— Ты совершенно пьян, — говорит она, утирая рукавом с лица пиво. — Станешь ты когда-нибудь взрослым? Завтра будешь жалеть об этом!
Он смотрит на нее с дурацким, пьяным выражением, потом толчком валит на пол, берет за лодыжки волочит по полу, будто сани, к ухмыляющейся толпе у стойки.
— Эй! — кричит он, распахивая на ней одежду, — пользуйтесь, кто хочет! Я, комиссар Григорий Антеньев, разрешаю вам! Шлюхи — государственная собственность!
И с грубым смехом раздвигает ей ноги.
— Свечой ее, свечой! — восторженно кричит Женя и сует толстую восковую свечу в обнаженное междуножье женщины. — Высокомерная, образованная кобыла!
И грубо валит ее на стол.
— Давайте, ребята, — усмехается Галя. — Ворота открыты! Вдуйте ей! Сука, смотрит на нас свысока, потому что мы не понимаем книг!
— Мама, мама, — вопит маленький мальчик, слабо колотя пьяную толпу.
— Давайте я, — улыбается, пуская слюни, Юрий, и расстегивает брюки. — Вот, сука, такого большого нет во всем Киеве! Кончай орать! Тебе хорошо!
— Я ее сзади, — хихикает одноногий Михаил, спустив брюки к единственной лодыжке.
— Заткнись ты, шлюхино отродье! — кричит Коснов, мускулистый охотник на пушного зверя, и швыряет мальчика на пол.
Всякий раз, когда один из пьяных, слюнявых мужиков заканчивает, Женя окатывает изнасилованную женщину ведром воды.
— Мы здесь блюдем чистоту, — говорит она с хриплым смехом, — но киевским шлюхам этого не понять!
— Шлюх бесплатно не трахают, — кричит со смехом Женя. — Один заход — копейка, мальчики!
— Такой дешевой шлюхи у меня еще не было! — радостно кричит Федор и кладет между ног женщины трехкопеечную монету.
Наскучив этим, они закатывают женщину под стол. Женщина отчаянно зовет мальчика, лежащего без сознания под скамьей.
— Как громко воет эта сука, — раздраженно говорит Юрий. — Вышвырните ее!
Женщину безжалостно выталкивают пинками в снег.
— Мой мальчик, — отчаянно кричит она, безумно колотя кулаками по толстой двери.
Григорий поднимает мальчика и выбрасывает в дверь, будто мяч. Он падает в далекий сугроб.
— Этих предателей народа нужно уничтожать! — кричит Михаил и бьет кулаком по столу. — Я недавно читал в «Правде», что они лезут повсюду. Только представьте себе, нашли еврея, который пробрался на должность замполита. Его расстреляли, — добавляет он после недолгой паузы.
— Остановка означает смерть, — безо всякой причины говорит Юрий, протягивая Михаилу кружку пива.
Поддавшись неожиданному порыву, Женя предлагает всем бесплатное угощение. Разговоры стихают. В «Красном ангеле» воцаряется тишина. Все изумлены. Никто не помнит, чтобы толстая буфетчица хоть раз была такой щедрой.
— Я затолкаю сынка этой шлюхи туда, откуда он вылез! — кричит Григорий, шумно падая на пол.
— Убери свои грязные руки с моих ног, — рычит Женя. — Ты последний, с кем бы я стала трахаться!
— Если попробуешь раз, то ни на кого больше не захочешь смотреть! — бессмысленно улыбается Коля.
— Сопляк, — насмешливо произносит Женя. — Да я плавала по семи морям, обслуживала дипломатов и генералов! Думаешь, опущусь до снежной обезьяны вроде тебя? Однажды я трахалась посреди Атлантического океана с настоящим лордом! — При этом воспоминании она радостно улыбается. — Это был настоящий англичанин, со старинным замком, по которому каждую ночь в полнолуние расхаживал призрак герцогини! Когда он кончил, его сперма была голубой. Как фонарь возле комиссариата!
— И с тех пор ты ни разу не подмывалась, — язвит Таня, сосланная на время в деревню. Никто, даже политрук, не знает, чем она провинилась. Шептались, что должен прийти приказ о ее расстреле. Такое уже случалось. Кое-кто говорит, что она доносчица.
— Я водил грузовик в Омск, Москву, Ленинград, — хвастает Дмитрий.
— А теперь путешествуешь только от «Красного ангела» к оленьему сараю, — усмехается Катя, жена молочника.
— Сама не знаешь, что говоришь, женщина, — отвечает Дмитрий и с презрением плюет. — Омск, Москва, Ленинград — самые трудные маршруты в Советском Союзе. К тому времени, когда едешь по Невскому проспекту, ты уже наполовину сумасшедший!
— Охотно верю, — пронзительно смеется Катя. — Ты никогда не был другим!
