Толбухин оглянулся: за его спиной стоял наготове виллис с заведенным мотором. Он сел позади шофера и поехал обратно, в штаб-квартиру.
Там уже собирались генералы, только вернувшиеся с передовой. Их доклады были неутешительными. Противник всюду развивал успех, не давая нашим частям окопаться на новых рубежах. 133-й стрелковый и 18-й танковый корпуса дрались в окружении, отвлекая на себя значительные силы немцев, которые, тем не менее, продолжали двигаться и на юг, громя на своем пути слабые пехотные заслоны между Балатоном и Дунаем. Южный фас прорыва на всем протяжении оставался плохо защищенным. Толбухин понимал, что противник спешит занять как можно большее оперативное пространство, чтобы затем коротким ударом главных сил вырваться к Будапешту.
Начальник штаба генерал Иванов доложил о новой директиве Ставки: войска Третьего Украинского фронта освобождались от участия в боях по ликвидации будапештской группировки и всецело сосредоточивались на внешнем кольце. Вдобавок к этому из состава Второго Украинского передавался 30-й стрелковый корпус.
— За морем телушка — полушка, да рубль перевоз, — для себя, вполголоса заметил маршал.
Но в комнате стояла такая тишина, что все услышали его и согласились с ним: когда-то еще Дунайская флотилия перебросит этот 30-й корпус с левого берега на правый. Вся надежда на скорый выход в район боев дивизий 57-й армии, которая и без того занимала оборону на очень широком фронте.
Толбухин отдал все необходимые распоряжения на ночь, не предвещавшую ничего путного, и хотел было остаться наедине со своими мыслями, тем более, что снова разламывалась голова от боли в затылке.
— Все готово к переезду в Пакш, — напомнил генерал Иванов, когда маршал поднялся из-за стола.
Толбухин посмотрел на него с недоумением, потом устало, но зорко оглядел сочувствующие лица других генералов, которые старались поддержать его в эти минуты своим дружеским участием.
— Так и быть, действуйте, — ответил он Иванову.
Но не успели генералы разойтись, чтобы дать ему возможность немного отдохнуть, как снова звонок из Ставки. На этот раз Верховный Главнокомандующий сразу же прервал его доклад о положении на фронте и сказал, что Ставка разрешает отвести войска на левый берег Дуная.
— Бросать плацдарм в такой обстановке — смерти подобно для войск фронта, — прямо возразил Толбухин.
— Ну, смотрите, смотрите, вам там виднее, — мягко говорил Сталин, явно довольный столь решительным отказом. — Малиновский поможет вам.
— Спасибо…
Толбухин отошел от телефона. Он был так взволнован, что его полные, одутловатые щеки заметно подергивались, словно от тика, — это бывало у него редко.
— Давайте, действуйте, — повторил он, обращаясь уже ко всем.
И генералы вышли.
Правильно ли он поступил, отказавшись уйти с плацдарма?.. Он не помнил другого такого случая, когда бы Верховный звонил ему дважды в течение одних суток. Наверное, в Ставке сейчас ломают голову над тем, как немедленно помочь Третьему Украинскому. Ищут резервы. Но пока резервы подойдут, нужно отбиваться.
Хватит ли духа, чтобы продержаться день-второй? Именно духа, а не силенок? Должно бы хватить. Только сегодня ему докладывали о том, как дрались солдаты и офицеры Первого гвардейского укрепрайона. Один из пулеметных батальонов с утра до вечера отбивал атаки чуть ли не целой танковой дивизии. Батальон поддерживало всего несколько трехдюймовок. Когда расчеты вышли из строя, к панорамам встали офицеры. И погибли все до последнего, но задержали эсэсовские танки дотемна. Или вот еще: артполк на марше столкнулся с танками. Под огнем артиллеристы на ходу развернули батареи и вступили в неравный бой. Танки стреляли почти в упор. Жарко вспыхивали автомашины, рвались снаряды в ящиках, замертво падали наводчики, но танки не прошли. Вот у него какие люди! Не дрогнули в первые дни, не дрогнут и завтра, послезавтра. А вести их к переправам, где остались одни бронекатера, — значит, погубить всех. Нет, нет, нет, надо держатся на правом берегу. Жаль, очень жаль, что погибнут лучшие из лучших, но фронт выстоит, выдюжит, фронт победит. Смертию смерти поправ… Командующему всегда приходится выбирать из двух бед меньшую. Приходится жертвовать тысячами ради сотен тысяч, которые обязательно выйдут на рубеж окончательной победы…
