— Послушайте, — говорит Порта, удобно устроясь в лучшем месте иглу. — Когда я служил в Первом танковом полку в Берлине, командир однажды послал меня отнести письмо его жене…
— Знал ты штабс-фельдфебеля Гизе из школы рукопашного боя в Виншдорфе? — вмешивается Малыш. — Я никогда его не забуду, даже если доживу до ста лет. Он умер от удушья, хотя был мастером душить людей. Как-то рано утром, в самом начале занятий, он отвел нашу роту, совершенно не понимавшую, в чем дело. Все время оборачивал проволочную удавку вокруг своей шеи и едва не задушил себя.
— Смотрите, — объяснял штабс-фельдфебель, — вы накидываете петлю мне на горло и воображаете, что я русский, который хочет вас убить. Тяните посильнее! Крепко ухватитесь за ручки и тяните в разные стороны!
Так вот, этот болван был в армии уже долго, знал, что приказ есть приказ, и потянул за оба конца что есть силы. Остальные стояли, как обычно при получении инструкций. Нам казалось немного странным, что Гизе корчит рожи и показывает язык.
— Дай ему вдохнуть немного воздуха! — крикнул кто-то из строя.
Но было поздно. Воздуха штабс-фельдфебелю Гизе уже не требовалось. Он был мертв. Поднялся жуткий шум. Явились три типа в шляпах с загнутыми полями, допросили нас, а уходя, забрали Эрнста с собой. Его повесили в назидание всем остальным.
Вскоре меня отправили в школу служебного собаководства в Хофе, где произошел еще более дурацкий случай. Там была серая овчарка в звании обер-ефрейтора…
— Пошел ты со своей овчаркой, — раздраженно перебивает его Порта. — Сейчас моя очередь. Я отправился к молодой и красивой жене командира полка. Само собой, мне полагалось войти в заднюю дверь — в парадную входили от лейтенанта и выше. В общем, нужно было идти среди розовых кустов и прочей дряни в садике командира полка. Я стал было открывать калитку в задний садик, но тут же захлопнул, потому что там был английский бульдог с теленка величиной, голова у него здоровенная, как мотоциклетная коляска; желтая шерсть стоит дыбом. Лаял он, как целая свора бульдогов, у которых ломается голос, только гораздо громче. Из пасти у него текла слюна, и он даже не пытался скрыть, что готовится запустить свои английские зубы в задницу немецкого солдата.
— Вы, треклятые англичане, уже проиграли эту войну, — сказал я бульдогу, поспешил к парадной двери и нажал кнопку звонка. Никакого ответа. Я позвонил громче. Может, жена командира плохо слышит? Лишь когда позвонил в третий раз, дверь открыла симпатичная, доступного вида бабенка.
— Ты звонил, солдат? — прощебетала она, таращась на меня сквозь очки.
— Докладываю, мадам, — заорал я так громко, что бульдог за домом спрятался в укрытие. — Обер-ефрейтор Йозеф Порта, пятый танковый полк, штабная рота, принес совершенно секретное письмо от командира полка его супруге!
Она небрежно бросила письмо в угол, будто прошлогоднюю газету.
— Новобранец? — спрашивает, сложив губы так, будто сосет член у черномазого в сезон дождей.
— Никак нет, немного послужил, — отвечаю я.
— Не выпьет ли обер-ефрейтор стакан вина? — промурлыкала она, пристально глядя на то место, где у меня за ширинкой распухали яйца.
— Спасибо, мадам, — ответил я, вешая фуражку на деревянного нефа, одну из тех штучек, которые покупают манерные люди, когда им не по карману выписать настоящего каннибала, чтобы он принимал шляпы гостей.
Какое-то время мы курили, радостно разговаривая о великих победах, которые немцы одерживали по всему миру. Она затягивалась так глубоко, что я даже заглянул под стол посмотреть, не выходит ли дым у нее из этого самого места.
Когда мы прикончили бутылку живительного сока и поведали друг другу свои страстные мысли, она вытащила наружу моего доброго дружка и принялась щекотать его так, что я готов был залезть на люстру. Вскоре после этого я взял высоту штурмом и вонзил свой флагшток. Так произошло пять раз, пока не раздался звонок в дверь. К счастью, жена командира не забыла накинуть дверную цепочку. На миг у меня мелькнула мысль, что в дом просится бульдог.
— Лиза, ты дома? — проблеял мой командир, просунув нос в дверь, приоткрытую, насколько позволяла цепочка.
— Это старый идиот, — прошептала она таким голосом, словно пила серную кислоту. — У него такой маленький член, что он не смог бы удовлетворить даже колибри!
— Лиза! Дома кто-нибудь есть? — снова раздался от двери блеющий голос.
