Выбежав на огороды, я стала между кустами пробираться в лес, но меня долго еще преследовал голос мамы: «Анка, тикай!..» — Аня опять горько заплакала.
— Ну, а потом? — волнуясь, спросила я.
— Потом я бежала по лесу и с ужасом прислушивалась к диким крикам и стонам, доносившимся из села. — Аня схватилась за голову, но уже не плакала. Глаза ее стали сухими и злыми. — И теперь я не могу, чтобы не убивать фашистов, чтобы не мстить им.
— А потом ты куда пошла?
— Пробежала немного и думаю: дай-ка посмотрю, что в селе делается. Влезла на высокое дерево и чуть не свалилась с него: гляжу, а сарай весь в огне, да уж и село все горит, и несет гарью в лес. Не помню, как я сошла вниз. Меня нашел связной партизан. В эту же ночь наш отряд напал на гестаповцев, и в этом бою погиб мой отец.
Так я осталась одна… Мама и братики сгорели в амбаре, отец погиб, и я решила идти в армию.
Вначале на кухне помогала, потом поняла — это не то, что мне сейчас нужно. А нужно мне было самой убивать фашистов. Долго я надоедала товарищам, и они терпеливо обучали меня прямой наводке, а потом я стала за панораму… Только убивая этих гадов, я могу жить на свете…
Мне показалось, что Аня опять готова заплакать.
— Возьми себя в руки, — сказала я ей. — Ты теперь солдат. Будем воевать вместе, но учти: поблажек никаких не будет.
— А я не жду, да и не хочу их, — сказала Аня.
На нашем участке, так же как и на других, врагу не удалось прорваться к Киеву. Измотав противника в оборонительных боях, войска фронта в конце декабря снова перешли в наступление.
Вперед мы продвигались быстро.
Почти каждую ночь приходилось менять позиции. Почти каждую ночь нагружали и сгружали ящики с боеприпасами, отрывали новые огневые и щели. Не всегда благоприятной была погода. Иной раз приходилось сидеть в окопе по пояс в воде. В любой местности: в степи, в горах, в лесу — везде истребители танков должны бесшумно устанавливать и маскировать пушки. А как только послышится команда: «Орудие к бою!» — молниеносно сбросить маскировку со ствола и пушку навести на цель. Быстрота, четкость в исполнении каждой команды, слаженность расчетов — залог успеха в бою. Если неудачно бьешь по танку в первый и второй раз, то в большинстве случаев в третий раз уже не выстрелишь — помешает огонь башенного стрелка или танк ворвется на позицию.
Каждую свободную минуту командир батареи старший лейтенант Бородин обучал нас искусству точного огня. Он сам занимался с бойцами, учил работать слаженно и четко в любой обстановке.
Продолжались непрерывные бои. Отступая, оккупанты разоряли наши села, сжигали хлеба, убивали скот, угоняли население.
В селах организовывались партизанские отряды, которые до прихода наших частей не давали фашистам бесчинствовать и уничтожать народное добро.
Гитлеровцы цеплялись за каждый, даже незначительный рубеж, старались построить хотя бы временную оборону. Этим они надеялись сдержать наступление Красной Армии и дать возможность своим войскам отойти к границе. Но ничто не могло остановить наступательный порыв советских воинов.
Вторые сутки шел бой за деревню Вороновку. Меня вызвал командир батареи и приказал поставить свои пушки на противоположной высоте, в районе кукурузного поля. Подход к этой высоте просматривался противником и обстреливался с фланга снайперами.
— Будь осторожна! — сказал мне комбат.
Я решила вначале подняться сама, осмотреть район этого поля и выбрать огневую, а потом уже вести туда людей и орудия.
Только подошла к бугру — над ухом просвистело несколько пуль. «Снайперы!» — подумала я и прижалась к земле. Огонь прекратился. Начала ползти — пули снова свистят над головой. Слетел берет, его пробила пуля. Мелькнула мысль: «Вернуться?» Но задачу надо было выполнять. Отступать нельзя. Втискиваясь в землю, я медленно и осторожно ползла, царапая лицо о камни и репьи. Пули посвистывали где-то совсем около уха. Доползла до вершины. Здесь, среди густо насаженной кукурузы, можно было привстать и осмотреться. Выяснилось, что для огневой позиции удобнее всего окраина кукурузной посадки. Я уже собралась уходить, когда над головой что-то грохнуло и в воздухе повис клубок дыма. «Шрапнелью обстреливают высоту», — подумала я. Пули снайперов опять начали повизгивать вокруг меня. Тогда я решила: не буду ползти, а возьму и скачусь вниз по склону! Гора была довольно большая, катиться пришлось долго. Хорошо, что я увлекалась спортом до войны. Спортивная сноровка выручила меня и на этот раз.
