— Согласен, агента Тото нужно как следует проверить. Больше к нему не возвращаемся. Что вы способны сказать нам о человеке, который стал источником ваших сведений? Наш общий знакомый уведомил меня, что речь идет об известном диверсанте штурмбаннфюрере фон Штубере.
— Уже одного этого сообщения было бы достаточно, чтобы вы зауважали меня, сэр. Но ведь сказали-то вы не все, что услышали он нашего общего знакомого.
— Того самого майора СС Штубера, которого Скорцени назначил комендантом «Альпийской крепости».
— Временным комендантом, — уточнила Софи. — До того дня, когда туда будут перенесены рейхсканцелярия, штаб вермахта и люфтваффе. Тогда уже комендантом, скорее всего, станет кто-то из адъютантов фюрера.
— Вы уверены, что они действительно переедут туда?
— А вы конечно же уверены, что вся верхушка рейха с фюрером во главе построится и со знаменами и штурмовыми факелами в руках пойдет сдаваться маршалу Жукову? Или генералу Эйзенхауэру, что для «золотых фазанов» рейха было бы предпочтительнее?
Фред внимательно проследил за каким-то господином в сером клетчатом пальто с поднятым воротником, который объявился в нескольких шагах от его машины, подождал, когда он сядет в подоспевшее такси, и только тогда ответил:
— Если исходить из общих умозаключений, то вы правы.
— Какие уж тут умовыводы-умозаключения?! Когда вы в последний раз смотрели на карту боевых действий на территории Германии? То-то же… И потом, взгляните на эти сведения, — повертела она между пальцами крохотным сверточком, в котором была фотопленка с текстом донесения и, на отдельной страничке, алфавитно-цифровой ключ-шифр. — Оцените, какие силы подтягиваются сейчас в «Альпийскую крепость» и какие средства привлекаются для создания укрепленных районов этой условной твердыни. Здесь, — постучала ноготком во свертку, — все ее будущие параметры, с максимально возможной оценкой мощи гарнизона. А главное, здесь больше сведений, чем способны собрать все ваши союзные разведки вместе взятые.
Фред жестом факира изъял сверточек из руки Софи и тут же сунул его во внутренний карман.
— Завтра же мы сообщим наше мнение об этих сведениях.
— Считаете, что оно должно интересовать меня?
Пожевав губами, Фред как-то странно, по-детски, поджал их.
— Как-никак, оценка вашей работы. И, как всякий профессионал…
— Тогда сообщайте, но вместе с суммой причитающегося мне в связи с этим гонорара, перечисленного на известный вам счет, — властно диктовала свои условия Софи.
— Это обсуждению не подлежит.
— Что же касается оценки моих сведений… Как бы вы к ним ни отнеслись, сути дела это не меняет.
— Мы навели кое-какие справки и выяснили, кто такой барон фон Штубер. Оказывается, это один из самых активных сподвижников Скорцени.
— Так это ж уже всему миру известно. Лучший диверсант рейха. После этого проходимца Скорцени, естественно.
Фред метнул взгляд на Софи и загадочно как-то улыбнулся.
— Не так уж он известен, как вам хотелось бы, гауптман Жер-ницки. Иное дело гауптштурмфюрер фон Фелькерсам.
— А почему вы причисляете его к диверсантам? Самый заурядный командир истребительного батальона «Ост». Правда, знаменитые «Фридентальские диверсионные курсы» он все же окончил, но… Кстати, в последних числах января погиб в бою с русскими.
— Он действительно погиб? — насторожился Фред.
— Непроверенными сведениями не торгую.
— Хочется верить.
— Этого ваша служба тоже намеревалась завербовать?
— Ни в коем случае. Какой от него толк? Таких, как он, мы пытаемся отслеживать, чтобы после капитуляции рейха знать, кто из этих матерых эсэсовцев уже на том свете, а кто еще скрывается где-нибудь в Австрии или в Латинской Америке.
— Иное дело если бы вы назвали имя специалиста по Африке Виммера-Ламквета, который в свое время очень много нервов и крови попортил вам в Восточной Африке, в частности, в Танганьике[71].
Софи умышленно употребила имя этого диверсанта, чтобы дать Фреду понять, что устраивать ей проверки на информированность по поводу соратников Скорцени бессмысленно.
— И где же он сейчас?
— В плену у русских.
— Специалист по Африке?! Странная судьба у этого диверсанта.
— В том-то и дело, что его даже не заслали в тыл русским, а всего лишь на оккупированную германскими войсками территорию. Но выяснилось, что это не Африка, в России все серьезнее.
