— Товарищ капитан! Давайте-ка мы вам гимнастерочку переделаем…
Он остановился, сумрачный, недобро усмехнулся и ответил:
— Не будем спешить, товарищ рядовой. Поспешность, как показал опыт, к хорошему приводит редко.
Он козырнул и неторопливо, чуть вразвалочку пошел в тыл.
Дальняя разведка донесла, что вдоль Варшавского шоссе противник произвел перегруппировку войск, выведя одну гренадерскую дивизию в резерв. Оставшиеся части растянули свои боевые порядки и закрыли брешь. Кроме того, дальняя разведка сообщила, что на Новый год состоялись похороны нескольких офицеров растянувшейся дивизии, убитых в последний день 1942 года, а в Германию было отправлено два гроба с телами командира дивизии — генерала и начальника артиллерии — полковника. В этой связи штаб фронта приказал штабу армии оформить наградные материалы на лиц, принимавших участие в нанесении столь ощутимого урона противнику.
В обороне, да еще в такой длительной, награждали редко и потому к составлению наградных листов отнеслись очень осторожно. Капитан Кривоножко пошел в штаб полка, утрясать с командиром и его замполитом список отличившихся. Список этот оказался солидным — снайперы, артиллеристы, минометчики… Да еще и те, кто отличился в отражении разведки боем и просто служил достойно и дрался хорошо, но как-то не попадал под награждения.
— Этак вы мне полбатальона к награде представите! — ворчал командир полка. Но Кривоножко отстаивал каждую фамилию. А потому, что, разъясняя новые приказы, он часто бывал в ротах и поговорил почти с каждым бойцом и командиром, знал многих, его доводы были убедительны.
— Как видите, товарищ подполковник, человек вполне заслуживает Звездочки, а мы просим только медаль «За боевые заслуги».
— Всего лишь! — не слишком натурально возмущался командир полка, который надеялся продвинуть в список для награждения и своих, полковых людей — разведчиков, связистов, артиллеристов. Тоже люди воюют, а наград не видят. Он и придирался и злился оттого, что видел — список Кривоножко верный. Конечно, он мог приказать вычеркнуть кого-то, а кого-то вписать, но он не стал этого делать. Тут вступила в свои права высшая правда войны — правда подвига, правда победы.
— Давай-ка объявим благодарность. Письмо родителям напишем.
— У него, товарищ подполковник, две ваших благодарности. И письма писались. За вашей подписью. Придет еще одно — и снова за вашей подписью…
Кривоножко умолк, давая возможность командиру полка представить, что подумают люди, к которым приходят одинаковые письма за одной и той же подписью.
— Ну, ладно, ладно… А этот? Этот же из пополнения.
— Никак нет. Он из-под Тулы идет, а наград нет. А он и в разведку ходил, и сейчас одним из первых перевел свой пулемет на кочующую огневую точку.
— Капитан… Что за выражение? Вы же военный человек. Перевел свой пулемет… На летнюю или зимнюю смазку можно пулемет перевести. А в кочующие огневые точки…
Ну, знаете ли…
— А как тут еще скажешь, товарищ подполковник? Я в уставе смотрел. Там такого понятия нет.
Подполковник и Кривоножко встретились взглядами. У командира полка он был острый, упрекающий: ты что ж, капитан, не знаешь, что старый устав фактически отменен? Не ведаешь, что мы давно живем приказами, директивами, указаниями да еще тем, что вычитываем в газетах? А новых уставов еще нет. Говорят — пишутся. Обобщается боевой опыт.
Оба, вглядываясь друг в друга, четко и ясно поняли: к прошлой жизни уже возврата нет.
Вступила в действие новая, рожденная кровью правда, новые, смертями подтвержденные, правила и положения. Взгляд подполковника смягчился, он вздохнул:
— Считай, убедил… Готовьте наградные листы.
И они писались и переписывались, эти самые наградные листы, в страшной тайне от всех, а батальон жил все той же размеренной, устоявшейся жизнью, как хорошо сработавшийся цех на производстве. Обороной народ овладел.
Эта устоявшаяся рабочая жизнь сменилась как-то уж слишком быстро и чересчур глубоко, как то и положено на войне.
Утром комбат и его замполит были вызваны в штаб полка, вернулись оттуда очень озабоченными и деятельными. Через час из штаба батальона выскочили командиры рот и отдельных взводов и помчались по подразделениям. В сумерках батальон начал движение.
