Так шел он с белой повязкой на рукаве — в знак своих мирных намерений — среди других немцев с такими же повязками на рукавах.
Шли обычно до рассвета. Утром группа дробилась. Семьи расходились в разные стороны, каждая семья рассаживалась под своим деревом, хлопотала, варила пищу, ела, вполголоса перешептывалась. Дети уходили в ближнюю деревню и, как правило, возвращались с хлебом, салом, консервами: русские солдаты не скупились и детям давали еду охотно.
Старики тоже шли в деревню к русским и просили табаку, а потом задыхались и кашляли, наслаждаясь крепчайшим русским «макорка».
Парни помоложе и главы семейств разбредались по лесу в поисках «дичины». Дичиной назывались здесь попадавшиеся в лесу беспризорные овцы и коровы. Их ловили, резали ножами, обдирали, а потом жарили на костре мясо, что вызывало острую зависть у тех, кому не посчастливилось. Вслед «охотникам» брели дети и старики, которые набрасывались на остатки туши, растаскивали все до косточки и потом с взволнованным галдежом готовили себе завтрак на маленьких кострах.
Совместно только шли, все остальное делали порознь. Едой не делились. Каждый думал только о своем завтрашнем дне. В общей беде никто не желал заботиться о соседе.
Вечером снова собирались в кучу, обсуждали дальнейший маршрут и двигались дальше. Какой-то бывший ефрейтор родом из Ландсберга хорошо знал окрестности. Он вел группу.
Как и прошлой ночью, шли лесами, так как дороги были запружены русскими войсками, а главное, толпами иностранцев. Иностранцев немецкие беженцы боялись гораздо больше, чем русских солдат.
Светила туманная луна. Ноги мягко ступали по напоенным влагой гнилым сосновым иглам. Пробирались мимо смолокурен, покинутых лесопилок, охотничьих хижин. Вскоре вышли к большому озеру. На рассвете лес внезапно кончился. Перед беженцами вырисовались очертания большой деревни с заводскими трубами на южной окраине.
Остановились. Некоторое время смотрели из-за деревьев на пустынное селение. Расселись под елками, разбрелись по лесу, ели, спали, вздыхали, ходили за «дичиной». К вечеру двинулись дальше.
Пересекая шоссе южнее деревни Вугартен, немцы услышали смех и разговоры. Под деревьями на обочине дороги цыганским табором расположились на ночлег люди.
Веселый женский голос окликнул немцев по-французски:
— Quelle pays passe par la?[16]
Не получив ответа, молодая француженка, стоявшая, прислонившись к дереву, с папироской во рту, начала вглядываться в тусклые очертания человеческих фигур и вдруг, выплюнув папираску, произнесла по-немецки:
— Оо!.. Дас дритте райх!.. — и минуту погодя выкрикнула: — Хайль Шикльгрубер![17]
Раздался оглушительный свист. Под этот свист немцы торопливо пересекли дорогу, прошли по вспаханному полю и, все более ускоряя шаг, укрылись в роще. Они еще услышали позади себя чьи-то слова, произнесенные с комической торжественностью:
— Also entrann Zaratustra![18]
— Божье наказание… — бормотал высокий старик, шедший рядом с Винкелем.
В Ландсберге Винкель отстал от других и пошел искать явочную квартиру.
Не без труда нашел он нужный ему трехэтажный дом с огромной белой простыней на длинном флагштоке. Дом этот стоял, погруженный в тишину и темноту.
Винкель отворил парадную дверь и прислушался, потом поднялся на второй этаж. Здесь было темно. Он зажег спичку и сразу же увидел аккуратную белую дощечку:
Карл Вернер, зубной врач
Винкель позвонил. Звонок не работал. Винкель постучал. Никто не отозвался. Винкель толкнул дверь. Дверь оказалась незапертой. Винкель вошел и зажег еще одну спичку. В квартире все было поднято вверх дном. На полу валялись раскиданные вещи и битая посуда. Блеснул никель зубоврачебного кресла.
Винкель приоткрыл дверь в следующую комнату и, испуганный, отпрянул. Там что-то шевелилось, большое и безмолвное. Винкель после минуты напряженного ожидания решился снова заглянуть в комнату. Дрожащими руками он зажег спичку.
В дальнем углу лежала огромная собака сенбернарской породы. Она пошевелилась, но не встала, только задышала тяжело. Старый пес умирал.
Винкель быстро покинул комнату, притворил за собой дверь и вышел из квартиры обратно на лестничную клетку. Он уже собирался вовсе оставить этот дом, как вдруг из темноты послышался женский голос:
— Не к господину ли Вернеру вы стучали?
— Да, — сказал Винкель.
— Вы не родственник его?
— Родственник жены.
