Первыми из траншеи на бруствер осторожно выбрались саперы. Скрупулезно Исследуя его, нет ли в нем мин, они натолкнулись на телефонный провод. Какой он, действующий или брошенный? Дышинский решает его перерезать, а концы связать. Это было сделано нами профессионально быстро. Теперь оставалось ждать — откуда раньше появятся немцы.
Маскхалаты на нас были с иголочки, даже блестели при неярком свете взлетающих вдали ракет. Замаскировались в снегу и ждем. Из проползавшей над нами тучки пошел снег. Видимость уменьшилась. Это нам на руку. Ждем. Одеты были тепло, и вначале лежать в снегу было даже приятно. Но, к счастью, ждать пришлось недолго. Минут через пятнадцать — двадцать заметили силуэт, который двигался вдоль бруствера в нашу сторону. Немец приближается, периодически нагибаясь, подтягивает кабель. Местами даже разгребает снег и подходит к нам все ближе и ближе. Он увлечен работой. Так он спокойно подошел к нашей засаде. Вероятно, он думал о чем-то своем и не заметил, как мы его окружили. Дандыбаев прыжком подскочил к нему и схватил за руку, которая держала котелок, и попытался с силой ее вывернуть. Немец каким-то неуловимым движением вырвался, но поскользнулся и упал в снег. Поняв, кто мы, он укусил Дандыбаева. Володя Крохин, который оказался ближе всех к нему, ударил фрица стволом автомата по голове, однако удар в спешке не рассчитал, и он пришелся по уху. Пол-уха у немца как не бывало. От боли и страха он закричал, начал крутиться у наших ног и все пытался засунуть руку в карман. Потом мы из него извлекли нож. Немец был убежден, что он нам нужен живым, и криком пытался привлечь внимание своих, звал на помощь. Немцы начали бросать сигнальные ракеты. С минуты на минуту они могут быть и здесь.
Тут Сашка Шашкин хватил его гранатой по голове, и тот сник. Моментально хватаем его за руки и за ноги, подтаскиваем к недорытой траншее, по которой только что ползли сами, спускаем и, пригнувшись, несем нашу добычу. Нести его в траншее тяжело и неудобно. Часть группы отходит с пленным, движется впереди, а остальные разведчики вместе с саперами прикрывают наш отход. Саперы за нами быстро устанавливают в начале траншеи противопехотные мины. Потом мы их пропускаем, и они вместе с группой нападения и пленным торопливо отходят. С группой прикрытия отходит и Дышинский. А вот и наша траншея — она в полный рост. Вот теперь-то противник и обрушивает на нас яростный, но запоздалый огонь. С громким злым визгом над головой прошла еще одна очередь. Но нас она не достает. Мы в укрытии. Мелко вздрагивает в такт близким разрывам земля. Снопы искр, как электросваркой, высвечивают лица друзей, даже дно траншеи, свистят над головой пули. Переждав налет, направляемся на выход. К этому времени очухался и пленный.
В приподнятом настроении в полный рост покидаем передний край, который провожает нас зарницами орудийных выстрелов на горизонте да разрывами мин и снарядов поблизости.
И когда уже отошли с полкилометра — снова попали под огневой налет. Справа и слева засверкали разрывы, в нос полез резкий запах тротила. Налет кончился, все встали, начали отряхиваться. Только Сашка Шашкин остался лежать на земле. Он стонал, от боли страдальчески перекосился рот, из которого исходило прерывистое дыхание. Наложили повязку — вскоре он затих, и его будто налитое свинцом тело принесли в Бекетовку. Так мы потеряли еще одного своего товарища.
Дышинский с тех пор стал возглавлять разведгруппу, а через неделю-полторы был назначен помкомвзвода. Все закономерно. Чтобы стать вожаком даже в самом маленьком коллективе, надо пройти испытание. Он его прошел с честью. Что меня в нем поражало — это зрелость суждений, умение поставить себя в положение противника, взвесить, оценить обстановку. Ведь сколько офицеров и сержантов побывало около этой траншеи, но никому и в голову не пришла мысль подобраться по заминированной, а фактически безобидной, когда ударили морозы, траншее.
На этом Пчелинцев прервал свой рассказ, достал из кармана пачку «Беломора», извлек из нее папиросу, размял ее, а потом долго сидел молча, не прикуривая.
О себе Андрей Дмитриевич говорить не стал. Посчитал неудобным...
— ...И еще я узнал там, под Сталинградом, и запомнил на всю жизнь, — продолжал Андрей, — без железной спайки людей, без веры в своего товарища, как в себя, не может быть успеха. Если же все это есть — как бы ни было тяжело, но чувствуешь свою силу, а это — уже залог победы.