Он стоял у окна, прислушиваясь к орудийному гулу, который долетал сюда грозовыми перекатами. Бой не затихал даже ночью. Он вспомнил, как утром генерал Желтов лично руководил обороной командного пункта, когда немецкие танки вырвались на ближние подступы к Дунафельдвару. Желтов послал навстречу танкам все, что оказалось под рукой, — полк офицерского резерва, сводный сержантский батальон, несколько пушек запасного артполка, — все подчистую, только бы остановить противника на линии Дунафельдвар — Цеце, пока не подойдет с юга одна из дивизий 57-й армии. И Желтов первым поддержал его, когда он решил оставить полевое управление фронта на правом берегу Дуная, — стойкость войск обратно пропорциональна расстоянию, которое отделяет их от командующего. А во время телефонного разговора с Москвой они с Желтовым лишь коротко переглянулись, уже без слов понимая друг друга: нет, отходить на левый берег, ни в коем случае нельзя! Они легко находили общую точку зрения, тем более в такие дни, когда события на фронте принимали драматический характер. Желтов как раз из тех политических работников, которые до тонкостей знают военное искусство, — Алексей Сергеевич с успехом окончил фрунзенскую академию. Что же касается его, Толбухина, то он еще со времен гражданской войны научился ценить оперативные суждения комиссаров. Потому-то между ними, командующим фронтом и членом Военного совета фронта, сразу установилось полное взаимное доверие, и они думали и действовали почти синхронно. Вот и теперь Желтов, конечно, всех поднял на ноги. Все старшие офицеры политуправления выехали на самые опасные участки, в дивизии, которые стоят насмерть. И сам Желтов побывал сегодня в боевых порядках защитников КП. У него есть свои резервы: это коммунисты, число которых прибавляется с каждым днем. А личный пример коммунистов всегда выручал фронт из беды, выручит и на этот раз…
Да что это как сегодня разболелась голова? Федор Иванович, не раздеваясь, прилег на диван, закрыл глаза. Но перед глазами огненным пунктиром, огибая Веленце, поплыл в тумане весь передний край в междуозерном дефиле. Как ни старался он избавиться сейчас от этого видения, никак не мог. Мысль судорожно работала, звенело все вокруг от упругих толчков крови в висках. Как там, в Четвертой гвардейской, у Захарова? Подойдут ли к утру дивизии Шарохина? Сумеет ли Холостяков за сутки переправить тридцатый корпус?.. Огненный пунктир начал постепенно расплываться в утреннем тумане. Уж эти мадьярские туманы! Хорошо бы завтра установилась летная погода. Тогда Судец приналяжет на танковые дивизии врага. Он может приналечь теперь с левобережных аэродромов…
С этой мыслью о завтрашнем летном дне и забылся Толбухин под утро. Начальник штаба осторожно открыл дверь, постоял на пороге, не решаясь разбудить его, и на цыпочках вышел в коридор.
— Кто там? — спросил Толбухин, приподнявшись.
Он встал, одернул китель, сел за стол. Рабочий день опять начался задолго до рассвета.
А впрочем, дни и ночи так перепутались, перемешаюсь в горячке битвы, что люди иной раз спрашивали друг друга, какое же сегодня должно быть число.
Двадцатого января немцы, продолжая наступление, взяли Адонь — выше Дунапентеле. Там, на севере, спешно окапывался 5-й гвардейский кавкорпус, заняв жесткую оборону на перешейке Веленце — Дунай. Туда стягивались артполки даже из-под Будапешта.
Двадцать первого января части 18-го танкового и 133-го стрелкового корпусов с боями вышли из окружения в район Дунафельдвара. Стало чуть полегче.
Двадцать второго января спешно прибыло в полном составе управление 26-й армии из резерва Ставки. На правом берегу Дуная появился и 30-й корпус, который вместе со 133-м и 18-м корпусами и образовал новую, 26-ю, армию.
Но в тот же день, после сточасовых уличных боев, наши войска оставили город Секешфехервар. А 4-й танковый корпус СС начал массированные атаки на севере, имея задачу — выйти к венгерской столице кратчайшим путем.
Толбухин не отходил от телефонов. Каждый час положение на северном участке все ухудшалось. И он решил: в ночь на двадцать третье января отвести 68-й стрелковый корпус генерала Шкодуновича с западного выступа, который немцы могли срезать в любое время, и уплотнить двумя дивизиями оборону на западе, а третью дивизию — Бойченко — перебросить к Секешфехервару, где нажим противника не ослабевал.
Отдавая этот приказ, он вспомнил, что в дивизии Бойченко служит Строев. Все собирался вызвать Ивана к себе, поговорить на досуге по душам, пожурить за то, что до сих пор не давал о себе знать. Да и не собрался. Теперь уж придется отложить встречу до лучших времен, когда немцы будут отогнаны от Будапешта…
