Пауза между налетами длилась столько, сколько потребовалось «штукам» чтобы вернуться на аэродром, дозаправится, подвесить бомбы и долететь до нас.
— Воздух!!!
Пушка плюхается на грунт, успели. «Юнкерсы» опять подходят на высоте около километра и опять двумя девятками. Я начинаю догадываться, что это новая тактика, а не погодные условия. Раньше «штуки» бомбили точечные объекты: мосты, переправы, огневые позиции батарей и опорные пункты пехоты. Здесь нужна высокая точность, поэтому они пикировали с высоты два с половиной-три километра под углом семьдесят-девяносто градусов, бомбы сбрасывали на высоте семьсот-тысяча метров. Сейчас их перенацелили на танковые колонны. Танк — маленькая и очень трудная цель для пикировщика. «Лаптежники» подходят к цели на высоте семьсот-тысяча двести метров, так их труднее обнаружить и истребителям, и наземным наблюдателям. Пикируют под углом двадцать-пятьдесят градусов, бомбы сбрасывают с высоты сто-триста метров.
— Осколочным! Скорость сто двадцать! Двадцать пять! Длинными! Огонь!
Однако есть и отличия от прошлого раза — первое звено «штук» явно выбрало своей целью нашу батарею. Как ни крути, а летчик, сидящий в кабине самолета, не оператор беспилотного аппарата. Он рискует не только машиной, но и своей жизнью. Попав под плотный огонь целой батареи, передний «лаптежник» явно преждевременно и со слишком большой высоты сбрасывает свой груз и лезет вверх. Его ведомые повторяют ошибку командира, зато все уходят без потерь. Гогелашвили приказывает перенести огонь на следующее звено, но я невольно продолжаю отслеживать полет трех бомб крупного калибра. Проведя несколько секунд в свободном полете, бомбы вдруг распадаются и в воздухе повисают три серых облака. Эти облака стремительно летят к земле, и земля вдруг вспухает множеством мелких взрывов.
Часть этих взрывов пришлась совсем близко к позиции первого взвода, но оба его орудия продолжают вести огонь.
— Осколочным! Скорость сто двадцать пять! Двадцать! Длинными! Огонь!
И мы переносим огонь на следующее звено. Эти несут свой обычный груз: двухсотпятидесятикилограммовая фугаска и четыре бомбы по пятьдесят.
— Непрерывным! Огонь!
Орудия захлебываются злобный лаем, но очередной фриц таки опять уходит невредимым. И ведь много-то «лаптежнику» не надо — всего один снаряд, и все. «Юнкерс-87» машина, конечно, крепкая, но, как правило, попадания одного тридцатисемимиллиметрового снаряда ей вполне хватает для того, чтобы изобразить погребальный костер для своего экипажа. С первым «фоккером» нам сильно повезло, второй нарвался на наши снаряды вполне закономерно. А в эти чертовы «юнкерсы» никак не попасть. Но хоть отбомбиться прицельно мы им не дали. Почти не дали. На краю ржаного поля, рядом со здоровенной воронкой, лежит на боку наш легкий танк. Еще дальше виден Т-34, полностью уничтоженный прямым попаданием. Да и боекомплект, похоже, сдетонировал. Вокруг сплошные поля, танкам укрыться негде. Да и некогда укрываться, поставленную задачу надо выполнять. Если так дальше пойдет…
— Товарищ лейтенант, вы не знаете, что это немцы по нам бросали?
— А, это… Эсдэ один в пятисоткилограммовых авиационных контейнерах, — отвечает Сладков. — Раньше никогда с ними не сталкивался?
— Нет, в первый раз.
— Эти бомбы очень похожи на немецкие пятидесятимиллиметровые мины, — поясняет лейтенант. — Каждая весит один килограмм, в контейнер их входит около четырехсот. После сбрасывания контейнер раскрывается, ну а дальше ты видел.
— Да лучше бы не видел! Как там, кстати, первый взвод?
Первый взвод отделался на удивление легко: двое легкораненых, один из них остался в строю, пробитый скат и посеченный мелкими осколками кузов «шевроле». Хотя, если бы тот фриц контейнер сбросил чуть позже и курс взял чуть левее… Да, видать, дрогнула рука у фрица. Не железные они все-таки, не железные. Тоже жить хотят.
А потом был еще один налет. И еще. Наших же соколов с неба как ветром сдуло. Только башни-гайки «тридцатьчетверок», американские грузовики, да погоны на плечах напоминали, что на дворе июль сорок третьего, а не сорок первого года. Я понимаю, что наше направление не единственное и у авиации хватает других задач, но попробуй объясни это пехотинцу, в десятый раз за день роющему носом дрожащую от взрывов бомб землю. Или зенитчику, лихорадочно меняющему раскаленный ствол орудия в паузе между заходами двух звеньев «лаптежников».
