«Хоть чистой воды из колодца принесу ей», — подумал я и, не раздумывая, отправился в ту сторону.
Но шел я не напрямик, а в обход, держась как можно ближе к болоту, чтобы в случае опасности скрыться. Из-за этого мой путь до колодца длился долго. Колодец оказался не в поле, как я решил сначала, а около проселочной дороги, которая вела в городок.
Я ведром достал воды, чтобы утолить жажду. Кажется, никогда в жизни я не пил такой вкусной воды. Я пил, пока мог, потом наполнил котелок и хотел уже тронуться в обратный путь, но не удержался от искушения. Я снял свой разодранный френч и рубашку и начал умываться. Непередаваемое блаженство! Столько времени быть грязным и наконец иметь возможность умыться, лить на себя холодную воду, растираться ладонями, потом снова поливать себя водой, притом лить сколько хочешь чистой холодной воды.
Я плескался долго-долго, потом опрокинул на голову целое ведро воды. Когда же я выпрямился и, счастливый, открыл глаза, то увидел, что передо мной, на расстоянии не более трех шагов, стоит гитлеровец и смотрит на меня.
«Откуда его черт принес, с неба, что ли, свалился?» — подумал я, скорее обозленный, чем напуганный. По-видимому, удовольствие от умывания было столь велико, что я не смог резко перейти от одного душевного состояния к другому, совершенно противоположному. Ответ на свой вопрос я получил тут же, когда увидел прислоненный к дереву велосипед. К багажнику было привязано ремнями нечто вроде сумки из новой светлой кожи. Поскольку я был раздет до пояса, у меня промелькнула надежда, что гитлеровец не понял, кто я такой. Но эта надежда длилась только одно мгновение. По его взгляду я определил, что он все знает. Гитлеровец смотрел на меня и ухмылялся, и из его ухмылки я понял, что ничего хорошего ждать мне от него не приходится. Особенно потому, что он взял наизготовку карабин, который до этого нес на ремне.
«А Милада? — мелькнуло у меня в голове. — Что она будет делать? Что она подумает, когда увидит, что я не возвращаюсь? Она, конечно, подумает, что я ее бросил». Мысль об этом помогла мне не только обрести спокойствие, но и найти в себе силы и энергию, чтобы не попасться в ловушку.
Немец ухмылялся. Ну что ж! Притворившись, что не понимаю его ухмылки, я улыбнулся ему и поздоровался. Потом спокойно достал еще одно ведро воды и, держа его в руке, чтобы немец подумал, что я предлагаю ему попить, сделал шаг к нему и в следующее мгновение изо всей силы выплеснул содержимое ведра ему в лицо. Это произошло молниеносно. Когда ослепленный струей воды гитлеровец пригнул голову, я набросился на него и схватил за горло. Он не успел прийти в себя, как был уже мертв.
Пошарив в карманах гитлеровца, я нашел пачку сигарет и коробок спичек. Хотя я не курил, сейчас мне очень хотелось затянуться, но я не позволил себе этого удовольствия. Меня занимало другое: как снять с гитлеровца форму, которая, как я подумал, может мне пригодиться. Эта операция далась мне нелегко, но в конце концов я справился. Затем мне нужно было избавиться от трупа, не мог же я оставить его возле колодца. Ведь если немцы наткнутся на него, не исключено, что они организуют прочесывание болота.
На листе бумаги я написал крупными буквами по-немецки: «Запрещено. Вода в колодце отравлена».
Объявление я прицепил к какому-то гвоздю, потом сбросил труп в колодец. Затем я сел на велосипед и поехал назад к болоту. Возле него слез с велосипеда, горя желанием узнать, что содержится в сумке. Я надеялся найти там хоть что-нибудь из еды. Судьба не была благосклонной ко мне. В сумке оказалась всего лишь коробка марципана.
Я надеялся найти кусок хлеба, шпика, другую какую-нибудь еду. А вместо этого — коробка марципана! Я был так взбешен, что хотел выбросить эту коробку в болото, но вовремя остановился, вспомнив о Миладе.
«Может, ей подойдет этот чертов марципан», — подумал я.
Увидев меня, Милада обрадовалась, и на некоторое время глаза ее повеселели.
— Я уж думала, что ты не вернешься!
— Пить хочешь? Видишь, чистая вода. Я принес тебе кое-что из еды.
— Что же?
— Марципан!
— Марципан? Ты шутишь?
— Вовсе не шучу. Пожалуйста, угощайся!
Я протянул ей коробку. Она взяла один кусочек и начала есть его, глядя на меня. Глаза ее улыбались. Марципан ей понравился. Меня же, когда я попробовал его, замутило, но я заставил себя есть его. Так мы сидели рядом и ели марципан.
