вскрикивает — прямо перед ней пенек со всех сторон утыкан желтовато-серыми с коричневыми пятнышками шляпками опятами. Она наклоняется и срывает несколько штук. Грибной запах ударяет в нос, пьянит, и ей чудится большая, закопченная на костре сковородка, доверху наполненная жареной картошкой с грибами. Но костры жечь запрещено, и приходится отогнать [19] видение. Эльза распрямляется, делает несколько шагов, стараясь заняться своими мыслями, но лес будто дразнит ее, выставляет напоказ, коричневоголовые боровики и подберезовики, оранжевые подосиновики, охряные маслята и рыжики.
Эльза не раз слышала как полным-полны белорусские леса грибами, и около базы вместе с другими девушками собирала их, но такую щедрость природы видела впервые. Давно не ступала, видно, здесь нога человека, коль все стоит в диком, первозданном виде. Неплохо было бы нарезать грибов да насушить над костром к зиме...
Бавин заметил: сквозь бурьян и траву кое-где просматривалась прошлогодняя стерня, неровная — то высокая, то низкая: косили чем попало и как попало. И все же косили. А в этом году поле заброшено: нечем сеять, да и некому.
Эльза спускается в самую низину: поляна представляет собой длинную элипсовидную площадку около полутора километров длиной и метров пятьсот шириной с заметным наклоном к лесу, где они остановились. «Под гору самолет быстрее наберет необходимую для отрыва скорость», — вспоминаются слова высокого с добрыми глазами сержанта, спокойного и чем-то очень милого, располагающего к откровенности, к доверию. Перед вылетом Эльзу предупреждали, чтобы ни с кем на аэродроме в разговор не вступала. Она нарушила этот запрет и до сих пор не может понять, что толкнуло ее на это. И раньше ей приходилось встречаться с симпатичными мужчинами, оказывающими внимание и желающими добиться взаимности, но ни один из них не взволновал ее так, как сержант. Чем околдовал он ее?.. Лицо самое простое, фигура далеко не спортивная, походка вразвалочку, а вот что-то в нем есть такое притягательное. Вот и не сдержалась она, первая заговорила... и когда приземлилась темной ночью здесь, в Белоруссии, ответила ему красной и зеленой ракетами.
С той ночи, вернее с того вечера, думает она все время о сержанте. Он даже снится ей, является в воображении в минуты радости и грусти — высокий, сильный, спокойноуверенный в своих поступках. Таким он ей, по крайней мере, представлялся. А когда вчера сообщили, что к ним с Большой земли прилетит самолет, на душе у Эльзы стало и того беспокойнее: все кажется, будто прилетит к ним он, ее знакомый сержант. Разумом она понимала — такое невозможно: сержант летает на бомбардировщике, [20] ожидается транспортный самолет. Но сердце не подчинялось рассудку.
Вот и выбранная для посадки самолета площадка. Она ровная с твердым грунтом, поросшим сурепкой, лебедой, васильками — извечными спутниками колосовых, — вымазавшими чуть ли не в рост человека. Посадке они не помешают, а вот взлетать будет сложнее. Эльза останавливается еще раз окидывает площадку взглядом, прикидывает: «Взлетит, под гору... А костры разложим вот здесь...»
Эльза первой улавливает гул самолета и сразу определяет — наш, Ли-2. Тормошит прикорнувшего у сложенного в кучу хвороста командира, намаявшегося за эти сутки более всех: он за все в ответе — за скрытность перехода, доставку тяжелораненых, обеспечение благополучной посадки самолета, и за многое другое. Потому и отдыхал он меньше остальных. Вот только с наступлением темноты, когда хворост уложили в кучи и все приготовили к встрече самолета, он прилег и мгновенно уснул.
Бавин поднимается без промедления — военная жизнь приучила его всегда быть начеку и во сне помнить задачу, — прислушивается. В слабом свете зависшего у самой кромки леса лунного серпа видно его сосредоточенное лицо.
— Наш, — уверенно подтверждает он, смотрит на часы и командует: — Зажечь костры!
Ли-2 делает круг, и Эльза испытывает такое неудержимое желание послать красную и зеленую ракеты, что достает из-за пазухи ракетницу. Бавин замечает это.
— Пока нет необходимости, — предостерегает он.
И Эльза приходит в себя, прячет ракетницу. Конечно же нет никакой необходимости...
