— Понимаешь, тут один офицер… Ну, как тебе объяснить, уж очень ты ему пригляделась. «Кто такая?» — все спрашивал, а потом признался: «Хочу, говорит, познакомиться». Я сейчас, подожди минуточку.
Хозяин засеменил по залу и присел к столику, за которым беседовали два рослых офицера.
— Разрешите? — обратился он к одному из них, и на его лице засияла многообещающая улыбка. — Дама ждет вас. Где изволите?
Офицер сощурил левый глаз, выпил глоток коньяку, закурил и строгим тоном спросил:
— Вы ручаетесь за фрау?
— Вполне!
— Извини, друг, сердечные дела!
Светловолосый офицер вышел из-за столика. В кабинете услужливого хозяина его ждала миловидная девушка.
— Честь имею! — щелкнул каблуками. — Герберт! Офицер немецкой армии!
Стараясь рассеять скучное настроение фрейлейн, обратился по-русски:
— Наверное, я виновник вашего плохого настроения? Не так ли?.. Гм…
— Паша! — быстро вставила Савельева, назвав свое имя.
— Не так ли, Паша?
— Настроение у меня хорошее, напрасно сокрушаетесь.
Девушка прислушалась к его голосу: говорит он ровным, как будто приглаженным тенором. И своей обходительностью и приятной внешностью Герберт вызвал симпатию Паши.
— Я давно хотел с вами познакомиться. Сегодня сбылось мое желание. Но, я вижу, это вас мало радует!
Паша не ответила по существу, а прямо в упор, с укором сказала:
— Вы немец? А где же научились так хорошо говорить по-русски?
— Я переводчик. Пойдемте на свежий воздух.
Паша и Герберт медленно шли по слабо освещенной улице Словацкого. Она рассеянно слушала офицера, говорившего о Германии, которая быстро возвеличилась и стала могущественной державой в Европе. Пройдет немного времени, уверял он, и великая Германия будет самой сильной в мире. Да, да, так говорит фюрер.
Паша не вступала в беседу. Что ему ответить? Нужна осторожность, задень честь мундира фашиста и — не оберешься беды.
Офицер замолчал. Молчала и Паша. О чем говорить? Что приятного скажет ей чужой человек? В сгустившихся сумерках его лицо казалось продолговатым, задумчивым. Глаза Паши блеснули нехорошим огоньком, когда на мгновение задержались на кобуре. «Выхватить бы пистолет и стрелять, стрелять в мундир с фашистской свастикой, пока в обойме не останется патронов».
— Вы нас боитесь и ненавидите! Я прав, фрейлейн?
— Вы очень хотите знать правду?
— Конечно!
— Думаю, бояться вас не следует, а рады вам единицы.
— Но так думаете только вы!
— Нет, так думают многие.
Герберт начал насвистывать любимую мелодию.
— Вы сказали, вас зовут Паша?
— Да.
— А у меня есть сестра Мария, тоже очень хорошая девушка.
«Для чего он об этом говорит?» — силилась попять Паша. — «Тоже хорошая девушка»… Косвенный намек?
Первое знакомство было скоротечным и, главное, непонятным. Чего добивался офицер своими россказнями о «великой Германии»? Хотел проверить ее отношение к немцам? Но он же не встретил никакого одобрения. И все же на прощание офицер сказал:
— Очень буду рад увидеть вас завтра.
Знакомство с Гербертом продолжалось. По отдельным фразам, сказанным Гербертом, Паша поняла, что переводчик гестапо не сторонник нечеловеческой морали фашистов и чуть ли не противник их гнусных методов. Все сказанное ею о войне, грабежах, невыносимых людских страданиях проникало в его сознание, как обвинение, как приговор. Ее правота словно парализовала язык Герберта, и он только слушал.
На Восток Герберта послали в первую очередь потому, что он в совершенстве владел русским языком, к тому же он проявил себя вполне надежным патриотом рейха. Ему сулили большой успех после завоевания «жизненного пространства», где он сможет в полной мере себя проявить, сделать блестящую карьеру. Ранее Герберт преподавал русский язык в школе шпионов. За безупречную там работу удостоился повышения в чине. Потом его отправили в захваченные районы Советского Союза. Здесь он столкнулся с явлениями, которые его потрясли. Переводчик лично убедился, как проводятся дознания в гестапо. Тогда он и начал искать встречи с теми, кто мог бы облегчить его переживания. Дважды ему повстречалась хорошенькая русская блондинка, и Герберт задался целью познакомиться с нею. Несколько встреч расположили его к Паше, он отнесся к ней с необъяснимым довернем и даже однажды сказал:
— Давайте послушаем радио.