— Вас не зовут ли Карл Визнер?
— Нет.
— Вы не из Силезии?
— Нет.
Покончив с этими вопросами, говорившая зажгла спичку, довольно долго, пока вся спичка не выгорела, оглядывала Винкеля, потом сказала:
— Зайдите.
Винкель вошел в квартиру, расположенную напротив квартиры Вернера. Женщина, оказавшаяся старухой с нечесанными седыми волосами, придвинула ему стул, а сама ушла за ширму и стала там что-то готовить при свете коптилки.
— Так вы, значит, родственник фрау Гильды Вернер? — спросила она из-за ширмы и, не дожидаясь ответа, продолжала: — Так вот, если вы когда-нибудь встретитесь с фрау Гильдой, передайте ей привет от фрау Клайнердинг. Она знает меня, соседи, слава богу. И передайте ей, что господин Вернер ушел в прошлую пятницу, накануне прихода русских. Ночью ушел. А также, что квартиру он хотел оставить на мое попечение, но у меня своих забот хватает, и я наотрез отказалась. Наотрез. Так ей и передайте. А если она вернется когда-нибудь и найдет часть своих вещей у фрау Мюллер и у фрау Зельвиц с первого этажа и свои чулки на кривых ногах фрау Ленц с третьего этажа, чтобы на меня не обижалась… Я не обязана охранять чужие вещи в такое время. Вот что я имею передать фрау Гильде. Она, насколько мне известно, эвакуировалась в Штеттин… — Старуха вышла из-за ширмы с коптилкой в руках, поставила коптилку на стол, стала перетирать полотенцем тарелки и спросила: — А вы куда направляетесь?
— Не знаю, — сказал Винкель.
Старуха громко загремела тарелками и с внезапной злостью проговорила:
— Не знаете?! Сначала весь мир против нас восстановили, все уничтожили, а потом «не знаю»!.. Боже мой, что они натворили! Молодежь перебита на войне, города разрушены!.. Попадись мне кто-нибудь из них, из вашего начальства, я бы его сразу русским выдала!.. И не пожалела бы его, будь он хоть какой разнесчастный на вид, — закончила она, пристально взглянув на Винкеля.
— Я не нацист, — пробормотал Винкель.
Старуха сардонически скривила губы и сказала:
— Все теперь не нацисты! Вот и господин Вернер перед бегством зашел ко мне — все насчет своей квартиры — и тоже говорил: «Я не нацист»… Еще русские не вошли в город, а он уже перестал быть нацистом. Меня принудили, говорил он мне… Еще и русских даже не было. Он мне еще и свою собаку хотел вдобавок оставить… Она-то на нацистка, это верно… Да кормить ее нечем…
Светало. Сквозь чёрную бумажную штору маскировки пробивался рассвет. Старуха погасила коптилку и отворила штору. Серое дождливое утро скучно заглянуло в комнату.
Винкель сказал:
— Нельзя ли мне поспать у вас, фрау Клайнердинг, до вечера? Вечером я уйду…
— Спать, спать! — сварливо забормотала старуха. — Заснуть бы навеки и не видеть всего этого!.. — Она резким движением распахнула дверь в соседнюю комнату и сказала: — Там можете поспать. Только уж прошу извинить, на кровать не ложитесь… Наверно не мылись от самого Сталинграда!..
Винкель лег на полу, но, несмотря на усталость, довольно долго не мог заснуть. Ему все чудилось, что старуха уже идет к русскому коменданту, с тем чтобы выдать его, Винкеля.
Вечером Винкель покинул дом фрау Клайнердинг и вышел на улицу. Через город проходили русские войска. Лил дождь, но было совсем тепло и пахло весной. Винкель шел медленно, хоронясь в тени домов.
Вскоре он очутился за городом. Где-то, справа и слева, на ближних дорогах, тарахтели машины и раздавался неровный топот ног.
Винкель ускорил шаги, чтобы поскорее очутиться под защитой видневшегося невдалеке леса. Достигнув опушки, он пошел медленнее. В какой-то ложбине он услышал тихие голоса. Раз говорили шёпотом, значит говорили по-немецки. Действительно, тут отдыхала группа немцев и немок. Заслышав шаги Винкеля, они и вовсе притихли. Потом поняли, что и он немец — по белому пятну на рукаве и по его настороженной, пугливой повадке.
Узнав, что Винкель идет из Ландсберга, они стали расспрашивать, что там слышно. Встречал ли он там группы иностранцев? Сильно ли разрушен город?
Ответив на вопросы, Винкель в свою очередь осведомился, нет ли тут людей, идущих в Кенигсберг в Неймарке? Здесь таких не было, но были люди, идущие в Зольдин и Бад-Шенфлис, а это как раз по дороге в Кенигсберг.
