— Далеко до Кенигсберга? — спросил Винкель.
— Семьдесят километров…
— Там уже русские или…
— Русские. Всюду русские…
— А наши далеко?
— Наши?…
— Армия?…
— Да, наши. Армия.
— Далеко…
— Очень далеко.
Винкель присоединился к людям, идущим в нужном ему направлении.
Всю дорогу плакала какая-то женщина. Она шла сзади и тихо скулила.
Шли, как водится, до утра. На рассвете разбрелись по окрестностям, ели, спали.
Винкель достал из кармана кусок хлеба и жевал, сидя под деревом. Было сыро, но тепло. Под соседним деревом тоже сидел немец и тоже что-то жевал. Становилось все светлее. Винкель заснул, потом проснулся, снова заснул и опять проснулся.
Немец под соседним деревом спал.
Взгляд Винкеля бесцельно блуждал по лесу, по ровным просекам, по деревьям, издающим крепкий смолистый запах. Наконец он посмотрел и на спящего соседа, и лицо этого человека — длинное, безбровое, угреватое показалось Винкелю знакомым.
Человек был одет в грязное старое пальто. В руке он зажал палку с костяным набалдашником. Ноги его были обуты в рваные ботинки. Одной рукой он крепко прижимал к себе рюкзак.
«Гаусс!» — узнал его Винкель, обрадованный и пораженный.
Винкель подполз к нему, присмотрелся и уже уверенно позвал:
— Гаусс!
Гаусс проснулся, испуганно взглянул на Винкеля, но не узнал его. Винкель улыбнулся — впервые за пять недель.
— Гаусс, — сказал он, — здравствуй, Гаусс! Это я, Гаусс. Я, Винкель…
Гаусс ахнул. Они обнялись, потом уселись рядом, и Винкель начал торопливо рассказывать о своих злоключениях. Он говорил начистоту, совсем начистоту, не так, как тогда, с Ханне.
— Всё пошло к чёрту, это ясно, — сказал он напоследок. — Всему конец. Надо спасать свою шкуру.
— Пст!.. — сказал Гаусс, оглядываясь. — Тише!..
— Чего бояться? — возразил Винкель. — К чёрту! — Произнес он это, однако, пониженным голосом.
— Тише, — повторил Гаусс. — Молчи! — Он придвинулся ближе к Винкелю: — Такие мысли надо держать про себя, не то… Ты откуда идешь?
— Из Ландсберга. Заходил к Вернеру.
— Он давно удрал.
— Мне сказали. А ты что?
Гаусс усмехнулся:
— Продолжаю служить отчизне… Тут у нас руководитель новый. Может, слышал про такого? — голос Гаусса еще больше понизился, — Фриц Бюрке… Эсэсовец, штурмбанфюрер. — Помолчав, он начал рассказывать о том, что приключилось с ним за последний месяц. — В Гнезно я пожил только два дня, еле спасся; кто-то из соседей — немец, между прочим, — сообщил советскому командованию о моей персоне. По дороге я выдавал себя за чеха, родом из Судет… Даже пристал к группе чехов, хотел пробираться с ними вместе, но напился пьяный и наговорил чёрт знает чего. Чуть не убили. А в Брайтенштайне меня застукал этот Бюрке. Теперь я бегаю кругом, как собака, и приношу шефу данные о передвижениях русских… Вот какие дела!.. — Он огляделся и шепнул Винкелю в самое ухо: — Этот Бюрке — страшный тип!.. Убийца. Берегись, ни звука про свои настроения!..
— Так уйдем, — сказал Винкель. — Мы офицеры вооруженных сил, не эсэсовцы…
Гаусс покачал головой:
— Этот Бюрке, — знаешь… Он говорит, что мы в ближайшие дни заключим мир с англичанами и американцами и ударим всеми силами по русским… В Берлине на это здорово надеются.
Помолчали. Потом Винкель спросил:
— А где Крафт?
— Крафт? — Гаусс махнул рукой. — Застрелился в Познани.
Опять помолчали.
— У тебя табаку нет? — спросил Гаусс.
— Нет.
— Умно сделал, — сказал Гаусс, подразумевая Крафта. — Я и сам хотел, но смелости нехватило.
Гаусс внимательно посмотрел на Винкеля:
— Тебя узнать нельзя. Очень изменился. Что ты собираешься делать?
— Не знаю.
— Куда ты шел?
— В Кенигсберг в Неймарке, на явочную квартиру.
— Старые явочные квартиры все разгромлены. Многих из наших захватила русская контрразведка.
— Что же делать?
— Не пойдешь со мной в Зольдин?
— К этому Бюрке?
— А куда ж идти?
Вечером немцы снова собрались вместе и пошли дальше. Винкель безвольно следовал за Гауссом.
К рассвету прибыли в Зольдин. Гаусс повел Винкеля на западную окраину городка. Шли задними дворами. Перелезали через низкие ограды, палисадники. Наконец очутились в пустынном переулке со сплошь разрушенными зданиями.
Оглядевшись, Гаусс юркнул в полуподвальное окно одного дома. Винкель молча последовал за ним. В полуподвале оказалась дверца, за ней другая, и вскоре оба очутились в длинном сыром коридоре, где пахло прелью и мышами.