Седьмая рота старшего лейтенанта Чудинова сдала свой участок и землянки соседу слева и вместе с оружием и накопленным скарбом — печами, досками для столов и лавок, полочками, ведрами, навязанными на занятиях фашинами и плетнями и многим, многим иным — подалась на север, вытесняя восьмую роту, которая почти полностью влилась в позиции девятой роты Мкрытчана.
Началась новая оттепель, ветер подул с запада — сырой, стылый, пронизывающий.
Люди вяло ругались. На новых местах все оказалось гораздо хуже, чем на обжитых, хотя и здесь были те же землянки и те же дзоты, но те, оставленные, казались лучше, удобней.
Капитан Басин сразу же вывел в тыл не один взвод из какой-нибудь одной роты, как делал первую половину января, а три взвода — по одному из каждой роты. Поэтому особой тесноты не ощущалось.
На новом месте, конечно, началась работа — исправлялись по своему вкусу землянки и дзоты, спрямлялись ходы сообщения, и у противника наверняка создалось впечатление, что наши войска срочно стали совершенствовать оборону. На войне такое делалось только в том случае, если с передовой часть войск отводилась в тыл, в резерв. А поскольку и сам противник недавно вывел в тыл, в резерв свою дивизию, чтобы отправить ее на юг, он счел такое поведение наших войск вполне закономерным; сохранять военную тайну на войне не так легко, и рано или поздно она разгадывается противником. Вот и наши войска, как, вероятно, думалось противнику, разгадали его секрет и тоже ослабили оборону.
На самом деле все было как раз наоборот — южнее на передовую выдвинулась двумя полками стоявшая до сих пор в резерве советская дивизия. Наше командование тоже отлично понимало, что скрывать ее выдвижение долго не удастся, и потому торопило события. На опушках близких к передовой лесов становились вышедшие из резерва артиллеристы и минометчики. Маскировка и дисциплина у них наладилась жесткая — они даже не пристреливали цели, а пользовались данными стоявших здесь раньше артиллеристов, которые использовали свои орудия как кочующие.
Западный ветер все чаще приносил туманы, снег с кустарников сполз, и ветви сочились влагой. В волглом воздухе звуки распространялись далеко и звонко. Все это тревожило и торопило.
Штаб батальона и НП переместились, а тылы батальона хотели было оставить на месте, но надвинувшиеся части выселили и медпункт вместе с фельдшерицей и Марией, и кухню. Командир хозвзвода оказался похитрее: он потеснился, но конюшни и склад сохранил. Осталась и землянка снайперов: Басин не спешил переводить их поближе к штабу, а приказал им охотиться в той же полосе, что и раньше.
Поздно вечером комбат вызвал Жилина, сухо ответил на приветствие и приказал:
— Садись.
Комбат заметно изменялся в последние дни. Реже улыбался, приказы отдавал резко, обязательно требуя их повторения, смотрел каждому в глаза так, словно пытался разгадать внутреннюю сущность человека, определить, на что тот способен. Но с Жилиным он заговорил мягко, устало, часто потирая лицо ладонями, словно сгоняя дремоту:
— Ты много раз бывал в окружении?
— Раз… семь…
— Как по-твоему, — немцы правильно поступали, когда засылали в наш тыл диверсантов и парашютистов?
— Конечно! Из-за них, проклятых, может, и в окружение попадали. Только наладишься драться по фронту, а в тылу заваруха. Еще и окружения никакого нет, а какая-нибудь слабонервная гнида уже орет: «Окружили!» И не веришь, а… устойчивости уже нет.
Басин склонил черноволосую голову и опять потер ладонями лицо.
— Слушай, а если ты проберешься в тыл противника, за Варшавку, и оттуда ударишь своим отделением по фрицам? Что получится?
У Кости екнуло сердце. Кажется, начинается очень серьезное. И прежде чем ответить, он подумал. И подумал как следует.
— Если они и мы будем сидеть в обороне, то сможем, конечно, первые часы, а может, и сутки, паники наделать. И пощелкаем их порядочно. Но обратно возвращаться не придется. Народ они ушлый, организованный, окружат по всем правилам науки и… музыки не будет.
— Понятно…
— А если мы залезем в их тыл перед нашим наступлением и начнем работу после артподготовки, то… То, обратно же, дел наделаем и, может, вернемся… С музыкой.
— Ты бы пошел? — настороженно вглядываясь Костю, спросил Басин.
— Приказ, товарищ капитан. Такое дело…
Басин долго молчал, потом закурил и рывком вытащил из планшетки карту, развернул ее и жестом подозвал Костю.