К двенадцати часам, передовые части корпуса выбили немцев из какой-то деревеньки и собрались двинуться дальше, но тут немцы подтянули к месту прорыва танковую дивизию и сами перешли в контрнаступление. Как говорил один известный персонаж: «Дивизия — во! Правда, не цельная». Но от этого немцы дерутся не менее яростно. Вместо решительного прорыва и стремительного продвижения вглубь вражеской обороны с выходом на оперативный простор, завязался встречный бой с большими потерями, как для нас, так и для фрицев. И еще одно отличие. В сорок первом от таких налетов наши части боеспособность потеряли бы почти полностью, по крайней мере, наступать под такими интенсивными ударами авиации уж точно не смогли, а сегодня, хоть и медленно, но идем, идем вперед.
В этих боях немецкая штурмовая авиация работала прямо по полю боя, в глазах уже рябило от этих «юнкерсов» и «фоккеров». Отбомбившись или отстрелявшись, последний немецкий самолет выпускал, перед уходом, красную ракету. По этому сигналу тут же начинали атаку танки и пехота. Пару раз я уже решал, что пора вскрывать укупорки с бронебойными, но до стрельбы по наземным целям так и не дошло, зато в воздухе этого добра хватало. Ближе к вечеру пожаловали очередные незваные гости.
— С тыла заходят!
Обычно немцы пикировали со своей стороны фронта и, освободившись от бомбового груза, шли на второй заход, пуская в ход пушки и пулеметы. Еще дважды они выбирали целью нашу батарею, но нам пока везло — все машины были на ходу, все орудия продолжали вести огонь. Обернувшись на крик, я увидел черные точки, которые быстро росли в размерах, постепенно превращаясь в хорошо знакомые силуэты. Установки прицела менять некогда.
— По пикировщикам! Длинными!
Орудие развернулось на сто восемьдесят градусов, ствол дернулся чуть выше.
— Огонь!
Г-г-г-гах! Г-г-г-гах! Г-г-г-гах! Зачастили зенитки. Трассеры, казалось как-то неторопливо, потянулись к «юнкерсам». Самолеты прошли буквально в трех сотнях метров от нашей позиции и я с удивлением увидел, что бомб на внешней подвеске у них нет. Зато из двух контейнеров, подвешенных под крыльями рядом со стойками шасси, торчали длинные стволы приличного, должно быть калибра. Перейдя в планирование под небольшим углом, «штуки» начали обстреливать танки, норовя зайти с кормы и всадить снаряд сверху в решетку моторного отделения. Танки маневрировали, уклоняясь, и с первого захода фрицы результата не добились.
На втором заходе один из наших трассеров коснулся корня крыла самолета, сверкнула яркая вспышка и «юнкерс», перевернувшись через крыло, с грохотом воткнулся в землю. Рванул авиационный бензин, черно-оранжевый шар взметнулся в небо, постепенно переходя в столб черного дыма. Однако и у нас один из танков застыл неподвижно. Один — один.
Этот налет был последним, поле боя укутывала спасительная темнота.
— Отбой!
Я опустился на землю там, где стоял, привалившись мокрой от пота спиной к колесу орудия. Шевелиться не хотелось, совсем. Как и думать. Наступило полное опустошение. Остальные последовали моему примеру, только наводчики остались сидеть в своих креслах.
— Повоевали, — высказался кто-то из наших «дедов».
— А что? — откликнулся Ложкин. — Три достоверно сбитых за один день. Комбат может себе еще одну дырку крутить.
— И себе не забудь. Или фрицев попроси, они тебе точно дырку провертят, — я не удержался и подколол младшего сержанта.
Подошел взводный. Тоже на ногах еле держится. Вот вроде и обоймы со снарядами мы не таскали, и даже маховики наводки не крутили, а вымотались, будто вагоны с цементом без перекуров разгружали. Видимо, сказывается нервное напряжение.
— Как дела? Сиди, сиди, — махнул рукой Сладков на мою попытку встать.
— Все в порядке, товарищ лейтенант. Потерь нет, орудие исправно. Сейчас отдохнем и приведем его в порядок.
При этих словах по расчету прокатилось нездоровое бурчание. Казалось, что никакая сила не сможет оторвать от земли и заставить ворочать банником. Но это только казалось, минут через десять придут в норму и мы все сделаем.
— Только снарядов осталось всего полтора ящика.
— Снаряды скоро должны привезти.
Значит, кроме чистки еще и разгрузка тяжеленных укупорочных ящиков предстоит. Я мысленно застонал.
— Товарищ лейтенант, а кухня когда будет? — интересуется Тимофеев.