Бои в Сталинграде продолжались. И Дышинский пишет домой: «Я в рядах тех, кто уничтожает группировку гитлеровцев. Мы успешно ведем наступление. Позавчера я был в городе — ни одного жилого дома, сплошные развалины. Враг огрызается, но здесь ему уже конец».
О последних боях под Сталинградом Владимир писал и Косте Рапакову: «Добрый день, Костя! Сегодня у нас праздник. Немцам в Сталинграде пришел «капут». Наконец-то мы увидели плоды своей работы на этом участке фронта. Ведь четыре месяца мы работали над этим. Четыре месяца штурмовали, не давали гаду взять инициативу в свои руки. Пишу это письмо и слышу последнюю канонаду орудий в Сталинграде. Офицерство засело в центральных домах и не хочет сложить оружие. Но это уже последний грохот над городом Сталинградом. Мне не пришлось участвовать в конце действия. Ведь мы же их начинали в октябре [бить]. 27 января меня ранило в щеку осколком. Не везет мне на «рожу». Второй раз [ранило] в нее. Я чувствую себя хорошо, надеюсь быстро поправиться. Вот и все. Как же ты живешь? Как работаешь и учишься? Напиши мне об этом. Очень и очень буду рад.
С дружеским приветом. Вова. 1.02.43 г.».
За боевые подвиги в великой битве на Волге комсомолец старший сержант Владимир Дышинский приказом по бригаде от 16.02.43 г. был награжден орденом Красной Звезды.
В наградном листе сообщалось:
«В боях с немецкими захватчиками под Сталинградом пом. командира 2-го взвода отдельной роты разведчиков ст. сержант Дышинский проявил храбрость, отвагу, бесстрашие в борьбе и готовность биться против врагов нашей Родины.
12 января он со своими бойцами-разведчиками был послан из резерва командования бригады в атаку. Благодаря отличному действию в бою, немцы были выбиты из их траншей. Закрепившись в занятых траншеях, тов. Дышинский отбил 3 контратаки — одну днем и две ночью.
Командир разведроты ст. лейтенант Дворянчиков».
— Вперед! Не отставать! — простуженным голосом кричит лейтенант, и мы, разведчики, с ходу минуем только что отбитые окопчики противника и устремляемся за убегающими автоматчиками. Стало как-то неестественно тихо. Мгновение назад немцы вели по нас ожесточенный огонь, и вот их уже нет. Были и нет. Испарились. Но ведь не успели же они далеко уйти. Где-то здесь притаились. И мы, тяжело дыша, глубоко проваливаясь в снег, бежим огородами к чернеющим впереди постройкам населенного пункта. Бегу вместе с Юрой Канаевым. Он справа от меня и метра на два впереди.
Бежим-то с ним вдоль межи, по которой тянется невысокий забор из колючей проволоки. Сначала он почти незаметный, а потом, по мере приближения к постройкам, постепенно становится высотой до пояса.
Когда бросились преследовать, я глянул на автомат — затвор открыт и находится в крайнем положении. Чтобы перезарядить, мелькнуло в голове, надо остановиться, а потом догонять ребят, бегущих в цепи. «Заряжу на огневом рубеже», — решил я и, закинув за спину автомат, правой рукой достал из кармана полушубка 14-зарядный трофейный браунинг, дослал патрон в патронник и, не задерживаясь ни секунды, продолжил бег.
Забор нас постепенно разъединил. Подбежав к постройкам, Юрий рванул вправо, а я прямо в промежуток не более 8–10 метров между домами. В тот момент, когда я уже почти миновал это узкое пространство, увидел устремившихся ко мне с двух сторон немцев. Ближайшим оказался немец слева. Я, не останавливаясь, в упор, с расстояния около метра, выстрелил ему в грудь. Фашист упал мне под ноги. Смотрю — рядом второй. Мозг срабатывает мгновенно — выстрелить в него уже не успею. Решаю наотмашь ударить рукояткой пистолета по физиономии, к тому же он почти рядом и уже готов схватить меня. С силой посылаю руку вправо, но — увы! — немец оказался солдатом тренированным, ловким. Он быстро наклоняет голову и подставляет под удар каску. Вся сила и злость моего удара приходится по ней. Острая боль током пронзает руку, я непроизвольно выпускаю из рук пистолет, а немец в считаные секунды валит меня на спину. Я лежу под ним, словно распятый. Правая рука бездействует, горит от боли, в позвоночник уперлись магазин автомата и вещмешок с гранатами и патронами. Все это лишает меня свободы движений. Сколько я ни крутился — бесполезно. Пытаюсь пошевелить правой рукой — результатов никаких, только адская боль.
Немец за это время успел не раз ударить меня по лицу. Я ощущаю на себе холодные, железные пальцы, чувствую порывистое дыхание и безмерную тяжесть навалившегося на меня врага. Силы стали покидать меня. Я могу только отталкивать руку немца, которая постепенно подбирается к моей шее. Правая рука непослушна.
