Лейтенанту показалось, что от купола исчезавшей мечети сорвалось крылатое, молниеносное диво, нависло над транспортером гневным лицом, махнуло клинком, полетело, в завитках голубых одежд. Отвернуло и прянуло в сторону, в тесный глинобитный проулок.
Они миновали Деходжу, выезд из Кандагара, где вплотную подходила «зеленка» и часто случались засады — работали гранатометчики, снайперы. Лейтенант, не скрываясь в люке, смотрел на развалины, срезанные ножами бульдозеров, ударами бомб и снарядов.
Город, как пыльная, цветная, сшитая из лоскутьев попона, соскользнул с кормы транспортера.
— Вперед!.. Быстрей! — хрипел лейтенант в люк водителя. И тот вливал «бэтээр» в струи гудящего ветра.
Пыльные красноватые горы. Заросли сухих тростников. Плоский далекий кишлак — пристанище убогих белуджей. Отдаленная на склоне застава. Из зарослей камыша, из-за холмов, выходил караван верблюдов, длинный, вялый, ленивый. Сотня коричневых величавых животных с тюками, мешками, корзинами, украшенными клочками малиновой шерсти, с медными бубенцами. Караван пересек дорогу. Верблюды поднимались с обочины, ставили на бетонные плиты свои расплющенные копыта, спускались по другую сторону. Удалялись в солнечную, пыльную степь.
«Бэтээр» рассек караван, промчался в прогал. И взводный, разглядев с брони близкую желтозубую морду, мягкие ноздри и губы, пережил повторение абсурда. Два движения — каравана и военной машины. Два маршрута, случайно пересекшиеся, друг с другом не связанные, друг другу ненужные и чужие. И встреча, и след растают среди пустынь и хребтов, азиатских селений и стойбищ.
«Зачем?» — спрашивал себя лейтенант.
Приближались к расположению части. Из деревьев поднялась бетонная плетеная башня с водонапорным баком. Взлетел самолет. Не военный. Быть может, летел в Союз.
«Бэтээр», виляя по трассе, достиг шлагбаума. Поднырнул под полосатую перекладину. Замер у госпиталя. Из приемной выбежали навстречу двое в белых халатах.
Они стояли в приемном отделении. Ефрейтор лежал на высокой каталке, голый по пояс. Ребра у него выступили, живот провалился, а голова казалась высеченной из серого камня, откинулась, оттянула жилистую тонкую шею. Глаза его были закрыты, но рана смотрела маленьким черным глазом, открывшимся под соском. Санитар, перехватив капельницу у санинструктора, держал ее над лицом Благих. Хирург в белой шапочке, с седыми висками, прикладывал металлическую трубку к груди ефрейтора, слушал, перемещал хромированный цилиндрик к шее, к горлу, снова к груди. Взял руку у запястья, стиснул ее, отпустил.
— Кончено… Остывает… — сказал он, выдергивая из ушей тоненькие шланги фонендоскопа. — Откуда привезли?
— С «Гээсэм», с заставы, — ответил лейтенант, тупо, утомленно глядя на голое тело, на набухшую вену, из которой санитар вытаскивал иглу капельницы.
— Давно оттуда не было «ноль двадцать первых»… Вы, лейтенант, занесите данные в книгу… — И, обращаясь к двум санитарам, хирург кивнул на каталку: — Увезите…
Те взялись за ручки, толкнули каталку. И в этот момент с пронзительным криком к ним кинулся санинструктор.
— Сеня, Сеня!.. Куда же!.. Да живой он!.. Да что же я мамке скажу?… Да живой он!..
Оттолкнул санитаров и, склонившись к брату, лицом к лицу, стал тереть, массировать его грудь, живот, шею и снова ладонями вокруг сердца, вокруг раны, вталкивая, вдавливая в брата свою жизнь, свой горестный вопль:
— Жив, жив!.. Сенька, Сенька!.. Мамке я что скажу?…
— Везите, — мрачно сказал хирург.
Санитары потянули каталку в узкий коридор — не туда, к палатам, где была операционная и лежали раненые, а в другую сторону, в тускло освещенный отсек. Следом за ними, причитая, обнимая брата, продолжая массировать его, спотыкаясь, шел санинструктор.
Приемная опустела. Только лежал на полу брикетик сахара в синей обертке. Он выпал из кармана гимнастерки ефрейтора, когда его раздевали.
Санитары скоро вернулись. Они вели под руки санинструктора, вялого, безжизненного, бледного, едва переставлявшего ноги. В руках у санитара была ватка. Пахнуло нашатырным спиртом.
— Надо ехать, Благих, — сказал лейтенант. — Пока сопровождение не сняли, надо на заставу поспеть…
Тот не слышал. Санитары от него отступились. Малютко и Курбанов взяли его бережно под руки. Повели к «бэтээру». Через боковой люк протиснули его внутрь. Он опустился в полутьму, прижавшись спиной к бойнице.
— Запускай! — скомандовал лейтенант, просовывая в люк ноги. «Бэтээр» развернулся, юркнул под шлагбаум, покатил по бетонке.
Мимо по обочине шли два афганских солдата, дружески улыбнулись Щукину.
«Бэтээр» прибавил скорость, и ветер надавил на зрачки, затуманил рыжую даль с предгорья, с плоскими очертаниями кишлаков.
У обочины мелькнуло стадо коз, и белудж-пастух замахнулся на животных посохом.
В лицо лейтенанту ударила песчинка — крохотный, оторвавшийся от далекой горы кристаллик колючего камня. Нанес малую ранку. И лейтенант, глядя на трассу, несколько секунд чувствовал, как горит на лице эта ранка.
