…Струшников бросил на стол лаковую карточку. Максимчук взял ее в руки. Под фамилией «Сараева» была приписка от руки: «Там они меня звали на свой манер «Сарыева».
— Так кто она такая?
— Как вам сказать…Журналистка одна. Мы с ней в Грозном познакомились.
— Понятно. И вы с ней… — полковник выждал многозначительную паузу.
— Был грех, — понурился Максимчук.
— Понятно…
Струшников побарабанил пальцами по столу.
— Даже не знаю, что и делать-то с тобой, — сказал он. — Взгреть бы тебя на полную катушку. Да неохота шум поднимать из-за твоих амурных похождений. Еще, чего доброго, до жены дойдет, так она ко мне же прибежит жаловаться. Да и формулировки такой нынче нету: «За аморальное поведение…» Но выговорешник я тебе запишу, будь уверен. И придумаю за что. Примерно так: за действия, которые могли привести к срыву выполнения задания. Вот так вот!
— Мне звание получать, — не поднимая головы, напомнил Александр.
— Звание ему получать, — беззлобно передразнил Струшников. И добавил другим, понимающе-мужским тоном: — Хоть хороша подруга-то? А? Будешь звонить?..
Максимчук неопределенно пожал плечами.
— А если честно?
Максимчук, не поднимая головы, кивнул.
— Ну смотри у меня, кобелина!..
В дверь постучали. Вошли Олег Самопалов, Сергей Поспелов, остальные ребята. Шумно рассаживались на стульях.
— Значит, так, товарищи, — громко произнес Струшников. — Первым делом хочу сказать, что небезызвестный нам гражданин Губерман Яков Семенович взят под стражу. Срок ему, похоже, светит немалый. Второе…
Телефонный звонок прервал полковника. Он недовольно поднял трубку.
— Слушаю, Струшников.
— Владимир Павлович, это дежурный. Тут к вам посетитель просится.
— Скажите ему, что я в данный момент занят и что спущусь попозже.
— Извините, но он сказал, что, когда вы услышите его фамилию, согласитесь принять незамедлительно.
— Ну и кто же этот настойчивый гражданин?
— Его фамилия Мизеранцев.
— Кто-о???
Негромко переговаривавшиеся сотрудники удивленно умолкли, услышав изумленное восклицание начальника.
— Сергей Анатольевич Мизеранцев. Он сказал, что пришел забрать свою машину. И настаивает на личной встрече с вами.
До сих пор реакция не подводила Струшникова. Он, выдержанный, спокойный и невозмутимый, умел не теряться в самых непредсказуемых ситуациях. Но тут Владимир Павлович сидел будто окаменевший.
— Товарищ полковник, так как? — нетерпеливо переспросил дежурный. — Пропускать?
— Пропусти, — выдавил наконец Струшников. — Запиши в журнал и пропусти.
Он опустил трубку. Обвел глазами подчиненных, будто удивился, что они все здесь.
— Совещание отменяется, — проговорил наконец глухо. — Максимчук, Самопалов и Поспелов, останьтесь. Остальные пока свободны.
И уставился, пока все выходили, удивленные поведением начальника, на свои лежащие на столешнице сжатые тяжелые кулаки.
Москва. Управление. Кабинет Струшникова.
16.30
Мизеранцев вошел в кабинет, вежливо перед этим постучавшись. От двери громко со всеми поздоровался, чуть насмешливо склонив при этом голову. Ему никто не ответил. Максимчук разглядывал пришедшего с любопытством — будучи наслышанным о подполковнике — похитителе детей, он видел его впервые.
Посетитель прошел до середины кабинета и, не дождавшись приглашения сесть, остановился.
— Как видите, Владимир Павлович, наша с вами очередная встреча не заставила себя долго ждать. — Мизеранцев старался улыбаться приветливо и насмешливо. Но улыбка получилась несколько напряженная. — Так что мы можем продолжить нашу дискуссию на равных… Вы позволите у вас хотя бы присесть, поскольку заставить меня сесть вам не удалось?
Не дожидаясь разрешения, а быть может, понимая, что его не последует, он опустился в стоящее у стены кресло и небрежно развалился.
— Вот так-то, дражайший Владимир Павлович. Вы говорили о том, что, когда я покину места, как говорится, не столь отдаленные, буду иметь возможность изменить свои взгляды. Докладываю вам: освобожден вчистую. Взгляды не изменил. Более, чем раньше, уверен, что будущее страны за нами… Еще вопросы будут?
— Документы! — хрипло выговорил Струшников.
— Хотите убедиться, что я и в самом деле освобожден, а не сбежал из-под стражи? Очень справедливо. А главное — бдительно. — Мизеранцев не скрывал насмешки. — В духе, так сказать, времени.