— Надо бы после войны выторговать его у русских и повесить в центре Лондона.
— Потому и назвала его имя, что знаю: английское правительство объявило денежную награду за его поимку. Правда, сумма ничтожная, всего 500 фунтов стерлингов, но все же.
— По-моему убеждению, его голова должна оценивать стоимостью веревки, на которой он будет повешен, — проворчал Фред, и Софи вдруг показалось, что пути этого человека уже каким-то образом пересекались с путями Виммера-Ламквета. — Но это в будущем, а пока что вспомните о своем женихе бароне фон Штубере.
Кальтенбруннер был слегка удивлен тем, что вместе с ним Гиммлер приглашает и оберстгруппенфюрера Хауссера, но коль уж так произошло, решил пропустить старого вояку впереди себя.
— Раз уж я оказался в этих местах, — еще с порога начал командующий группой армий «Юго-Запад», — то решил, что надо навестить фюрера СС и выслушать мудрые наставления. Иначе с моей стороны было бы неправильно. Я, старый солдат, понимаю это только так!
Право на равных, с солдатской прямотой, общаться с кем угодно, вплоть до фюрера, Хауссер завоевывал себе не высоким положением в СС и эсэсовскими армейскими чинами, а как раз этой своей беспардонной солдатской прямотой.
Внешне генерал и сам был похож на простого солдата-окопника, в которого когда-то превратили столь же непритязательного крестьянина с альпийских предгорий. Простое, без какого-либо налета аристократизма, худощавое, прыщеватое лицо с глубокими продольными морщинами; красноватый, словно обожженный над солдатским костром нос, небольшие, вечно прищуренные и с какой-то плутоватой хитринкой глазки. Причем небрежно, возможно, у какого заштатного казарменного портняжки сшитый, генеральский мундир уже ничего не менял в его облике, во всяком случае, к лучшему. Скорее, наоборот, подчеркивал кричащее несоответствие самой этой личности — ее армейскому и общественному статусу.
Кто бы мог предположить, что этот человек родился в семье потомственного прусского офицера, окончил кадетское училище и две академии, а в начале 1930-х, выйдя в отставку в чине генерал-лейтенанта, стал одним из создателей могущественной организации ветеранов рейхсвера «Стальной шлем» и возглавил ее ведущее, Берлинско-Бранденбургское, отделение?![72]
— То есть у вас нет ко мне каких-то конкретных просьб? — облегченно вздохнул Гиммлер, понимая, каким непростым мог выдаться диалог с этим фронтовым генерал-полковником, в свое время чуть было не достигшем предместий Москвы и теперь отмеченного всеми возможными наградами.
— Их множество, рейхсфюрер. Но о них я уже говорил в штабе войск СС. Не рейхсфюрерское это дело — штабистские завалы разгребать. Я, старый солдат, понимаю это только так!
Первым порывом Гиммлера было стремление вежливо выпроводить Хауссера, но тут он вдруг подумал, что это даже хорошо, что объявление Кальтенбруннеру столь важного решения будет происходить не с глазу на глаз, а в присутствии эсэсовца такого высокого чина, да к тому же командующего группы армий «Юго-Запад». То есть создается хоть какая-то иллюзия коллегиальности. Поэтому он вежливо предложил Хауссеру:
— Коль так, прошу вас, оберстгруппенфюрер СС и генерал-полковник войск СС Хауссер, присутствовать, точнее даже, быть участником очень важного государственного акта.
Кальтенбруннер удивленно смотрел на рейхсфюрера, представления не имея о том, что сейчас должно произойти. О повышении в чине речи быть не могло, впереди только чин рейхсфюрера, носителем которого мог оставаться только один человек — Гиммлер; о награждении каким-либо орденом заботиться сейчас было бессмысленно.
Гиммлер усадил обоих обергруппенфюреров, прикрыв сейф, уселся сам и, глядя в стол перед собой, мрачно и как-то не очень внятно произнес:
— С ситуацией в рейхе вы знакомы. Она очень сложная, однако обсуждать ее мы не будем.
— Ситуация складывается отвратительная, — поддержал его Хауссер, хотя не должен был ронять ни звука. — Пора предпринимать какие-то решительные меры. Я, старый солдат, понимаю это только так!
Кальтенбруннер всего лишь болезненно поморщился. Эта мимика отработана у него была прекрасно: он постоянно мучился зубной болью, а изо рта его несло такой гнилью, что Гиммлер уже несколько раз в приказном порядке отправлял его к своему придворному дантисту. Вот только кресла зубного врача Эрнст боялся, как еретик — костра инквизиции.
