— Гора Брокен находится совсем в другом месте, — поправил я.
— Знаю, — сказал он и ткнул рукой, в которой держал кружку с кофе на зыбкие туманные очертания замка Айсфойер. — Милое, очень милое местечко. Не знаю, есть ли тут сокровища, но, клянусь моим париком, что лихорадка есть определенно.
— Что-что? — я удивленно воззрился на него. — Какая лихорадка? Какие сокровища?
— А, пустое, — г-н Ландау усмехнулся. — Это из стивенсоновского «Острова сокровищ». Любимая книга моего детства. Вот так-то, доктор Ливси… то есть, я хотел сказать, доктор Вайсфельд. Я действительно рад вас видеть. И еще хочу вам сказать… — он вдруг замолчал. Его лицо выразило сильнейшее удивление. При этом смотрел он куда-то в конец улицы.
— Странно… — пробормотал он. — Очень странно…
Я проследил за его взглядом. По центральной улице, ведущей от ворот гетто, медленно двигалась большая группа людей. Сначала я подумал, что это одна из рабочих команд, вернувшаяся по какой-то причине раньше времени. Но заметив узлы и чемоданы, ручные тележки со скарбом, понял свою ошибку. В Брокенвальд прибыл новый транспорт.
— Ваш кофе остыл, — сказал я.
Г-н Ландау вздрогнул, словно очнулся. Удивление стекло с его лица, вернув прежнее, насмешливо-скептическое выражение.
— Да, кофе. Божественный напиток… — он помрачнел. — Ч-черт побери, моей жене повезло куда больше. Ее признали годной для физической работы, так что паек у нее приличнее… — он залпом допил мутную остывшую жидкость, завернул кружку и миску в большой выцветший платок. — Ладно, мне пора. Рад был поболтать. Так не забудьте: завтра премьера.
Я смотрел ему вслед. Поравнявшись с г-ном Горански, Ландау остановился и похлопал его по плечу. Когда тот оглянулся, Ландау вытащил из кармана маленький кусок хлеба, протянул ему. Старый актер отшатнулся, затем буквально впился в подарок. Ландау двинулся дальше. Горански потащился за ним, то и дело хватая за рукав. Вскоре они скрылись за углом одного из зданий.
На следующий день я начисто забыл о встрече с Максом Ландау. Утром, когда я терпеливо ожидал завтрака все в той же очереди, подошел полицейский — может быть, тот самый, к которому обращал свои театральные филиппики режиссер-скандалист.
— Доктор Вайсфельд?
Повторяющиеся ситуации вызывают устойчивый стереотип поведенческих реакций. Взглянув на молодчика в синем мундире и синем же кепи с потрескавшимся лаковым козырьком, я испытал предательскую слабость в ногах. Соседи по очереди, до того негромко переговаривавшиеся между собой, немедленно стихли. Я тотчас вспомнил, как в сентябре 1939 года, сразу после начала войны, в аудиторию клиники Хайдельбергского университета, где я читал лекцию о возбудителях чумы, вошел полицейский чин. И точно так же вокруг воцарилась тишина, центром и источником которой стала моя фигура. И точно так же у меня во рту появился солоноватый привкус, когда тот полицейский, так же, как нынешний, громко осведомился: «Доктор Вайсфельд?» И добавил: «Прошу следовать за мной».
— Прошу следовать за мной, — сказал «синий», поигрывая дубинкой. Вежливая форма лишь подчеркивала реальное соотношение положения — он был хозяином (во всяком случае, в данный момент), я — бесправным существом.
— Может быть, вы позволите мне позавтракать? — утреннее чувство голода, особенно обострившееся в последнее время, показалось в тот момент просто нестерпимым, я ощутил мгновенную режущую боль в области желудка и одновременно совершенно невероятную ненависть к полицейскому. Мне кажется, я мог бы его убить…
Хотя нет, вряд ли, конечно. Но если бы по какой-то причине его сейчас хватил удар, я бы искренне обрадовался.
Как раз очередь продвинулась на одного человека, и я повернулся, чтобы занять освободившееся пространство. Правда, сегодня меня никто не подтолкнул в спину.
Полицейский бесцеремонно схватил меня за плечо и выволок из очереди.
— Хотите, чтобы вас повели силой? — рявкнул он. — Смотрите, доктор, так можно остаться не только без завтрака. Шагайте, шагайте! — он с силой ткнул меня дубинкой между лопаток.
Очередь смотрела на происходящее вполне безучастно. Впрочем, нет. Безучастными оставались те, кто стоял ближе меня к раздаче пищи. У тех же, кто недавно занимал места позади, лица на мгновение выразили радость. Разумеется, не потому, что меня забрал полицейский, а потому что очередь немного подвинулась.
