевшим взглядом картину русского мариниста, которую его подчинённые безо всякого пиетета отбросили в сторону…
Да и нечего было теперь вроде бы жалеть и холить. Косо, впопыхах, навешенная на сейф картина при этом была старательно, можно сказать, ревниво исполосована ножом. Такая варварская ревность казалась, на первый взгляд, бессмысленной; но…
Две древние готские руны, «обила» и «хагал», сразу бросились в глаза.
Да и не мог бывший штандартенфюрер заграничного отдела абвера «Ausland» Карл-Йозеф Бреннер их не заметить, слишком намётанный был у него глаз. Особенно за предвоенные годы и особенно на эти письмена. Точнее сказать, шифрограммы.
Карл-Йозеф спросил:
— Какое сегодня число, Стефан? — не глядя, через плечо и добавил чуть слышно: — Мне тут, кажется, назначили встречу…
Но адъютант Стефан Толлер, присутствие которого в кабинете было всегда обязательным, как портрет Гитлера, почему-то не ответил.
Глава 10. Тихая песня громким голосом
Экстерьер в садовой ротонде
Толлер тем временем пытался разобраться в своих ощущениях, и пока безуспешно. С одной стороны, рёв бронетранспортёра где-то поблизости, в дебрях заброшенной части парка, внушал некоторый оптимизм: «Подоспела „фельдполицай“! Сейчас навалятся и…»
И тут, но здравому размышлению, оптимизм заметно таял. Мало того, что пули MG-36 уже разок высекли известняковую крошку прямо у него над головой из ребристой колонны ротонды, а пуля, как известно, «дура»… Но и русские, судя по деловитому взгляду златокудрого, как античный Купидон, матроса, не имели никакого желания вернуть дорого доставшийся трофей в целости и сохранности. Не было во взгляде «Купидона» никакой сочувственности, даже драматической: «На кого ж ты меня покидаешь?» Зато: «Так не достанься же ты, сука, никому!» — читалось очень даже отчётливо. И даже Стефаном, не искушённым в уголовной лирике, и даже сквозь мутное пенсне, почти невооруженным взглядом, читалось.
Посмотрел на него так «Купидон», когда приготовил пару гранат и заменил, надо думать, пустой магазин шмайсера на полный, из вещевого мешка.
Почти то же самое проделал кряжистый пожилой матрос с висячими усами: стал быстро и ловко снаряжать «банку шпрот» — дисковый магазин ручного пулемёта — медными шпротами патронов.
Судя по всему, русские собирались, как это у них водится, долго, упрямо и героически умирать, а вот соотечественники Толлера почему-то не торопились. По-сорочьи полошились где-то совсем рядом автоматы, раз за разом лаял пулемёт полугусеничного «шверера», пули состригали лапчатую листву, пороли жухлый дёрн и щербили колонны ротонды… Но только пули. Гранаты, в соответствии с тактикой ближнего боя, не летели, и не слышно было ни «Hurra!», ни «Рус, сдавайся!», которых — сам не знал Толлер — он больше ждал или боялся? Никто не рвался заработать нарукавную нашивку: «набор для отбивной» — штык-нож с гранатой-колотушкой, нашивку «За рукопашный бой».
Не спешили и русские вырываться из кольца, наверняка уже замкнутого вокруг ротонды. Не спешили, явно готовясь к обороне. И это несмотря на то, что эта часть парка была подходяще глухой, есть где попутать следы. И подземный ход, если только Толлеру, кротовьи ослепшему, не померещилось, имел продолжение и за беседкой. По крайней мере, его провожатый чуть не проскочил выход к ротонде. На несколько шагов они даже вынуждены были вернуться…