— Хочу знать причины, по которым вас освободили.
Мизеранцев поднялся, подошел к столу и небрежно бросил сложенный лист бумаги. Струшников внимательно прочитал отпечатанный на машинке текст, хмыкнул и передал бумагу сидевшему ближе Максимчуку.
— Олег Владимирович, голубчик, — продолжал Мизеранцев, обращаясь к Самопалову и небрежно опершись на стол. — Где и когда я смогу забрать свою машину?
— Какую машину?
— Ну как же! Джип «чероки», лично мне принадлежащий. Который вы немного повредили из своего штатного оружия. Неужто запамятовали?
За Самопалова ответил Струшников. Он уже полностью овладел собой.
— Принадлежащий вам джип «чероки», гражданин Мизеранцев…
— Господин Мизеранцев, — поправил пришедший.
— Гражданин Мизеранцев, вы свою машину можете забрать в установленном порядке. Для решения этого вопроса совсем не обязательно было прорываться ко мне, спекулируя личным знакомством. Прошу представить заявление и копию постановления о прекращении уголовного дела. Я вас больше не задерживаю. Если вам больше нечего сказать, можете закрыть дверь со стороны коридора.
Бывший подполковник обвел глазами присутствующих. Враз, будто сдернул маску, сменил выражение лица. Теперь он глядел на собеседников без напускной бравады, искренне, открыто, с вызовом.
— Ну ладно, ребята, ладно. Я понимаю, что вы меня ненавидите, что вы меня презираете. Но скажите ради Бога, чего вы добились? Ну чего?.. Что вы изменили своим геройством в этой жизни? Что хотели бы изменить? Ведь не под силу вам искоренить зло и несправедливость, понимаете, не под силу!.. Вы все в этом деле жизнями рисковали. А ради чего? Вы себе не задавали этот вопрос? Я-то знаю, ради чего и ради кого рисковал жизнью. Но вы-то, вы?.. Посадили вы Губермана. Ура! Браво! Только ведь на его место придет какой-нибудь Гусейнов, Амбарцумян, Иванов — неважно, какой он будет национальности, но именоваться станет «новый русский». А вы ничегошеньки не выиграете от такой смены на сцене действующих лиц… Конфисковали вы у меня оружие и деньги. Ну и что? Кому от этого выгода? Государство от этого обогатится? Людовик какой-то говорил: «Государство — это я». Коммунисты учили: «Государство — это мы». Ну а сейчас-то государство это кто? Не настолько же вы наивны, чтобы причислять себя к тем, кто выигрывает от вашей деятельности…
Вам разве хоть чуточку лучше становится от того, что вы пытаетесь выводить нас на чистую воду? Или вы думаете, что меня уж очень ущемили? Ведь не настолько вы глупы, чтобы не понимать того, что боретесь с ветряными мельницами! Владимир Павлович, Олег Владимирович, вы, я понимаю, честные люди. Вы хотите, чтобы всем в нашей стране было хорошо. Но ведь такого никогда не было и не будет в обозримом будущем, как же вы этого не понимаете? Да и не только в обозримом — такого не будет вообще никогда! Не будьте же утопистами и кремлевскими мечтателями! Поймите: не нужна никому, в том числе и нашему народу, ваша честность. Потому что вы одиноки, потому что вас становится все меньше. Уже который год наши правители обещают народу стабилизацию экономики, снижение инфляции, темпов роста цен. А вместо этого обрушили на нас «черный вторник». Скажете, он уже позади? Правильно. Только это еще ни о чем не говорит. Потому что впереди обязательно будет какой-нибудь «черный четверг» или еще какой день недели. Обязательно наш народ втравят в какую-нибудь авантюру, в какую-нибудь войну… А вы так и будете сидеть со своей честностью!
— Мизеранцев! — негромко перебил его Струшников. — Вы вот упомянули про ветряные мельницы… А как бы вы определили жанр романа «Дон Кихот»?
— Ну, сразу не сообразишь, — споткнулся Мизеранцев. — Сатира, наверное, сатирическая комедия…
— Ошибаетесь. «Дон Кихот» — это трагедия. Это величайшая трагедия человека, который знает, каким должен быть справедливый мир, но который в конце концов осознает, что изменить действительность ему не под силу.
— Вот-вот! — обрадовался Мизеранцев. — Правильно, согласен…Так чего ради вы уподобляетесь этому полусумасшедшему старику, если сами понимаете, что мир изменить вам не удастся?
— Потому что сродни Дон-Кихоту Ламанчскому были и Коперник, и Джордано Бруно, и Галилей, и Франциск Скорина… Они все вместе, эти дон-кихоты, загасили костры инквизиции и стали предвестниками Возрождения.