«Черт возьми, — думаю. — И это твой командир полка! Кто мог бы выйти из дома и задернуть цепочку изнутри?»
«Конечно, мы дома, старый немецкий козел, — едва не закричал я. — Иди, сунь свой крохотный член в сперму обер-ефрейтора!» Но не успел я опомниться, как она вытолкала меня в кухонную дверь, а за ней сидел этот громадный английский пес, облизываясь при мысли о хорошем куске мяса немецкого солдата.
— Хорошая собачка, — льстиво сказал я, глядя в глаза псу, я слышал, так делают дрессировщики, когда хотят пообщаться со львом.
— Ура! — заорал пес. Во всяком случае, звучало похоже.
— Ура! — ответил я и побежал со всех ног с этим английским чудовищем, вцепившимся в мою прусскую солдатскую задницу.
Через два дня это животное забрали двое типов из СД. Новые расовые законы только что вступили в силу. В немецком доме запрещалось держать неарийских собак. Этот еврейский бульдог отправился прямиком в газовую камеру.
Вместо него мой командир полка завел пятнистую охотничью собаку, но она тоже, не подходила под расовые законы. У нее в жилах была кровь французских евреев. И она отправилась в газовую камеру.
— Не пора ли тебе вздремнуть, Порта? — язвительно замечает финский капитан. — Мы, во всяком случае, устали!
— Потом они купили датского дога, — продолжает Порта, не обращая ни малейшего внимания на капитана. — Он понравился им из-за своей невероятной глупости.
Ночью ветер утихает, и в тундре воцаряется невероятная тишина. Холод ударяет нас с силой танка, высасывая из наших тел все тепло до капельки.
Никто, не испытавший этого, не может судить, где проходит граница физической стойкости.
Генерал-фельдмаршал фон Кейтель, февраль 1945 г.
— Настоящий министр! — кричит вожак коммунистов Вольфганг, толкая Хиртзифера, бывшего министра внутренних дел, только что доставленного под конвоем в концлагерь Эстервеген.
— Если этот бюрократ завтра утрам будет стоять на ногах, — говорит шарфюрер СС Шрамм, — я лично вами займусь!
Вольфганг смотрит на него и сардонически улыбается.
— Мы о нем как следует позаботимся, — злобно обещает он.
Эсэсовец так сильно толкает Хиртзифера, что тот, отлетев, сбивает с ног двух людей возле коек. Те поднимаются на ноги и набрасываются на него.
— Это ты. паршивый социал-демократ, давал нашим голодным женам две чашки в награду за рождение двенадцатого ребенка!
Окружившие Хиртзифера заключенные рычат. Даже с лиц эсэсовцев исчезли улыбки.
— Товарищи, вы забыли, что они получали еще и двести марок, — мямлит он.
— Дерьмо! Ты вычитал их из пособий по безработице! — кричит похожий на мышь заключенный на дальнем конце стола.
— И прогонял нас пинками, когда мы хотели увеличения детских пособий! — рычит эсэсовец Кратц, стукнув прикладом винтовки о пол.
— Твои паршивые двести марок — вот и все, что мы получали, яростно кричит один из заключенных, — а потом могли умирать с голоду. Но теперь ты там, где тебе и место; почувствуешь, каково это — голодать!
— Дай ему хорошего пинка в пах, — предлагает один из эсэсовцев, хлопнув «Мышь» по плечу.
За Хиртзифера принимаются ночью. Бьют руками и ногами. Возят лицом по унитазу. Это повторяется из ночи в ночь. Когда жена приезжает за ним в большом «мерседесе», его приходится выносить.
Охранники и заключенные в ярости. Им в руки попался бюрократ, а теперь его освобождают.
Через несколько дней появляются гестаповцы, забирают троих эсэсовцев и одиннадцать заключенных. Их приговаривают к расстрелу за грубое обращение с заключенным Хиртзифером.
— Если эти паршивые немцы придут в Сосновку, мы проломим им головы, — кричит Михаил, со свистом размахивая в воздухе казачьей шашкой. — Если б я не попал под этот чертов поезд, не лишился ступни, то уже перестрелял бы тысячи фашистских свиней!
— Немцы не стоят оленьего дерьма! — презрительно кричит Коля, запуская подгнившей картофелиной в стену. Он еще не достиг призывного возраста, но уже два года проработал на руднике. Его левая нога не сгибается. Он стал калекой в прошлом году: взрыв произошел слишком рано. «Неосторожность», — к такому выводу пришла проверочная комиссия НКВД. Его отца убило тем же взрывом. Останки вынесли на брезенте. Уезжая, оперуполномоченные НКВД забрали инженера и двух взрывников. Те больше не вернулись.