— Очень вкусно, — сказала она. — А ведь он мне никогда не нравился. Даже когда была маленькой. А тебе?
— Когда я был маленьким, я даже представления не имел, что на свете есть какой-то там марципан. А сейчас я предпочел бы съесть кусок хлеба.
— Ты мне не расскажешь?
— О чем?
— Как ты достал марципан, карабин, форму, велосипед…
Я рассказал ей все, что случилось со мной. Она слушала, думая о чем-то другом. Когда я замолчал, она повернула голову в сторону велосипеда, который я прислонил к иве. Она долго рассматривала его, будто пытаясь узнать его. Только через некоторое время я понял, что на самом деле Милада даже не видела велосипед: она думала о чем-то совершенно ином.
— Ты примерил форму? — спросила она меня. — Подходит тебе?
— Думаю, что подойдет.
— Хорошо бы знать наверняка.
— Я потом померяю.
— Нет, теперь, прошу тебя!
— Ладно!
Я отошел в сторону и переоделся.
— Подходит! — крикнул я ей.
— Иди сюда, я тоже посмотрю.
Она окинула меня критическим взглядом.
— Немного широковато в плечах… Примерь и пилотку.
Пилотка была мне в самый раз.
— Обуй сапоги.
Сапоги были великоваты, но с ног не спадали.
— Ну как, в порядке?
— Если бы у тебя не было такой ужасной бороды, ты был бы похож на настоящего немца.
Я был убежден, что она пошутила.
— Борода не проблема. У меня в вещевом мешке есть все, что нужно для бритья.
Все мое имущество состояло из бритвы, помазка, куска мыла и одной пары носков, которую я, именно потому что она была единственная и к тому же чистая, не использовал, хотя та, что была на мне, вконец износилась.
— В таком случае ты сделал ценное приобретение.
— Да, конечно, все это может пригодиться. Но сейчас я сниму эту форму, а то она меня жжет, как огнем.
Я разделся и вновь надел свои лохмотья, оставив на себе только сапоги, потому что на моих уже не было подметок. Милада продолжала грызть марципан, поглядывая на освободившееся от облаков небо. Я чувствовал, что она чем-то озабочена, но не мог понять, что происходит с ней. Время от времени она смотрела на меня долгим загадочным взглядом, будто хотела что-то сказать, но не могла решиться.
— Ну? — спросил я ее через какое-то время.
— Что?
— Ты мне ничего не скажешь?
— Ничего!
— Тогда я пойду поищу что-нибудь поесть. Может, мне удастся подстрелить какую-нибудь дичь…
— Ты не думаешь, что выстрелы…
Она замолчала на полуслове, поняла что оснований для опасения нет.
— В зоне, где кишмя кишат войска, вряд ли кто обратит внимание на один-два выстрела, — ответил я ей.
— Не задерживайся долго.
— Постараюсь найти хоть что-нибудь. Мы должны поесть, не так ли?
Мне повезло. Я подстрелил утку. И полчаса не прошло, как я вернулся.
— Хорошо, что ты вернулся. Мне очень плохо!
Температура была не выше, чем накануне. Напротив, мне показалось даже, что жар несколько спал. Но несмотря на это, Милада чувствовала себя плохо.
— Но температура немного спала.
— Тогда, возможно, это из-за марципана… Я ела его с такой жадностью. — Говорила она с трудом.
— Конечно, это из-за марципана. Поешь мяса, будешь чувствовать себя лучше.
Я принялся за дело. Долго возился, пока ощипал, опалил и зажарил утку. Мясо было не таким твердым, как подметки у Чаплина в фильме «Золотая лихорадка», так что я ел с удовольствием. Милада же едва пожевала одну ножку. Она чувствовала себя все хуже.
— Думаю, что не выдержу, — сказала она. — Напрасно я тешила себя иллюзиями.
— Послушай, Милада, я еще раз тебя спрашиваю, не могу ли что-нибудь сделать для тебя. У меня есть одежда и велосипед, хочешь, я проберусь в город? Я говорю по-немецки. Теперь у меня намного больше шансов, что не схватят. Если ты мне скажешь, к кому мне можно зайти в городе, через час я вернусь с лекарством.
— В городе у меня нет никого, кто бы мог мне помочь… Единственный человек, на которого можно было надеяться, откажется…
— Кто? Тот самый Георг?
— Какое значение имеет, кто? Но я очень прошу тебя, не думай обо мне плохо. Ты мне обещал это.
— Я никак не думаю о тебе, Милада, потому что ты не даешь мне возможности думать ни хорошо, ни плохо. Но это не мешает мне чувствовать себя оскорбленным твоим недоверием.
— Видишь, видишь, ты все же осуждаешь меня! — с упреком произнесла она. — Прошу тебя, не настаивай. Скажи лучше, ты можешь представить себе что-то такое…
