— Как у тебя, Сучков? — крикнул Звягинцев в трубку.
— У меня спокойно. Немцев не видно.
— Я из третьего батальона. Здесь немцы прорвались! Атакуй с фланга. Понял? Немедленно атакуй!
В эту минуту появился Вострышев.
— Что там? Назначил нового комроты? — спросил его Звягинцев.
— Так точно! Старшего сержанта Яхонтова. Он комсомольский секретарь, не подведет. Армейские орудия поставили заградительный огонь, всю землю вдоль-поперек взрыли. Словом, танки подбиты. Пехоту добивают.
Прошло несколько минут, и справа раздались крики «Ура!», заглушаемые винтовочными выстрелами и пулеметными очередями. Это спешили на помощь бойцы Сучкова.
Но потом послышался все нарастающий гул. Звягинцев понял, что доносится гул не от переднего края, а с северо-запада.
«Неужели немецкие танки обошли нас с тыла?!» — с ужасом подумал он. Выскочил из блиндажа и всмотрелся туда, где гудели моторы. Потом с облегчением вытер пот со лба. Он разглядел советские самоходки.
«Молодец Борщев! Помог все-таки! — мысленно воскликнул Звягинцев. — Вот теперь посмотрим, чья возьмет!»
Через полчаса все было кончено. Горели подбитые танки. Стояли с поднятыми руками пленные.
Из одного фашистского танка вслед за водителем вылез офицер, таща другого, видимо оглушенного.
Бойцы окружили пленных. Подошел старший лейтенант Вострышев и приказал:
— Обыскать!
В удостоверении все еще не пришедшего в себя офицера значилось: «Арним Данвиц — командир 31-го полка 96-й пехотной дивизии».
Немецкого языка Вострышев не знал, но по погонам понял, что перед ним полковник.
Связавшись по телефону со Звягинцевым, ушедшим на свой КП, Вострышев доложил:
— В числе других пленных захвачен полковник. Но он оглушен или контужен. Куда прикажете отправить?
— А кто его взял в плен — твои люди или Борщева?
— Да вместе… — неуверенно ответил Вострышев.
— Отправь к Борщеву, а сам давай сюда.
…Звягинцеву только что наскоро сделали перевязку. Он не успел еще связаться со штабом армии и не знал общего положения дел. Он знал одно: попытка врага прорваться в стык между частями УРа и дивизией Борщева отбита.
Нет, он не считал это заслугой лишь его батальонов, немалую роль в ликвидации прорыва сыграла и сама дивизия Борщева… Тем не менее радостная, пьянящая мысль, что уровцы с честью исполнили свой воинский долг, захватила сейчас Звягинцева целиком.
Пройдет короткое время, и он горько ощутит потери: ранены Малинников и Ефремов, погиб командир роты и многие, многие бойцы…
Но сейчас он думал только об одном: враг не прошел. Те, кто ведет бой на соединение с волховчанами, могут не беспокоиться о своем тыле…
Звягинцев сидел у телефона, закрыв глаза и пытаясь представить себе, что происходит там, на северо-востоке…
Да, не батальоны, с которыми его связала военная судьба, прорывали блокаду, — они были своего рода плотиной на пути хлынувшего вражеского потока, который, не встретив преграды, растекся бы, расширился, разлился в огненное море за спинами сражающихся советских бойцов. Крепость этой плотины определялась тем, что ставкой в борьбе были не просто жизнь, то есть физическое существование, или смерть, которая на войне обычна, а нечто гораздо большее: от исхода боя зависела судьба Ленинграда…
В ночь на 18 января Звягинцеву позвонил командарм Духанов:
— Как обстановка? Немецких танков перед тобой больше нет?
— Только разбитые, товарищ «первый», — ответил Звягинцев.
— Молодец, подполковник! И бойцы твои молодцы! Передай им мою благодарность. Завтра к девяти тридцати прибудешь ко мне. Оставь за себя начальника штаба.
…В назначенное время Звягинцев был на КП армии. Но командующего там не оказалось.
Звягинцев решил зайти в оперативный отдел. В блиндаже за столом сидел полковник, видимо один из операторов, и кричал в телефон:
— Соединились?! Где? У Рабочего поселка номер один?! Вот здорово! Так бы сразу и говорил. Давай, записываю! — И полковник, прижимая плечом трубку к уху и хватая со стола карандаш, стал записывать, повторяя вслух: — С нашей стороны… замполит батальона майор Мелконян… старший лейтенант Калугов… сержант Анисимов… С волховской майор Мельников… старший лейтенант Ишимов. Все. Понял!