Инерция падения так меня разогнала, что с трудом остановилась у подножия горы. Поднялась быстро, но снова упала. Ко мне подбежал боец с санитарной сумкой.
— Товарищ младший лейтенант, вы ранены?
— Нет, не ранена.
Не прошло и нескольких минут, как прибежал связной и сказал, что меня вызывает генерал. Привела себя в порядок и пошла. «Наверное, что-нибудь сделала не так».
— Товарищ гвардии генерал-майор, по вашему приказанию гвардии младший лейтенант Сычева явилась.
— Вы не ранены?
— Нет.
— Почему же катились, как колбаса? — А сам смеется.
Я ответила под общий смех офицеров:
— Там снайперы сильно бьют, вот, — и я показала простреленный берет, — а я обманула их.
— Вы не только снайперов, вы и нас обманули. Мы решили, что вы ранены. Правильно, так и надо действовать: и смекалкой, и храбростью. Учите этому бойцов. Выношу благодарность взводу за хорошую работу — точно били по целям, молодцы — и вам за храбрость.
Ночью мы тащили на руках пушки на новые огневые позиции. Над головой рвалась шрапнель, свистели пули, но бойцы к утру установили орудия и хорошо замаскировали их. Старшина принес в термосе вкусную горячую кашу. Проголодавшиеся бойцы стали завтракать, а я села читать письмо, полученное от отца. Он писал о своих агрономических делах в колхозе, о том, что читал колхозникам мое письмо, в котором я рассказывала о наводчице Ане Балашовой. «Девушки мечтают быть такими, как Аня», — сообщал мне отец. В конце страницы была нарисована маленькая ручка Лорочки.
С восходом солнца фашистские самолеты стали бомбить нашу высоту. Раздался нарастающий визг падающей бомбы. Я прыгнула в щель, и тут чем-то железным меня ударило по голове. Что-то мягкое и теплое размазалось по лицу.
Я решила, что ранена в голову. Открыв глаза, увидела Аню, свалившуюся в щель вместе с котелком каши, которая и выплеснулась на меня.
Мы посмотрели друг на друга и расхохотались. Земля содрогалась от взрывов, а мы сидели в окопчике и смеялись.
Командир батареи вызвал меня на наблюдательный пункт:
— Сычева, смотрите в бинокль! Видите, у противника правее села Вороновки мост? Задача вашему взводу — пристрелять его, а когда начнется артиллерийская подготовка — разбить. Понятно?
— Понятно.
Рекогносцировка местности была закончена. Комбат достал из кармана вышитый кисет и скрутил папиросу. Я присела около него и сунула в рот кусочек сахара, который выдавался мне взамен папирос.
— Да, Тамара… — после небольшой паузы сказал комбат. Редко он называл меня по имени, особенно в присутствии бойцов. — Жаль, что ты не куришь, а то бы мы сейчас закурили вместе. Вот мы уже и в Киевской области. Правый берег Днепра наш. Будем гнать оккупантов до самого Берлина, теперь нас ничто не остановит.
Бородин был родом из Астрахани, там у него остались жена и сынишка, о которых он часто рассказывал. Я знала, что комбат сейчас заговорит о своей семье. Мне тоже хотелось кому-нибудь высказать наболевшее, излить свою душу. Постаралась опередить его и сказала:
— Знаете, товарищ комбат, я сегодня видела во сне своего мужа, да так ясно. Будто он ранен, лежит в какой-то хате и говорит: «Укрой меня, Тамара, укрой, мне холодно». Укрываю его, а у самой такая тоска на душе… Проснулась и думаю: может, он не погиб?
— Ты все надеешься, Тамара? — проговорил комбат.
— Не могу не надеяться! Не знаю, сколько мне осталось жить, но оставшиеся годы готова разделить пополам, только бы он был жив. Вернулся бы без рук, без ног, была бы ему таким же другом, как до войны, всегда помнила бы, что он за наше общее дело боролся…
— Не надо, Тамара, тосковать о погибшем. Вот я, например, о своей жене думаю, так она жива, и я верю, что обязательно вернусь к ней, а ты о ком мечтаешь? О том, кого уже нет?
Увидев, что я совсем расстроилась, комбат решил прервать разговор.
— Начинайте, товарищ Сычева, пристрелку, пока еще светло.
Через несколько минут мы стали пристреливать цели. В ответ из деревни Вороновки ударил шестиствольный миномет.
В этот день на наших огневых были двое убиты и трое ранены. Убило наводчика и заряжающего. У погибшего сержанта Берикова достали из кармана документы. Рядом с фотографией жены и сыновей были стихи, написанные карандашом на обрывке старого плаката. Мы все знали, что Бериков любил писать стихи, но всегда их прятал и не давал никому читать. Я развернула лист и прочла вслух:
