Басин долго молчал, потом закурил и рывком вытащил из планшетки карту, развернул ее и жестом подозвал Костю.
— Вот такое положение… Здесь от нас до Варшавки тысяча двести метров. Ничейка — метров сто пятьдесят. По нашим данным, за Варшавкой у противника только огневые артиллерии и минометов, да и те несколько в стороне: прямо перед нами болото. Прежде чем состоится артподготовка, будет действовать наша разведка. Так вот…
— Я понял, товарищ капитан. Но на кой шут разведка, если потом будет артподготовка?
Лучше уж неожиданно. А то разведка может насторожить противника.
— Знаю, — кивнул Басин. — Я тоже против. Но так положено — перед наступлением выслать разведку.
— Так тут же каждый метр и мы, и артиллеристы, да и пехота изучили. Можно сказать, каждого фрица в морду знаем.
— Ладно, Жилин. Не будем спорить — приказ есть приказ. Так вот, если ты со своими ребятами пойдешь вместе с разведчиками? А? Они пошуруют в ближнем тылу, а вы оторветесь, перемахнете Варшавку и дождетесь артподготовки? Возможно такое?
И не ожидая Костяного ответа, заговорил неожиданно горячо:
— Мне ведь что важно? Рассредоточить внимание противника, заставить его смотреть в тыл. В свой тыл. Тогда роты сумеют пробиться. Иначе… Слишком уж стара и сильна у него оборона. И люди… отвыкли наступать. Понимаешь, в чем дело? Но я не настаиваю.
Пока, я просто советуюсь с тобой. Ты можешь такое обеспечить?
Костя долго рассматривал карту, изредка поглаживая ее темной, с блестящими волосиками на фалангах, большой рукой. Сердце у него не екало, наоборот, им постепенно овладевал жесткий азарт. А что? Не все сидеть! А там, в тылу, можно набедокурить. Можно? Но если наступление неудачное? Что ж… далеко отрываться не будем. Кропт рассказывал, что партизаны когда в окружении дерутся, не отходят от противника, а стараются зайти в его же тыл. И мы можем так же. А потом и выберемся.
Сознание подсказало, что выход этот — неловкий, неверный, но он постарался отогнать эту мысль. Он привык рисковать на снайперской охоте и сейчас, ощущая приближение риска, внутренне подобрался и как бы приподнялся и над собой и над всем, что его окружало.
— Кроме меня есть еще и ребята. Нужно их убедить, потому что на такое дело можно идти только убежденным.
— Ты ж большевик, а они…
— А они — комсомольцы-добровольцы, да еще и москвичи. Все верно. Но, обратно же, даже этого не всегда хватает. Поговорю…
— Нет, сержант, говорить некогда и нельзя. Об этом никто, кроме нас с тобой, знать не должен. Раньше времени приказ о наступлении разглашать нельзя.
— А когда время? Подготовиться-то надо…
— Завтра… Попозже… к обеду.
Костя кивнул и, опять. всматриваясь в карту, сказал:
— Хорошо. Нажмем по-командирски. Но — трудной будет. — Потом вспомнил каждого, мысленно перебрал все, что знает, и улыбнулся:
— А может, и легко! Сколько времени на все даете?
— Сутки.
— Сутки — хуже. — Опять прикинул свое и решил:
— А может, и в самый раз.
Они еще долго сидели, обсуждая возможные варианты действий в тылу противника, и Костя пришел в землянку глубокой ночью, юркнул на свое место и сразу уснул, но встал, как всегда, чуть раньше отделения. По повестке, как говорили до войны. Он осмотрел сапоги ребят, пощупал ватники, как щупают мех опытные скорняки, определяя, густа ли шерсть, хорош ли подшерсток. Потом посчитал подсумки и гранаты.
И уж только потом заорал:
— Кончай ночевать! Слушай приказ! Засядько! Пойдешь к командиру хозвзвода и получишь пять пар теплых, шерстяных, портянок и пять пар теплого белья.
— Мы ж получали…
— Помолчи. Понял, Засядько?
— Так точно, — отвернулся Засядько. — Понял. Пять и пять.
— Малков, пойдешь на батарею к Рябову и выпросишь консервную банку… а лучше две банки пушечного сала.
— Так они и выдадут!
— Все. Кропт, у тебя иголки-нитки есть?
— Есть.
— Приготовься. Шить будешь.
— Чего шить?
— Карманы на стеганках. Поэтому всем стеганки оставить. Джунус, пойдем выйдем.
Они вышли, и Джунус спросил:
— Зачем сказал — с ней завяжешь? А ночью где был?
Костя повернулся к нему и долго вглядывался в его лицо, но до рассвета было далеко, и увидел он немногое. Он отчетливо понимал, куда и зачем ему предстоит идти, и шансов на возвращение он видел немного. Поэтому если он не вернется, то окажется правым. А если вернется… Если вернутся все. то все ему простят, потому что победителей не судят.
А если не все… Тогда и разберемся. Там видно будет… Но он уже понял, что чувствуют ребята, и понимал, что на их месте он тоже чувствовал бы примерно то же самое.
— Джунус, — медленно сказал он, — повар выдаст тебе сало, сахар и сухари. Возьми и сделай так, чтобы об этом не знали ребята. Задача ясна?
Судя по тому, как дернулся, выпрямляясь, Джунус, Костя понял, что он заподозрил неладное, нечестное, и оборвал:
— Это приказ, Джунус. А приказы не обсуждают. Запомни — чтобы никто не видел.
Вернувшись в землянку, приказал Кропту:
— Режь плащ-палатку. Карманы будешь пришивать на боках стеганок, так чтобы, полные, они, обратно же, не мешали локтям.
— Вроде вещмешков?
— Догадливый… Действуй. Хорошо бы с клапанчиками, чтобы снег не набивался или вода не затекала.
Кропт вместе с Костел вымеряли карманы, прикинули, как половчее их расположить, и Алексей неожиданно предложил:
— А может, и на маскхалатах найдем местечко?
— Это еще зачем? — подозрительно спросил Костя, и Алексей, сверкнув глазами, ответил;
— Так полагаю — запас можно будет взять побольше. И под рукой.
— Помалкивай… Догадливый.
Кропт улыбнулся, но промолчал. Когда пришел Малков и стал ворчать, ругая жадин-артиллеристов, дурацкие затеи и погоду, Жилин резко оборвал его:
— Вот о погоде и думай. А что тебе дали — благодари. Могли б и не дать. А теперь так: скидывай сапоги, ставь сушить. Походим в валенках.
Пришел Засядько и, положив на нары связку, белья — новенького, шелковистого, спросил:
— Куда это?
— Раздай каждому. И себе возьми. Пару портянок и пару белья.
Потом Костя разложил на столе свою стеганку, придвинул банку с пушечным салом и стал вмазывать его в ткань. Ребята переглянулись, с интересом и недоверием приглядываясь к командиру. Тщательно просалив спину и грудь стеганки, Костя стащил ватные шаровары и начал высаливать и их.
— Ну, что уставились? Не знаете армейского закона: делай как я?
— На кой черт вещи портить? — спросил Малков.
— Я ж тебе сказал — думай о погоде. А она — оттепельная. В полушубке полезешь? Или в шинели? Так через час ты и ног не поднимешь, все водой нальется, и будешь таскать на себе пару ведер воды. А вот промаслим несколько раз стеганое — вода будет стекать. На мокром снегу заляжем — обратно же, вода не будет впитываться. Понятно? А карманчики делаем для того, чтоб можно было спокойно лежать, и в случае чего припасы будут под руками. Дело к весне пошло, дни увеличиваются. Что ж нам, голодными лежать?
Он говорил весело, но так, что ребята поняли — о чем-то он умалчивает. В его словах была своя логика, но такая, какая бывает и при розыгрыше. Костя понимал их, но делал вид, что все идет правильно. Он заставил дважды просалить сапоги и, только когда уж все было готово, сказал:
— Ну, вот что, добровольцы-комсомольцы, обратно же, москвичи. Командир батальона сегодня ночью приказал мне подобрать снайперов для действий в тылу противника.
Пойдем ночью с разведчиками. Они вернутся, а мы — будем ждать нашего наступления.
Дело сугубо добровольное. Думать даю до обеда. Каждый решает сам, но если кто проболтается о наступлении — расстреляем. У меня все. — Он поднялся, оделся и ушел к разведчикам, согласовывать порядок выдвижения.
Жилин верил в своих ребят, знал, что они согласятся идти в тыл врага, и все-таки… Все-таки, рассуждая с разведчиками, прикидывая все возможные варианты действий, он иногда примолкал, усилием волн подавляя сердцебиение. Домой он шел по возможности спокойно, не торопясь…
В землянке было тихо. Ребята вскочили, и Джунус доложил:
— Решили идти, командир.
Жилин кивнул, сел за стол и предложил:
— Двигайтесь поближе.
До самого обеда они обсуждали способы действии в тылу врага, — причем Жилин часто взглядом спрашивал у Кропта: так решаем? Правильно думаем? И Кропт медленно наклонял голову: правильно.
После обеда Костя приказал спать, потоптался, прикидывая, идти к Марии или нет, и махнул рукой: незачем волновать. Пусть ничего не знает…
Комбат и замполит пришли вместе, оба строго-решительные, подтянутые, но у обоих в самых глубинах глаз пробегали отблески тревоги: за долгое время обороны оба отвыкли посылать людей почти на верную смерть. Хотя и в обороне смерть тоже бродила вокруг да около, но здесь действовал налаженный военный быт: ранят — быстро подберут и отправят в госпиталь. Во вражеском тылу ранение могло обернуться смертью. И все это понимали…