Положив трубку, полковник радостно сказал:
— Наконец-то! Соединились!
— Товарищ полковник… — с трудом ворочая от волнения языком, проговорил Звягинцев, — я… правильно понял?.. Прорвали?!
— Раз соединились, значит, прорвали! Ты откуда такой непонятливый?..
Еще не веря самому себе, Звягинцев попытался осмыслить только что услышанное, но осознал, запомнил только одно слово. Оно было огромным, емким, как сама жизнь, громким, как удар гигантского колокола, радостным, как голубое небо, как солнце, — «прорвали!».
— Товарищ полковник, — овладевая наконец собой, четко произнес Звягинцев, — я помощник начальника отдела укрепрайонов фронта. В настоящее время командую шестнадцатым УРом. Имею приказ явиться к командарму. Если он сейчас там, в Первом поселке, — разрешите мне направиться туда.
— Хитришь, друг, — добродушно ответил полковник, — чую, на том месте побывать хочешь, так? Понимаю, разрешили бы — сам бы побежал вприпрыжку… Ладно, иди.
На пороге появился боец с автоматом в руках.
— Пленного привели, товарищ полковник! — доложил он. — Куда его?
— Давай сюда, — приказал оператор и добавил: — А сам шагай в третью землянку, там особист язык знает, передай, что полковник Семенов просит зайти.
— Спасибо, товарищ полковник! — сказал Звягинцев. — За все спасибо. И главное — за такие новости!
Он вышел из землянки, почти столкнувшись у входа с пленным, конвоируемым двумя автоматчиками.
— Слушай, Туликов, — обратился Семенов к вошедшему особисту, — вот какого-то оберста привели. Давай снимем предварительный допрос, а потом отправляй его куда следует.
Туликов молча кивнул, сел за стол напротив полковника.
— Придется вам вести протокол, — сказал он.
Семенов вынул из планшета блокнот.
— Поставьте ему табуретку, — приказал Туликов автоматчикам, — и подождите у входа. — Поежился: — Холод у вас тут собачий.
— Сейчас затопят, я уже приказал, — сказал Семенов.
— Садитесь, — по-немецки обратился Туликов к пленному.
Тот послушно сел.
— Фамилия, звание, должность? — спросил его Туликов и, выслушав ответ, продиктовал: — Арним Данвиц, полковник, командир полка.
Данвиц был бледен. На правой щеке краснела длинная царапина. Глаза смотрели не испуганно, а как-то отрешенно. Он не боялся смерти, он думал сейчас о том, что обманут. Обманут всеми — фон Леебом, Манштейном, Кюхлером, Линдеманом и прежде всего самим фюрером… И что фюрер обманул не только его, но и всю армию, всю Германию…
Даже теперь, на допросе у русских, Данвиц испугался этих своих мыслей, но лишь на мгновение. Он понял, что ненавидит Гитлера. Он был не в силах отомстить фюреру за свой бесславный конец, но тем сильнее его ненавидел. Ненавидел он и русских, взявших его в плен, землю, на которой находился. Ненависть, ненависть ко всему переполняла душу Данвица. Ему хотелось одного — скорее умереть.
— Какую задачу получил ваш полк? — продолжал допрос Туликов.
— Ударить от Синявино во фланг противника с целью выхода к Неве.
— Давно ваш полк под Ленинградом?
— С сентября сорок первого года.
— И на что вы столько времени надеялись?
— Мы рассчитывали, что русские, не выдержав блокады, поднимут белый флаг.
— Если бы такой флаг появился, он был бы мгновенно сдернут сотнями тысяч рук ленинградцев!
Брезентовый полог приподнялся, и в землянку шагнул долговязый боец с охапкой нарубленных сучьев.
— Наконец-то! — с облегчением воскликнул Семенов и подул на свои, сжимавшие карандаш, закоченевшие пальцы. — Растапливайте быстрее!
Боец опустился на корточки перед холодной печкой, открыл дверцу и стал укладывать в печку сучья.
О том, что в землянке, куда он нес дрова, допрашивают пленного, Анатолий узнал от ожидавших у входа автоматчиков.
Немец сидел спиной к двери и что-то говорил, видимо отвечая на заданный ему вопрос. Анатолий взглянул на сидевших за столом командиров и почувствовал, что его охватывает нервная дрожь. Одним из них был тот самый Туликов, к которому летом прошлого года Анатолий приходил в Управление НКВД с поручением от расстрелянного Кравцова.