Шли долго. Наконец очутились в квадратном подвальном помещении. Здесь повсюду стоял острый винный запах. Кругом громоздились большие бочки. На одной из них горела коптилка. Два человека спали на полу на соломе. Третий, поправлявший фитиль коптилки, о чем-то вполголоса спросил у Гаусса. Гаусс успокоительно сказал:
— Да, да…
Они пошли дальше, миновали сырой темный коридор и, приоткрыв большую железную дверь, вступили в другой винный подвал, сплошь заставленный бочками. Тут было светло, горела маленькая электрическая лампочка, провод от которой покоился на бочках, а сама лампочка свисала с огромной, многоведерной бочки, освещая головы двух людей, сидевших у стола.
Гаусс, оставив Винкеля у двери, подошел к столу, уставленному кружками, нагнулся к одному из сидящих людей и прошептал что-то.
Человек, с которым разговаривал Гаусс, был маленький, худенький, с острой куньей мордочкой. Он громко произнес:
— Винкель! Подойдите!
Винкель подошел. Второй человек, сидевший за столом, оказывается, спал, положив голову на руки. Большая нечесаная голова с круглой плешью покоилась среди кружек.
— Садитесь, — сказал человек с куньей мордочкой.
Винкель сел.
— Еще один офицер из вермахта? — вдруг произнесла голова с круглой плешью.
— Да, — ответил человек с куньей мордочкой.
— Обер-лейтенант Конрад Винкель, — представился Винкель.
Голова еще с минуту полежала на столе, потом приподнялась. На Винкеля смотрели в упор маленькие проницательные глазки. Голова была посажена на огромные жирные плечи, шея почти отсутствовала.
С минуту посмотрев на Винкеля, человек вдруг громко захохотал.
— Э!.. Посмотри на него, Макс! — крикнул он. — Ну и вид! Где это ты такой платок достал? Шелковый, по-моему! Настоящая фрау!.. Хо-хо-хо! Садись к столу, фрау Винкель! Кушай, пей, а потом в кроватку, хо-хо-хо!..
Этот взрыв веселья погас так же внезапно, как и вспыхнул.
— Садись, — сказал человек мрачно, хотя Винкель уже сидел. — Что? Плохо тебе? Плохо, — ответил он сам себе и, помолчав, проговорил: — Будем знакомы. Я Фриц Бюрке. Слышал про такого? А это Макс Диринг, мой помощник… Далеко пойдет, если русские не задержат, хо-хо-хо!.. Ну, Винкель, что ты будешь делать?
Винкель пробормотал что-то насчет необходимости доложить начальству.
— Начальству! — усмехнулся Бюрке. — Какому начальству? Ты переходишь под мое начальство… Или, может быть, тебе как офицеру вермахта не подобает состоять под эсэсовским начальством? Работали, мол, вместе, а подыхает пусть СС? Может быть, тебя больше устраивает рейхсвер, такие господа, например, как фон Витцлебен или Бек, если ты их еще помнишь? Учти, вот эти руки, — он положил на стол две огромных красных волосатых руки, унизанных кольцами, — эти руки сперли Бенито Муссолини у англичан из-под самого их носа. Понял? Вот кто такой Фриц Бюрке! Я при Штюльпнагеле в Париже работал по мокрым делам, в России — при Кохе. Я еще с Штрассером и Ремом работал, если ты помнишь про таких… Пей, чего сидишь? Вина тут хватит до победы!
Винкель выпил кружку вина, и у него закружилась голова. Он со страхом исподлобья глядел на эсэсовца. Тот налил ему еще кружку. Винкель выпил и эту. Ему хотелось быть пьяным.
Бюрке, помолчав, сказал:
— Не бойся, со мной не пропадешь! Мне знаменитая парижская гадалка мадам Ригу предсказала, что я умру генералом. А мне до генерала далеко, так что придется еще пожить… И вот я прибыл сюда, работать в русском тылу, так сказать! В русском тылу — на германской территории! Никогда не думал!.. И что же я вижу? Я вижу, что немцы наложили в штаны, вот что я вижу… Где здоровые силы нации? Я их не вижу… Мы как в чужой стране. Каждый раз боимся, чтобы нас не выдал какой-нибудь пруссак… — Его глаза вдруг помутнели и налились злобой. Он продолжал: — И в эту, так сказать, эпоху меня направляют на работу в русский тыл!.. Мокрое дело, пожалуйте, Фриц Бюрке!.. Мы в вас верим, Фриц Бюрке!.. Это по вашей части, Фриц Бюрке!.. Что ж, поборемся! Фриц Бюрке — чернорабочий национал-социалистской идеи. Он не неженка, не дипломат, не оратор, а работник. Я всех убью!.. А тебя, Винкель, я тоже убью! — закончил он неожиданно. — Я тебе не чистенький офицерик из вермахта! Вырву руки и вставлю спички, понял?… И сними свой платок, старый зад! Быстро! Побрить его и напихать национал-социалистской идеей до отказа!.. Пей, Винкель!
