— Прошу тебя, доченька, останься, — все еще не теряя надежды, убеждала ее мать.
Женя промолчала. Это лучше, чем выдать свое волнение. Сейчас она выбежит за дверь, промчится по переулку. Так было всегда. Так бегала она в школу. Но теперь… Мать останется. Останется! Никогда еще Женя не оставляла маму так надолго, как хотела оставить сейчас. Вот она, мама, стоит посреди комнаты. Вся как-то сжалась, притихла, словно поняла, что заставить Женю отказаться от своего — уже не в ее материнских силах.
«Как мы похожи друг на друга, — мысленно сказала себе Женя. — Только мама чуть повыше. И седая полоска в черных курчавых волосах. Памятная прядка. Она появилась, когда из-под Выборга не вернулся Левушка».
Они как-то странно перекинулись взглядами, будто что-то хотели сказать, и вдруг кинулись в объятия друг другу. Женя обняла мать и сразу же почувствовала, как она дрожит. Мама, мамочка! Все бесконечно родное, все: и печальные глаза, и морщинки на лбу, и запах материнского тела. О чем она сейчас думает? О том, что дочь уйдет и, может быть, — ей даже страшно представить себе это, — не вернется совсем.
— Я скоро, мамочка, я совсем скоро, — растроганно повторяла Женя, не зная, что ей сказать еще. — Вот увидишь, я скоро.
Она еще раз крепко поцеловала мать и уже на ходу крикнула:
— Береги себя и папу! И скажи ему, что я сегодня вернусь. Или в крайнем случае — завтра.
Они обе выбежали на улицу: дочь впереди, мать за ней. У поворота переулка Женя обернулась. Мать стояла все на том же месте и, не отрываясь, смотрела вслед: она все еще верила, что Женя вернется. Но Женя махнула рукой и скрылась за углом.
К вокзалу она бежала быстро, лишь изредка переходя на шаг, чтобы передохнуть. Никто не обращал внимания на то, что она так спешила, потому что все вокруг: люди, машины, тележки, — все это тоже спешило.
Женя примчалась к переезду, когда уже начало припекать солнце. Вокзал был почти на окраине города. С запада, казалось, по рельсам докатывался сюда приглушенный неумолчный гул.
«Значит, бой еще не кончился, — обрадованно подумала Женя, — значит, успею».
Женя остановилась неподалеку от шлагбаума, нетерпеливо поглядывая в сторону города: не появится ли попутная машина? Пожилая женщина в синей поношенной спецовке переходила через пути. Что-то гудит! Женя встрепенулась, выбежала на дорогу. Впереди клубилась пыль. Машина, как назло, шла в город. Это был грузовик, в котором, тесно прижавшись друг к дружке, сидели дети — мальчики и девочки дошкольного возраста. Вместе с ними сидела высокая девушка в голубой косынке.
«Детский сад, наверное», — подумала Женя.
Один мальчуган крикнул ей что-то, но что — Женя не поняла.
Другой машине, появившейся вслед за первой, едва удалось проскочить переезд. Третью стрелочница не хотела пускать. Шофер — невысокий круглолицый боец — стремительно распахнул дверцу и зло крикнул:
— Эй, мамзель, чего закрылась? У меня раненые, слышишь?
«Раненые, — вздрогнула Женя. — Раненые! Уже раненые?»
Слово это было непривычным, пугающим. Ей сделалось душно, и вдруг ясно и отчетливо представился Левушка, лежащий на снегу в глухом финском лесу. Мороз крепко стискивает стволы сосен, они издают протяжный сердитый треск, нервно стряхивая с себя сухую снежную пыль, а красная лужица крови стынет и стынет, превращаясь в ледяшку…
— Не могу, — прервал мысли Жени угрюмый голос стрелочницы. — У меня поезд.
— Страховка! — пренебрежительно воскликнул боец, вытирая пот с лица засаленной и пропитанной бензином пилоткой. — Открывай, теперь законы наши, военные!
Видимо, в тоне его было что-то особенное, приказное, потому что стрелочница, сказав «не могу», подошла все же к лебедке и крутнула рукоятку. Шлагбаум поднялся. Шофер нырнул в кабину. Машина быстро проскочила переезд.
«Хорошо быть таким, как этот боец, — с завистью подумала Женя. — Таким же настойчивым и упрямым».
— Голубонька, сидай с нами, — вдруг услышала она позади себя.
Женя обернулась. К шлагбауму подъезжала телега. В ней сидело пятеро женщин, по виду крестьянок. Двое из них держали на руках грудных детей. У одной неожиданно засмеялась девочка. Женя не видела лица ребенка, но отчетливо услышала этот странный сейчас смех. Женщина дала девочке обвислую грудь и сказала, ни к кому не обращаясь:
— Ты от горя, а оно за тобой.