Не исключено, впрочем, что мне показалось. И даже наверное показалось.
Когда мы свернули за угол и пошли по Пражскому переулку, полицейский перестал меня толкать. Чуть прибавив шаг, он пошел рядом со мной, ничего более не говоря. Встречные спешно уступали нам дорогу.
Так в молчании мы дошли до хорошо мне знакомого приземистого бетонного параллелепипеда, над которым развевался белый флаг с красным крестом — медицинского блока. Полицейский сказал:
— Вам к доктору Красовски. По коридору, прямо.
Он первым поднялся по ступеням и предупредительно распахнул дверь, что было совсем неожиданным.
Доктор Красовски ждал меня, сидя за крохотным столом в каморке, служившей ему кабинетом. Как я уже говорил, в Юденрате он ведал медицинской службой. Именно ему я был обязан своим недавним увольнением. Сейчас он явно испытывал неловкость и потому начал разговор со мной, глядя в наполовину замазанное белой краской окно, за которым ровным счетом ничего не было видно. Только затянутое серыми тучами небо.
— Нужна ваша помощь, — сказал он. — Новый транспорт. Как обычно — авитаминоз, пеллагра. Впрочем, это не по вашей части. Но есть несколько случаев брюшного тифа, дизентерия. Словом, хороший букет. Так что приступайте к осмотру. И постарайтесь сообщить мне о состоянии больных сегодня же, во второй половине дня.
Каморку, которую занимал Красовски, кабинетом можно было лишь с большой натяжкой. Здание, в котором располагался медицинский блок Брокенвальда, прежде выполнял функции склада сельхозпродукции. Въевшийся в стены и перекрытия стойкий запах гнили не могли перебить даже резкие ароматы карболки и лизола. С непривычки у человека начинали слезиться глаза, а в горле появлялось жжение.
И, разумеется, фанерные полустенки, разделившие бывший склад на множество помещений, не служили преградой ни этим запахам, ни весьма специфическим звукам, создававшим особую атмосферу медблока.
Дав мне задание, Красовски, наконец-то оторвался от созерцания неба и взглянул на меня. Глаза у него были красные, воспаленные.
— Я очень сожалею о случившемся, — сказал он устало. — Конечно, в увеличении смертности от тифа вашей вины нет. Надеюсь, этот инцидент будет забыт — в первую очередь, вами, доктор Вайсфельд… — он потер переносицу указательным пальцем. Палец был заклеен пластырем. Красовски некоторое время сосредоточенно рассматривал его. — Ночью я оперировал трижды. Прободение язвы и два аппендицита. Двое уже скончались от перитонита брюшной полости. Думаю, третий тоже протянет недолго… Вы не хирург, доктор Вайсфельд, — он вздохнул. — Ладно, это неважно. Мне обещали, что ваш паек будет изменен с сегодняшнего дня, — тут он впервые посмотрел на меня. — Хотите выпить? Самую малость, — не дожидаясь моего ответа, доктор Красовски подошел к шкафу с хирургическими инструментами, занимавшему четверть помещения, извлек оттуда двухсотграммовую бутылку синего стекла, а из ящика стола — алюминиевую кружку. — Спирт, — буркнул он. — Я без этого не выдержу.
Я отказался — после месячного недоедания алкоголь мог сыграть со мной злую шутку. Красовски не настаивал. Налил себе в кружку граммов пятьдесят.
— Не будете пить — нечего стоять и смотреть, — сказал он с неожиданной злостью. — Идите, я вас больше не задерживаю. Дай вам Бог справиться с осмотром.
У двери я оглянулся. Член Юденрата доктор медицины Красовски невидяще уставился в закрашенное белой краской окно. Взгляд его был пуст и бессмысленен.
Итак, мое вознесение на вершину оказалось столь же внезапным, что и падение. Но если падение родило во мне настоящее отчаяние (правда, недолгое), то вознесение я воспринял без особого облегчения или восторга.
В коридоре удушающая смесь запахов все-таки ощущалась сильнее. У меня начала кружиться голова. Я поскорее свернул за фанерную перегородку, где проводился первичный осмотр прибывших. Здесь было просторнее, чем в кабинете д-ра Красовски. Вдоль стен тянулись длинные скамьи, часть огорожена ширмами. Ближе к окну стоял письменный стол и шкаф с медицинскими инструментами и крохотным набором лекарств.
За столом уже сидела медсестра Луиза Бротман, моя давняя помощница, в прошлом жительница Вены. Белое ее лицо не имеющей возраста фарфоровой куколки казалось суровым, будучи в действительности просто серьезным. Но кукла не может быть серьезной, кукла может быть либо беззаботной, либо суровой.