Самолет делает заход и почти у самой земли включает фары. Садится точно на траверсе костров. Бавин, Эльза, Подшивалов и еще четверо партизан, непосредственно занимающихся посадкой, бегут к нему. Ли-2 разворачивается и ослепляет светом фар приближающихся. Эльза прикрывает глаза рукой. Самолет сбавляет обороты, но летчики моторы не выключают, чтобы в случае крайней необходимости иметь возможность немедленно взлететь. Отрывается дверь. Эльза видит в проеме человека и кричит изо всех сил пароль. Спускается лестница и ей протягивают руку. Она одним махом взбирается в салон и с замершим [21] сердцем идет по узкому проходу между ящиков и тюков к кабине летчиков. А ноги становятся пудовыми их трудно оторвать от пола и вот-вот подломятся — так бывает только во сне... Навстречу ей выходит высокий мужчина в меховой летной куртке, в шлемофоне. Лицо не видно, но походка... Такая знакомая...
«Иван!» — с тревогой думает она. Но тут же бессильно опускает руки: нет, не он. Бледно-оранжевый блик от костра, пробивающийся сквозь иллюминатор, высвечивает немолодое лицо с широким приплюснутом носом, раздвоенным подбородком. Не он..
— Туда нельзя! — властно останавливает ее летчик. — Вы что хотите?
— Вы командир? — Эльза берет себя в руки и заставляет успокоиться.
— Нет, командир там, — кивает высокий на дверь пилотской кабины. — Он скоро выйдет.
Командир, выглянув из-за перегородки, — небольшого роста, круглолицый, — нетерпеливо махнул рукой:
— Быстрее разгружайте, время вышло!
— Простите... — Эльза поворачивается и медленно спускается по трапу на землю.
Самолет улетел. Партизаны перенесли в лес ящики, тюки; самое необходимое взяли с
собой, остальное зарыли под кронами деревьев.
— Эльза! — на пути в лагерь подзывает Бавин девушку. — Готовь группу к заданию. На этот раз — железная дорога Тереховка — Хоробичи. Немцы усиленно перебрасывают к Сталинграду боевую технику и живую силу. Дорогу охраняют каратели и полицаи, так что будьте осторожны. Возьмите мины замедленного и дистанционного действия. Возвращайтесь сюда же. Встреча через пять дней.
Второй день сыплет дождь. Мелкий, холодный, и воздух от него стылый, промозглый, пробирающий до костей. Одежда на партизанах промокла, отяжелела и не согревает. Вторые
сутки группа подрывников во главе с Эльзой находится в засаде. Трижды партизаны минировали железную дорогу и трижды немцы срывали диверсию: два раза мины обнаруживала специально натасканная овчарка, в третий сработала шумовая сигнализация, и партизаны чуть не попали в засаду. Пришлось менять роковое место, уходить дальше на восток. [22]
Почти весь день пролежали партизаны недалеко от железнодорожного полотна, изучая систему его охраны. А на этом участке фашисты неусыпно оберегают важнейшую артерию своего фронта: вдоль насыпи расхаживают часовые с собаками, два раза проезжала дрезина с пулеметом; а когда идут особо важные эшелоны, впереди паровозов прицепляются платформы, груженные песком.
Много за эти длинные-предлинные часы передумала Эльза перебирала в памяти свои прежние вылазки на шоссейные и железные дороги. Были и раньше трудные случаи, но этот — особенный. Можно, конечно, просто взорвать железнодорожную линию и уйти — это тоже задержит на какое-то время переброску на фронт эшелонов, — но надо не просто взорвать дорогу, а и уничтожить технику, фашистов. И Эльза со своими друзьями ждала. Ночь опускается медленно, заливая чернотой болотистые низины, сквозь которые вчера пробирались партизаны, опушку леса, насыпь железнодорожного полотна. И вот все — и небо и земля — становится черным. По-прежнему моросит дождь, по-прежнему холод сковывает тело. Эльза чувствует, как ноги начинает сводить судорога. Она то поджимает их, то распрямляет; тишина такая, что слышно, как на далекой отсюда станции пускает пары паровоз. Эльза замирает, прислушивается; с разлапистой ели ритмично и монотонно шлепают дождевые капли.
— Идите, — шепчет Подшивалов, кивая в сторону ели. — Переобуйтесь, разотрите
ноги.
— Потом, — так же тихо отвечает Эльза. Она — командир подрывной диверсионной группы — не может, не должна показывать свою слабость. Всем трудно, и не у нее одной сводит судорогой ноги. Надо вытерпеть, выдюжить, иначе какой же ты командир!
Слева на железной дороге вспыхивает светлячок — кто-то прикуривает. Не иначе патрульные. Вскоре издалека доносятся приглушенные дождем голоса. Речь немецкая. Но с собакой фашисты или нет? Днем ходили с овчаркой, теперь не будь ее — не вели бы себя так беспечно. Хорошо, что ветерок потягивает со стороны насыпи, иначе собака могла бы учуять партизан.