— Когда в конце концов я окончательно спятил, — продолжает Дмитрий, словно не слыша ее, — то стал бродягой, бесплатно объездил на поездах весь Советский Союз. Поезда хороши тем, что всегда есть ведущие в новое место рельсы. А если приедешь в город зимой, когда спать на улице холодно, то там есть тюрьма, где можно найти тепло и какую-то жратву.
— Да, в Советском Союзе это хорошо, — патриотически кричит Юрий, — недостатка в тюрьмах у нас нет. Да здравствует Сталин!
— Настал день, когда простился с этой чудесной, вольной жизнью, — печально улыбается Дмитрий. — Это случилось в Одессе. Я спал на скамье в парке Пролетариата, и меня кто-то пнул в задницу. Рядом стоял какой-то болван-милиционер, улыбался мне и вертел колесом свою длинную дубинку. Он ударил меня ею по пяткам, и боль прошла через все тело. До самых корней волос.
— Ухожу, — сказал я, вежливо кланяясь. — Я лег здесь по ошибке!
— Ты не так глуп, как кажешься, — усмехнулся милиционер и ударил меня по лбу дубинкой, чтобы я надолго запомнил, что спать в парке Пролетариата нельзя. Я припустился бегом со всех ног, но едва выбежал из парка, меня арестовали. К сожалению, это произошло на рассвете, когда разъезжают молочные телеги, это лучшее время для милиции. Я ждал возможности выпить кофе и перекусить.
Меня привезли на специальную станцию. Там избили и заставили признать, что работа — это великое благо для всех советских граждан. — Он широко раскидывает руки и смотрит на замерзшее окно. — И с тех пор я здесь, в обществе бутылки!
…В комнате над кафе лежит на койке капитан Василий Синцов, глядя на Тамару, которая с сигаретой между чувственных губ ходит взад-вперед, словно рассерженная кошка.
— Что, черт побери, делать в этой грязной дыре? — шипит она. — Только трахаться и напиваться! Мне это надоело! Почему ты никуда со мной не ходишь?
— Куда тут ходить? — раздраженно спрашивает Василий. — На прошлой неделе мы ходили в кино!
— В кино, — злобно ворчит она. — Ты называешь это кино? Политическая чушь! Нам нужно чем-то заняться! Иначе сойдем с ума! Умрем и даже не узнаем об этом!
— Давай походим на лыжах, когда кончится буря, — устало предлагает он.
— На лыжах? Теперь я всерьез думаю, что ты сошел с ума! В жизни больше не встану на лыжи!
Василий приподнимается на локте и обнажает красивые белые зубы в широкой улыбке.
— Как только одержим победу, устроим отдых в Крыму, — утешает он ее. — Будем ходить под парусами и трахаться на палубе, где видеть нас будут только чайки!
— А по вечерам ужинать в ресторане!
Тамара смеется, и лицо ее светится при этой мысли.
— И будем оставаться там всю ночь. Сколько захотим! Будем есть икру и пить крымское вино, — обещает капитан.
— Когда одержим победу, — печально вздыхает Тамара, выпивая стакан водки. — Думаю, ты слышал о Тридцатилетней войне? Почему бы этой не тянуться так же долго? Остается всего двадцать восемь лет.
— Двадцать семь, — поправляет ее Синцов и начинает насвистывать.
— Что такое плюс-минус один год? — обреченно стонет она. — Черт возьми, Василий, мне кажется, что я сижу в вонючей тюрьме! Ты весь день лежишь и пьешь. Какого черта ты вообще здесь делаешь?
— Я обучаю ополченцев местной обороны, ты это знаешь, — сердито отвечает он. — Кроме того, слежу за передвижениями противника и отправлю сообщение по радио, если они появятся здесь. Это очень важная задача, и ты это знаешь!
— Да брось ты! — громко смеется Тамара. — Говорят, немцы глупые, но не настолько же, чтобы прийти сюда! Нет никого настолько глупых! Только советские граждане так тупы, что живут в такой дыре! — Она гладит Синцова по угольно-черным волосам, целует его в губы и проводит языком по его языку. — Мне скучно! Четыре месяца наедине с гобой! Повсюду снег, ничего, кроме снега! Это сводит меня с ума! Нам даже не хочется заниматься любовью! Найди какое-то новое занятие, дуралей!
— Может, мы сумеем устроить собачьи бега, — говорит он, сам не веря в это. — Здесь много упряжных собак!
— Эти деревенские дворняжки слишком глупы, чтобы научиться бегать наперегонки, — говорит она. — Помнишь, мы ходили на бега в Москве, а потом вечером в Большой театр? Дай мне выпить! — Протягивает ему свой стакан. — Да встань, ради бога! Как думаешь, для чего ты нужен?
— Не наглей, женщина, — угрожающе говорит он. — Я могу отправить тебя обратно в тюрьму!
— Может, это было бы не так уж плохо! Я быстро нашла бы себе хорошенькую лесбиянку.
Тамара встает и садится на стул. Кладет ноги на шаткий столик, черная юбка задирается.
