— Ничего, все наладится, — утешал его Зетек. — Мне бы такое здоровье! Сколько дней пролежать на мокрой земле — и ничего!
Зетек понес Мурзина на спине. На этот раз он не спешил. Через каждые несколько шагов останавливался, а Мурзин стоял, опершись о дерево, и отдыхал. Потом он снова ухватывался за спину лесничего, и они двигались дальше.
В доме Кысучана их встретила хозяйка. Она стояла в окружении детей. На лицах у всех был ужас: человек, которого принес Зетек, походил на лешего. Исцарапанный, изодранный, заросший, со взлохмаченными волосами, с окровавленной повязкой на ноге.
— Иисус Мария! — воскликнула Кысучанова и этим возгласом вывела себя из состояния оцепенения.
Тут и хозяин выбрался из-под кожуха, под которым потел на лавке, выгоняя из себя хворь, и бросился к партизанскому командиру.
Мурзина вымыли, переодели, перевязали рану. Договорились, что спать он будет в доме, а на день его будут переносить в ригу и прикрывать соломой.
* * *
Усталые, они остановились у первого домика деревеньки, прилепившейся к горе.
— Сюда нельзя, — крикнул им Франтик Малек. — Сюда не заходите!
Перед глазами у него возникло уже виденное однажды: темные сени, на коленях женщина в черном платке с зажженной керосиновой лампой в руке, за нею высохший старый горец с молитвенно сложенными руками.
Партизаны удивленно посмотрели на него. Но Франтик Малек кивнул им, чтобы они шли дальше, а сам, спотыкаясь, заковылял к следующему дому. Но тут дверь отворилась, и на пороге показалась фигура высохшего старого горца.
— Заходите, ребята, заходите, — позвал он их слабым голосом. — Неужели обойдете нас?
Партизаны вернулись. Женщина поставила на стол квашеную капусту и хлеб. Ничего другого у них не было. Но партизанам казалось, что лучшего угощения и быть не может.
— Послушайте, хозяин, — начал Франтик Малек, — что же это получается? Когда мы зашли в прошлый раз, вы нам были не рады. А сейчас?
— Ну как бы это сказать, — чуть слышно проговорил горец. — Мы получили закалку. Человеку надобно навести порядок у себя в голове… подумать… Два сына были у меня в доме… а немцы жгли и убивали тех, кто помогал партизанам.
— Нас тоже убивают, — бросил кто-то из ребят.
— Помолчите! — прикрикнул Франтик Малек. — У нас есть оружие, мы можем обороняться. А они что?
— Все равно ничего не помогло, — заговорила вдруг хозяйка.
Только теперь все увидели ее красные от слез глаза.
— А что случилось?
— Увели наших сынов… Обоих…
— И убили?
— А кто знает… Да вы садитесь, ребята… побудьте у нас!
— Спасибо вам, — поблагодарил стариков Василь Веселый и отвесил поясной поклон.
Они кружили возле Радгошти уже несколько дней. Связистам и радистам помогли вырваться из окружения, а сами увязли в котле — дорога к отступлению была отрезана. Побывали они и тут и там и даже укрывались в знаменитых радгоштских пещерах. Многих бойцов в те дни потеряли.
Хуже всего обстояло дело с ранеными. Молодой Бабинец (у него было тяжелое ранение) кричал всю ночь. «Ребята, — просил он, — дайте пистолет, только одну пульку — и мне станет легче…» Созвали партийное собрание. Судили-рядили и так и эдак… Помочь ему было уже невозможно. В конце концов дали бедняге пистолет…
Когда создалось впечатление, что наступление противника в горах ослабло, Василь Веселый и Франтик Малек решили маленькими группками попытаться прорваться на Воацко.
Горы прошли хорошо. Но ниже было куда хуже — немцы повсюду понаставили минные заграждения. Опаснее всего были S-мины, которые взлетали вверх и поражали осколками на много метров в окружности. Хорошо еще, что педантичные немцы поставили лицом к населенным пунктам предупреждающие таблички: «Внимание! Военная зона! Опасно для жизни! Проход запрещен!»
Упорными ночными маршами добрались они до менее опасной области. Теперь перед ними стояла задача — создать новый центр партизанской борьбы.
Дом Эстержака стоял в центре деревни. Наискось от него — общинное управление, по другую сторону — школа. А под самой крышей, в чердачной комнатке, лежал у Эстержака раненый партизанский командир Петр Сибиряк.
В комнатке не повернуться. Тут адъютант Петра Павка Кривой, тут Горнянчин, Целерин и, конечно, Эстержак. Притащили два ящика. С одного содрали крышку, и Целерин нетерпеливо выхватил только что отпечатанные в Жамберке листовки.
