— Оставь меня, юноша, дай мне подготовиться к встрече с Аллахом… — Хасану казалось, что эту фразу он выговорил спокойно и величественно, как и подобает умирающему воину джихада, но прозвучавший хриплым карканьем, то и дело срывающийся голос серьезно подпортил производимое впечатление, видимо, поэтому должного эффекта произнесенные слова не возымели.
— Я тебе сейчас устрою встречу с Аллахом, осел! — взревел Мамба. — А ну! Камеру в руки и снимать! Снимать, я сказал, старый пидор!
Трудно сказать, что больше подействовало на Хасана, гневный крик напарника, или чувствительная затрещина его сопровождавшая, но он постепенно начал возвращаться к реальности и спешно зашарил по чехлу, укрывающему видеокамеру, пытаясь непослушными дрожащими пальцами его расстегнуть. Злобно выплевывая через губу слова на непонятном языке, Мамба вырвал у него из рук чехол, быстро извлек из него камеру и сунул ее Хасану, сопроводив жест добрым подзатыльником.
— Работай, сука! Время!
Окончательно пришедший в себя Хасан цепко ухватил камеру и осторожно приподнялся из окопа, оценивая открывшуюся картину боя. А посмотреть было на что. Развороченная взрывом, искореженная до неузнаваемости, напоминающая закопченную груду металлолома „брэдли“ чадила густым черным дымом. Шедший следом за ней „хаммер“ валялся на боку весь посеченный осколками. Молодец Касим! Не зря обматывал снаряды в закладках рубленной железной дрянью, вон как машину раскурочило, и что-то невидно никого из живых. В хвосте колонны смятые и растерзанные вторым фугасом, воткнувшись один в другой жарко полыхали еще два „хаммера“. Нормально все! Хотя стоп! Вот она, та самая неправильность! „Хаммеров“ в колонне оказалось четыре вместо двух! И теперь один из них совершенно цел и невредим и уже разворачивается мордой к засевшим в окопчиках аскерам Аллаха. Поединка с танком один на один не получилось! Но как они могли проглядеть это раньше! Почему никто не обратил внимания на то, что сегодня колонна больше, чем обычно?! Что это? Неужели предательство?!
Короткий тычок кулаком в плечо не дал ему додумать эту страшную мысль.
— Ну что, черножопый, готов работать?
Светящееся злой радостью и азартом лицо Мамбы придвинулось вплотную, обдав Хасана волной куража и лихой бесшабашности. Он не понял слова, которым его назвал напарник, но, решив, что это какое-то дружеское обращение, принятое у чеченцев, поспешно закивал.
— Тогда снимай! Да смотри, чтобы кино вышло, что надо! Второго дубля не будет! — весело проорал Мамба, вскидывая к плечу шайтан-трубу.
Хасан приник к видоискателю, ловя в него, разворачивающий в их сторону башню „абрамс“. Черное бездонное жерло танковой пушки заглянуло ему прямо в душу, наполнив ее страхом и смятением. А ну, как у Мамбы ничего не выйдет? А если он промахнется, или чудо-оружие не сработает? Тогда эта бронированная громада просто разнесет нас всех на куски, а тех, кто останется жив, намотает на гусеницы. Хасан вспомнил, как участвовал в неудачной засаде в пригороде Тикрита, когда такой же надежно закованный в железо монстр, не утруждаясь стрельбой, на бешеной скорости гнался по полю за разбегающимися в ужасе воинами Аллаха, сбивая их с ног и наматывая тела еще живых людей на траки своих гусениц. Наверное, танкисты считали это веселой игрой типа „пятнашек“. Хасана передернуло. Хоть у правоверного и нет причин бояться смерти, ведь она лишь ворота в лучший мир, где ждет мусульманина все то, чего он был лишен в этой жизни, но умирать раздавленному гусеницами очень уж не хотелось. И он, сам того не замечая начал шептать молитву, обращаясь к Аль-Мумит Аллаху, прося того помочь Мамбе, укрепить и направить его руку, обострить и выверить его зрение и даровать необходимую мощь таинственному чудо-оружию.
— Готовься, старик. Не забудь открыть рот, а то перепонки лопнут. Даю обратный отсчет, — бесцветным замороженным голосом произнес над ухом Мамба.
Пушка „абрамса“ почти завершила оборот и смотрела уже прямо в глаза Хасану.
— Три…, два…, один…, - монотонно звучали сбоку цифры. — Ну, поехали!
