Толбухин терпеливо ждал.
Перед ним лежала немецкая подробная карта холмистого района юго-западнее Будапешта. Сквозь тенета топографических горизонталей он видел все сражение, всю танковую оргию врага.
Наконец, ему доложили, что немцы остановлены, что 23-й корпус, хотя и понес большие потери, сбил-таки спесь с механизированной гвардии Гитлера.
Федор Иванович устало облокотился на стол. Сейчас он почувствовал такую тяжесть во всем теле, что не хватило сил встать и пройтись по комнате, как обычно после долгих часов ожидания исхода боя.
— Дайте-ка глоток воды, — попросил он адъютанта.
— Может быть, стакан чая?
— Нет, воды.
Он припал к солдатской кружке, точно к студеному роднику в жаркий полдень, и выпил ее до дна.
— Вот так, — сказал он, ни к кому не обращаясь.
Но все поняли, что́ это означало. Решающая схватка под Будапештом, которая началась девять дней назад, была выиграна окончательно, и нужно, не теряя ни часу, развивать контрнаступление, чтобы лишить противника самой малой паузы для новой перегруппировки.
Еще отовсюду шли вести об атаках немцев, еще на всех участках фронта положение оставалось напряженным, однако маршал верно, без ошибки уловил, как заколебались чаши танковых весов между Дунаем и Балатоном. Теперь он почти не сомневался, что немцы не решатся перейти к активным действиям и на крайнем юге, где у них стояли наготове 2-я танковая армия — в Надьканиже и группа армий «Вейхс» — за рекой Дравой. Опоздали они с этим вспомогательным ударом! Не рискнули остаться без правого крыла, когда левое, берлинское, едва загребает воздух. Ну да все равно на одном-то крыле долго не продержаться.
Толбухин позволил себе роскошь: впервые за все время он крепко спал целых шесть часов подряд. И его никто не будил до тех пор, пока он не поднялся сам.
Наступили переломные дни. 26-я армия, методично развивая контрнаступление на фронте Дунай — канал Шарвиз, теснила противника на север. А оттуда, с севера, каждый час нарастал нажим 4-й гвардейской армии. Узкий коридор немецкого прорыва днем и ночью насквозь простреливался нашими батареями, и с т е н ы этого коридора постепенно сдвигались. Чтобы не оказаться в м е ш к е, «королевские тигры», поминутно рыча и огрызаясь, уползали назад, за Веленце — свое обжитое пристанище. Теперь немцам было некогда эвакуировать в тыл подбитые машины. Впору уйти самим. Сожженные «фердинанды», «пантеры», «тигры» стояли в балках и на косогорах, по которым тянулись во всю длину распластанные гусеницы, и по ним, как по штурмовым лестницам, ловко взбирались на гребни балок наши автоматчики.
Двадцать девятого января танковый клин был полностью срезан у самого основания. А второго февраля 4-я гвардейская и 26-я армии соединились в придунайском селе Адонь и, развернув смежные фланги на запад, снова образовали сплошной фронт за Дунаем.
Как раз и Дунай очистился ото льда. Но теперь уже никакой ледоход не устрашил бы этих людей, что выстояли на правом берегу и одолели немцев. Былинный, песенный Дунай видел разные виды на своем веку, когда не раз решалась судьба всей Европы, однако такого побоища и он не мог припомнить.
Толбухин стоял у переправы, где саперы наводили новый мост. С востока, из-за реки, одна за другой, взмывали в утреннее небо эскадрильи штурмовиков. «ИЛы» круто набирали высоту над дунайской поймой и ложились на боевой курс: теперь им приходилось летать все дальше, — фронт подвигался к Секешфехервару.
На Третьем Украинском наступала ранняя южная весна. Толбухин оглядел мягко синеющий венгерский небосвод, который стал будто повыше за эти дни. Скоро тронутся в далекий путь журавлиные станицы. Огибая сторожко передний край, они будут искать по вечерам тихие заводи на освобожденной стороне. К тому времени не только Веленце, но и Балатон, наверное, останется позади наступающих армий. И пока журавли доберутся до волжских плесов, война, может быть, вообще закончится… Федора Ивановича так потянуло сейчас на родную Волгу, что он даже выругал себя, что размяк, размечтался. Удивительно устроен человек: стоит миновать большой беде, как перед глазами начинают возникать всякие розовые картинки.
Он вернулся в штаб, где его ждали генералы Желтов, Лайок, Судец, Иванов, Котляр. Все они заметно повеселели.
— Был на Дунае, — сказал Толбухин и застенчиво улыбнулся. — Ваши ребята молодцы, хорошо работают, — добавил он, глянув на Котляра, командующего инженерными войсками.