— Вот! — закричал Целерин. — Теперь вы увидите, что перо может быть действенней гранаты!
— Замолчи! — прикрикнул на него Петр и сделал головой знак Кривому, чтобы тот закрыл окно. — В партизанском штабе не орут.
— Покажи, — сказал Янек Горнянчин и взял листовки из рук Целерина.
Он знал этого франта, знал, что парень он хороший, хотя и чересчур восторженный. Как же не волноваться ему теперь, когда в руках у него листовка, которую он сам написал!
Горнянчин посмотрел на рисунки. Гуситская палица, партизан на страже, красивое заглавие… Улыбнулся. Он наносил их на бумагу плотничьим карандашом, но от этого они не получились хуже.
— Читай! — уже спокойнее сказал Целерину Петр.
Целерин поднес к глазам листовку и стал читать лозунг в заголовке:
— «В борьбу за новый мир вступаем мы безоружными, кто-то ведь должен быть первым!»
Прочитав абзац из обращения к жителям, заканчивавшийся фразой: «Сейчас, когда горят леса, не время сожалеть о розах», — он посмотрел на товарищей. Лицо его сияло. Немного успокоившись, он стал читать дальше.
Целерин закончил. Все молчали.
— Хорошо! — нарушив тишину, проговорил Петр.
Листовок было двадцать тысяч. Очень важно, чтобы они попали в нужные руки именно теперь, после событий на Кнегине. Нельзя было допустить, чтобы люди пали духом. Часть листовок следовало перебросить в Злин, часть — на всетинский оружейный завод, часть — на пиротехнический завод в Яблуньке. Хотелось послать листовки и в Простеев, и в Пршеров, и в Брно, а это прибавляло партизанам хлопот.
Говорили они и о том, что надо отправить кого-нибудь в Злин и раздобыть в типографии карты, а также переговорить со злинскими офицерами. Петр Сибиряк считал, что их надо приобщить к настоящей боевой деятельности.
— Объединим все группы в округе, всех людей, которые хотят сражаться. Разыщем отряд капитана Степанова. Бригада должна жить! — с чувством говорил Петр.
— Не кричать! — напомнил с комичной серьезностью Целерин и приложил к губам палец.
— Эх, ты… журналист! — рассмеялся Петр.
Горнянчин все время думал о Петре, когда возвращался с Целерином на Вартовну. Янек вспоминал, как он тут впервые появился. Петр с маленьким отрядом пробился в те страшные дни с Кнегини в долину Бечвы; им удалось добраться до Чертака. Но там они вступили в перестрелку с немецкой частью, вынуждены были выходить из боя поодиночке. Раненый Петр дополз до Ратковой долины. Там его нашел лесник. Забрал к себе и лечил. Но двое крестьян, увидев в лесу кровавые следы, вероятно с перепугу, донесли об этом жандармам. Старший вахмистр дело с этим донесением замял, сообщил, что следы затерялись в лесу и вообще неизвестно, Что это за следы. И тем не менее для капитана надо было искать другое убежище. Как раз в это время до домика лесника добрался адъютант Петра Павка Кривой. Видимо, только он один и уцелел. Он помог Петру доковылять ночью до Всацко. Они хотели пробраться в Гостынские горы к Степанову, но с трудом доплелись до подножия Вартовны. К счастью, наткнулись на Эстержака, и тому не оставалось ничего другого, как устроить Петра у себя в доме на чердаке.
* * *
На Вартовну пришел Танечек. Снял свою широкополую шляпу, поклонился всем по старинному обычаю и сказал торжественно:
— Пришел я, чтобы с вами жить. Утратил я душевное равновесие. Тело может стоять на одной ноге, а душа как?
Парней этот мужичок с ноготок с усищами до ушей даже напугал немного. Они знали его, он — их, работали вместе лесорубами, потом даже был он у них чем-то вроде связного — относил в Гоштялкову листовки. Но сказать, что он до конца их человек, было нельзя.
— С чего это вы так вдруг, дядюшка? — первым спросил его Цыра.
— Да так! — отмахнулся было Танечек, но потом спокойно все выложил.
После той истории, когда Ломигнат побил немцев, остался Танечек в лесу один. Продолжал заниматься прежним делом — валил деревья, а старичок Будисков вывозил их, людей-то ведь не хватало. Но все чаще задумывался Танечек, все чаще обращался к священному писанию, а покоя не находил. Когда же до ушей его дошли вести о зверствах фашистов и когда он своими глазами увидел, как страдают праведные люди, принял решение.
Матей почесывал голову. Да и остальные не выразили радости. В те времена у партизан в горах не хватало оружия, продовольствия, и с каждым новым человеком прибавлялись новые заботы. К тому же Танечек и стрелять-то, наверно, не умел, а в проповедниках партизаны нуждались меньше всего.