— Сидай с нами, — повторила пожилая женщина с маленьким печальным и покорным лицом. — Сидай, голубонька. Герман проклятый гонится. По всем дорогам танки идуть.
— Спасибо, тетечка, — дрогнувшим голосом откликнулась Женя. Ее особенно тронуло слово «голубонька» и тон, каким оно было произнесено: — Мне в другую сторону.
— Куда ж тебе?
— На заставу.
— Ой, пропадешь, голубонька, — ахнула женщина и стегнула коней длинной хворостиной.
Телега проползла через шершавые доски переезда. «Страхи все это, паника», — старалась успокоить себя Женя.
— А вон опять мой знакомый, — услышала Женя голос стрелочницы. — Тот, что мамзелью обозвал.
Стрелочница подняла руку. Машина остановилась. Шофер выскочил из кабинки. Был он маленький, подвижный, верткий. Круглое лицо с виду казалось добродушным, но в голосе паренька слышались командирские нотки.
— Чего тебе? — спросил он стрелочницу. — Соскучилась?
— Подвези девушку, — кивнула та головой на Женю.
Женя с трудом выдержала взгляд его маленьких острых глаз.
— Мне до Ружан, — поспешно сказала она.
— Там не танцы. Война.
— Вот мне туда и надо.
Шофер не то одобрительно, не то осуждающе хмыкнул.
— Груз не позволяет.
— Какой груз?
— Петух скажет курице, а она всей улице. Ишь, любопытная.
— Я легкая. Смотрите, — и Женя подпрыгнула на носках. — Совсем легкая.
Кажется, этот прыжок и покорил шофера.
— Не так легкая, как упрямая, — улыбнулся он, показав широкие зубы. — Садись скорей. Мне тары-бары разводить некогда. Только после не плачь, слез утирать не буду.
— А слез вы и не дождетесь, — сердито сказала Женя, забравшись в кабину.
— Всякая лиса свой хвост хвалит, — пробурчал шофер, когда машина отъехала от шлагбаума. — Не взял бы тебя, да вижу, давно тут торчишь. Зачем едешь-то? Убить могут.
— Мне на заставу. Жених у меня там, — вдруг, набравшись мужества, выпалила Женя, боясь, что шофер передумает и высадит ее где-нибудь на дороге.
— Выходит, для жениха я стараюсь, — усмехнулся шофер.
— А нельзя ли побыстрее? — осведомилась Женя.
— Для жениха можно! — весело воскликнул он и прибавил скорость.
Женя не смотрела по сторонам. Только бегущая навстречу дорога интересовала ее. Все, что оставалось справа и слева: картофельные поля, понурые вербы, зеленые блестки болот, — все оставалось не замеченным ею.
Машина неслась по дороге навстречу войне, а сердце Жени стучало: «Скорей, скорей, скорей!»
Часа через три езды в первой же деревушке, приткнувшейся к самому шоссе, едва только они остановились, чтобы заправить машину водой, к ним подбежал рыхлый нескладный парень в замызганной майке.
— Помоги, понимаешь, — напал он на шофера. — Скат надо заменить. Машина стала.
— Ну и меняй на здоровье, — сплюнул в сторону боец. — Мне, дружок, недосуг за тебя работать.
— Так, понимаешь, домкрата нет, — пытался разъяснить тот.
— Должен быть, — невозмутимо заявил шофер, наливая в радиатор воду из блестящего жестяного ведра. — Такому, как ты, ежа под череп запустить надо за то, что нет.
— Ребятишки, понимаешь, орут, — пропуская мимо ушей оскорбительные слова бойца, наседал парень. — А мне, мать честная, не везет. Вот они! — обрадованно воскликнул он.
К ним бежали женщины. Некоторые из них держали на руках малышей. Ребятишки постарше вырвались вперед, нещадно пыля босыми ногами. Еще издали женщины кричали наперебой:
— Помогите нам!
— Спасите!
— Пропадем мы с детишками!
Женя тронула шофера за рукав:
— Дети ведь.
— А кто сказал, что я не помогу? — сердито откликнулся тот. — Где твоя машина?
— Здесь, сразу за домом, — обрадованно и суетливо заговорил нескладный парень. — Понимаешь…
— Ладно, все понимаю, — прервал его боец, вытаскивая из машины домкрат. — Ты вот только ни черта не понимаешь! Ты без патронов в окопах сидел? Нет? То-то. А я тут с вами должен прохлаждаться.
Женщины и дети потянулись вслед за шоферами. Возле Жени остался только вихрастый мальчишка в тюбетейке вместе со своей матерью — полной, неповоротливой женщиной. Женю поразило выражение страшного равнодушия, усталости и обреченности, застывшее на ее лице. «Поедем мы или нет — теперь уже все равно», — как бы говорили ее светлые глаза.
— Ты сядь, мама, — тихо и ласково сказал мальчик. — Вот здесь, на траву.