Желудок у Хасана в ожидании выстрела сжался и подкатил к горлу, заставив судорожно сглатывать, горькую, пропитанную пылью и от того вязкую слюну. Он еще успел мельком увидеть боковым зрением, как страшно исказились черты лица Мамбы перед тем, как его палец плавно лег на спусковой крючок диковинной шайтан-трубы. Он как можно шире распялил рот, до боли в сведенных судорогой челюстях и сжался в ожидании. А потом вся Вселенная утонула в громком реве, полном торжествующей ярости, ни с чем в мире не сравнимым. „Так, наверное, должны звучать трубы, поднимающие на Страшный Суд мертвых!“ — мелькнула в голове Хасана неожиданная аналогия. Яркая хвостатая комета, отлично видимая даже солнечным днем, устремилась к многотонной туше „абрамса“. Хасан, как завороженный вел за ней объектив, сопровождая полет посланницы смерти. Он довел ее до самой цели, до того момента, когда огненный шар ударил прямо в лоб сплюснутой танковой башне. Острая игла разочарования кольнула сердце старого араба, уж он то, повидавший через видоискатель, массу боевых столкновений с американскими гяурами, точно знал, что нет такой силы, что способна пробить лобовую броню „абрамса“. Знал, что бить танк нужно лишь в сочленение между башней и корпусом, или чуть выше гусеницы, под бронированную юбку, а уж никак не в лучше всего защищенный лоб, которым танк без труда проламывает каменные стены домов. Он на мгновенье закрыл глаза, пытаясь смириться с тем более обидной неудачей, что уже почти поверил в то, что победа близка. А когда вновь взглянул на вражеский танк, то увидел, что целившая ему в лицо пушка безвольно опущена к земле, а из распахнувшегося люка, шатаясь, вываливается неловкая фигурка танкиста в комбинезоне. Ни дыма, ни огня видно не было, но танк был убит! Отчего-то это становилось сразу понятно при одном только взгляде на него. Груда мертвого металла! Которая не опаснее теперь, чем любая куча железного лома!
Охваченный восторгом Хасан не понимая, что он собственно делает, вскочил на ноги и, размахивая зажатой в правой руке камерой, заорал во всю силу своих легких: „Аллах акбар!“ Отбросивший в сторону гранатомет Мамба, несколько секунд удивленно смотрел на совершенно спятившего, по его мнению, фанатика, а потом в коротком перекате достал его ноги и, подбив под колени, заставил завалиться на спину. Однако он опоздал, пусть совсем чуть-чуть, но война, как впрочем, и история, не знает сослагательного наклонения, мгновеньем раньше прицельная пулеметная очередь, выпущенная со стороны разгромленной колонны, наискось вспорола грудь старого араба. Мамба еще не осознавая всех масштабов происшедшей катастрофы, матерясь на чистом русском языке, прижал чуткие настороженные пальцы к сонной артерии араба, против ожидания пульс прослушивался, слабый, нитевидный, но все же.
— Как же ты меня подставил, урод, — медленно выговорил, укоризненно качая головой Мамба. — И как я теперь буду объяснять эту хрень Мансуру, а самое главное: тебя то куда теперь девать.
Старик мягкой тряпичной куклой лежал на песчаном дне окопчика, из приоткрытого рта с натужным присвистом вырывалось дыхание, и в такт вдохам и выдохам начинали пульсировать ярко-алый кровяные фонтанчики в местах, где впалая тощая грудь была пробита пулеметными пулями. „По всему видно, задеты легкие, — догадался Мамба. — Звиздец котенку, больше срать не будет!“ Окончательно решив про себя, что старик не жилец, он, не тратя больше драгоценного времени на возню с безнадежным раненым, выхватил из его рук драгоценную камеру. Для Мамбы весь смысл сегодняшней операции, весь риск и труд, вся утомительная подготовка этого короткого боя заключались теперь в этом хитром заморском аппарате, а точнее в том изображении, что было им зафиксировано и теперь надежно хранилось в недрах цифровой памяти. Все остальное не значило ничего. По сравнению с мегабайтами информации жизнь Хасана и всех остальных участников засады имела ценность, выражаемую величиной стремящейся к нулю. В принципе и братья подрывники и два угрюмых араба-пулеметчика, что накрывали сейчас с флангов колонну свинцовым ливнем, не давая высунуться морпехам, были заранее, еще до операции списаны им в расход. План, придуманный Мамбой, предусматривал отход с места засады только двух человек — его самого и видеооператора. Остальным было предназначено стать настоящими шахидами, ведь именно об этом мечтает каждый воин Аллаха, по-крайней мере на словах, разве нет? Так что Мамба угрызениями совести по поводу участи уготованной им федайинам отнюдь не терзался. Ну что ж, своенравная девка Судьба опять внесла в тщательно продуманное действо свои коррективы, ничего, не в первый раз, и, будем надеяться, не в последний. Без старика будет несколько труднее и только, а это не смертельно. Так что, работаем! Главное сберечь оружие и видеокамеру. Остальное не важно, лишь бы донести в целости информацию и тогда, любые потери будут полной ерундой, не стоящей внимания. Это только с дороги прячущимся за покореженной броней амерам кажется, что перед ними ровная как стол песчаная поверхность, на самом деле не далее как в сотне метров от вырытого Мамбой окопа проходит узкое и потому незаметное издалека пересохшее русло небольшой речки. Если стремительным броском, а для тренированного человека это не займет больше пятнадцати секунд, проскочить к руслу, стремглав скатиться вниз с обрывистого берега и вне видимости врага и вне досягаемости его пуль пробежаться с полкилометра вверх по покрытому твердой высохшей глиняной коркой дну, то выйдешь как раз к заботливо укрытому от посторонних глаз, крашенному в желтый пустынный цвет внедорожнику с полным баком. А потом, ищи ветра в поле! Даже если амеры вызовут на подмогу авиацию, прилетевшие вертолеты сначала займутся непосредственно ведущими бой федайинами и лишь потом обратят внимание на движение по окружающей местности, но он и бесценная видеозапись к тому времени однозначно будут уже далеко.