— Теперь обойдемся без помощи адмирала Холостякова, — заметил тот.
— Пусть моряки отдыхают. Если бы не Дунайская флотилия, нам пришлось бы совсем худо.
— Разрешите? — обратился начальник штаба.
— Давайте, докладывайте, не томите душу.
Генерал Иванов подошел к оперативной карте. Только что было получено донесение командарма-4: передовые части 21-го гвардейского стрелкового корпуса в тесном взаимодействии с 1-м гвардейским мехкорпусом овладели восточным пригородом Секешфехервара.
Толбухин, потирая ладонью тщательно выбритый округлый подбородок, не спеша осмотрел все северное полудужье фронта, которое примыкало к озеру Веленце, и сказал раздумчиво:
— Да, Секешфехервар — тугая тетива немецкого танкового лука. Так просто они его не сдадут. Но фланги подравняют во избежание неприятностей. Надо не ослаблять нажима на город… Что ж, давайте поговорим, как действовать дальше. Благо, Военный совет в полном сборе.
Это и было первое заседание Военного совета в нормальной обстановке, после драматических событий января, когда немцы трижды пытались прорваться к Будапешту, чтобы какой угодно ценой деблокировать окруженные дивизии Вильденбруха, а затем сбросить войска Толбухина в Дунай и восстановить фронт по Дунаю.
Сильно поредевшие полки генерала Бойченко занимали оборону на высотах близ Секешфехервара. Это трудное для русского человека название венгерского города научились правильно выговаривать все, — так оно навязло в зубах у каждого. (Когда-то Секешфехервар назывался мягко, певуче — Альба Регия, но пехоте сейчас было не до истории).
Солдатам иной раз думалось, что именно на них навалилась вся чертова дюжина немецких танков, что рядом, у соседей, кажется, полегче. Офицеры знали больше и не завидовали соседям. А сам генерал Бойченко и полковник Строев говорили, что им еще повезло, — центр тяжести боев давно переместился на северо-восток, за Веленце. Они по очереди, круглые сутки, дежурили на НП, который находился в самом пекле. Наблюдательный пункт и сначала был выбран всего в двух километрах от передовой. Когда же немцы потеснили бондаревский полк (его продолжали именовать по-старому, хотя после Бондаря сменилось уже два командира), НП оказался еще ближе к переднему краю. Но комдив, по совету Строева, решил остаться на прежнем месте, чтобы не смущать пехоту, которая весьма чувствительна к подобным переменам у себя в тылу. Если солдаты знают, что генерал рядом, то они и воюют спокойнее, точно за их спиной стоят наготове резервы.
Правда, на всякий случай отдельная разведрота была спешно выдвинута в район дивизионного НП. Она прочно окопалась по южному склону господствующей высоты, откуда Бойченко и Строев руководили отражением атак немцев. (Да и что еще делать в такое время разведчикам, когда замысел противника ясен и обознику?)
Вот и перелопачивали они талую мадьярскую земельку, все глубже зарываясь по ночам. Иногда к ним приходил под вечер майор Зарицкий, ревниво относившийся к тому, что его бывалые ребята, молодец к молодцу, вынуждены выполнять обязанности самых обыкновенных пехотинцев. Но и то хорошо, что не послали его роту в траншеи первой линии, под танки. Разведчиков надо беречь. Зарицкий выбирал их по одному в стрелковых батальонах. Недавно Строев похвалил за отличное знание дела младшего сержанта Медникова из саперного батальона.
И Зарицкий добился его перевода в разведывательную роту, доказывая, что она должна иметь своего толкового сапера-проводника. Он даже настоял, чтобы Медникову присвоили звание старшины.
Сегодня Зарицкий отправился к своим ребятам, посмотреть, как они там устроились в новой траншее, отрытой пониже старой, у самой подошвы высоты, а заодно и вручить старшинские погоны Медникову. Перестрелка к вечеру затихла. Немцы, видно, тоже утомились от бесконечных утренних атак, которые успеха не имели. Сегодня, как и вчера, противник вел себя более сдержанно. После обеда он прекратил всякие наскоки, в которых обычно участвовало до десятка танков, и сейчас лишь изредка постреливали дежурные батареи: через каждые три минуты, точно, секунда в секунду, в немецкой стороне слышались хлопки орудийных выстрелов, и вслед за тем на южном склоне черного от воронок холма, в строгой последовательности батарейной очереди, гулко рвались снаряды. Впору сверять часы по немецким огневым налетам: три минуты — очередь, три минуты — очередь. Такой огонь называют беспокоящим. Непонятно — почему, если он давно никого не беспокоил, кроме новичков, с опозданием падавших на землю.