— Где?
— У меня дома.
Паша насторожилась. Неужели немец предлагает от чистого сердца?
— Для вас разве не опасно, если чужой человек послушает радио в вашей комнате?
— А разве вы не опасаетесь знакомства с сотрудником гестапо? Наверняка вам этого не простят! — отпарировал Герберт.
Паша обратилась за советом к близкой подруге.
— Как быть? — спросила она у Белоконенко. — Мне действительно не простят, если узнают, что была у немца на квартире?
— Пашенька, твоего переводчика я знаю, — успокоила Шура. — Он бывает иногда в лагере военнопленных и, представь, не прошел равнодушно мимо меня. Я с ним тоже знакома. Впечатление такое, будто он и в самом деле не такой, как другие. Сердцем чую — вести должен себя пристойно.
— Хорошо, рискну.
Подруги еще долго беседовали. Паша рассказала о том, что последние несколько дней к ней стал приставать хозяин столовой.
— Пришлось надерзить старому дураку, — рассмеялась Паша. — Но это не беда. С завтрашнего дня начинаю работать на кирпичном заводе.
— Кем?
— Статистиком.
— Я рада за тебя, поздравляю!
— Далековато приходится идти на завод, но, как говорят, ничего не попишешь. Выбора нет, надо терпеть, — делилась Паша. — А ты на прежнем месте?
— Да, пока там.
— Почему пока?
— Нам передали, что в канцелярии лагерей военнопленных будут работать только немцы или фольксдойчи.
— Тебя не тронут, — уверенно, но без всякого основания произнесла Савельева.
Паша шла с Гербертом. Состояние такое, будто еле-еле отрывает ноги от земли. Вернуться? Теперь поздно. Зашли в небольшую комнату, кое-как обставленную. Герберт настроил приемник. Из репродуктора полилась музыка. А потом… раздался голос Москвы! От неожиданности глаза девушки повлажнели. Как далеко сейчас родная столица от нее!
Невинная на первый взгляд затея с приемником повторилась и в другой раз. Паша поняла — у них появился доброжелатель, хотя сам в этом пока не признается.
— Может быть, за гестаповской формой кроется честное человеческое сердце? — делилась Паша своими домыслами с Марией Ивановной Дунаевой, когда после работы пришла к ней.
— Если так, это очень хорошо. Проверь его. И вот на чем. Пусть поможет тебе устроиться и канцелярию лагеря военнопленных. Это было бы здорово, тогда бы ты наверняка смогла общаться с военнопленными. Понимаешь?
— Да, да.
— Пусть даже несколько наших товарищей выйдут на волю — и то мы сделаем большое дело! — с волнением заключила Мария Ивановна.
Прохаживаясь на следующий день по пустынным улицам, Паша рискнула:
— Я доверяюсь вам, Герберт, ибо убеждена всем сердцем — вы не фашист. А я хочу помочь моим соотечественникам.
Герберт поднял брови.
— Фрейлейн Паша, не рекомендую шутить такими словами.
Щеки девушки зарделись румянцем.
— Я беззащитная, вам легко со мной расправиться. Арестуете?
— Замолчите!
— Нет! Молчать я не могу, не хочу, не буду!
— Вы невыносимая девчонка! Забываете — я немецкий офицер!
— Мне ясно и другое, Герберт. Я это чувствую, чувствую.
— Что же вы чувствуете?
— Не знаю, но в одном не ошибаюсь — вы не такой жестокий, как те…
— Такой же! Иначе не служил бы в гестапо.
— Наивно защищаетесь, Герберт!
Навстречу шли два фельдфебеля. Они громко приветствовали офицера. Собравшись с мыслями, он повернул голову к Паше.
— Не обещаю, однако узнаю. Чем смогу, помогу.
Гестаповский переводчик помог Паше Савельевой временно, как он объяснил, «подработать» в канцелярии лагеря.
Когда Паша по рекомендации Герберта пришла к начальнику, он любезно ее принял.
— Будете работать писарем, — объяснил начальник в чине капитана. И лукаво: — А если станет скучно — фрейлейн может рассчитывать на мое внимание.
— Благодарю, господин офицер.
Паша сидела в канцелярии за большим письменным столом, а мысли витали там, за колючей проволокой, где томились военнопленные. Каждый день уносил десятки жизней. Они умирали от ран, от голода, от дизентерии, от вшей… Немецкие офицеры вообще не считали заключенных людьми. Они даже избегали произносить слово «человек», а говорили: столько-то килограммов сухарей на столько-то «голов». Иногда сюда приезжали пьяные гестаповцы и развлекались тем, кто изощреннее уничтожит пленников.
