Остатки немецкого гарнизона готовились к атаке, чтобы вновь оседлать укрепления на берегу. Радист уже связался со взводом радиолокационной разведки, и три десятка солдат приближались быстрым шагом, чтобы с ходу вступить в бой.
Но к Маркину уже прибежал, пробрался между камней и редких елей шустрый морячок с запиской от начальника штаба бригады Санаева. Тяжело дыша, протянул мятый листок, вырванный из блокнота: «Никита, атакуем с двух сторон. Сигнал — две красные ракеты».
Из девяти автоматчиков комендантского взвода уцелели четверо. Они расстреляли диски своих ППШ, подбирали трофейные винтовки, автоматы, наладили чешский пулемет «зброевка» и довольно успешно отражали попытки приблизиться к их закопченной крепости.
Их бы добили. Трое из четверых были ранены, патроны заканчивались. Но взвились красные ракеты, и остатки бригады с двух сторон пошли на штурм последнего укрепления острова Кайданова. Это была странная атака. Люди, в мокрых, изодранных бушлатах, большинство с трофейным оружием, уже не бежали, как на рассвете, а шли усталым равномерным шагом.
Иван Байда установил на прямую наводку свое легкое орудие и посылал снаряд за снарядом. Подмоченные в трюме «Печоры» капсюля срабатывали не всегда, и подмоченные снаряды отбрасывали в сторону.
Маркин и Николай Слобода шли впереди. Маша кинулась было вслед за Фатеевым, но на нее закричали сразу Маркин и Слава Фатеев. Она остановилась, а затем присела. Славка был уже далеко и не заметил, как странно сидит Маша, привалившись к камню, и прижимает ладони к животу.
– Ранили, что ли? — подбежали к ней санитары.
– Кажется.
– Э, да тебя в живот угораздило. Двумя пулями. Ничего, почистят, зашьют…
Торопливо перевязали и отнесли в операционную, размещенную на берегу. Хирург бегло осмотрел два небольших входных отверстия от пуль. Маша была в сознании и умоляюще глядела ему в глаза:
– Режьте, Степан Артемович. Чего ждете?
– Тебя, Маша, на Большую землю надо. Две пули в кишечник — серьезная операция требуется. Здесь я тебя угроблю.
– Не угробите, режьте, — приступ боли выжал на лице холодную испарину. — И водички хоть глоток.
– Через час сейнер с ранеными уходит. Введем морфин, поспишь, а утром уже в госпитале будешь.
Маше сделали инъекцию морфина и отнесли в трюм сейнера. На матросских тюфяках, одеялах, расстеленных шинелях лежали десятка два раненых. Маша погрузилась не то в сон, не то в забытье. Она не видела, как в трюм ввели Маркина с плотно забинтованной грудной клеткой.
Бледный, с осунувшимися глазами, командир «Онеги» дышал неровно и хрипло. В углах рта вскипала розовая пена. Он увидел Машу и приказал сопровождающему раненых санитару:
– Положите меня рядом… если можно.
– Почему же нельзя, товарищ Маркин. Вот я вам бушлат под голову подложу, чтобы дышать свободнее было.
Возле дотов бой уже заканчивался. Он уже не был таким ожесточенным, даже стали брать пленных. Но отдаленные очаги сопротивления продолжали действовать. Со склона горы вели огонь два пулемета, изредка сыпались мины.
– На что они надеются, — удивлялся Иван Байда, осматривая оставшиеся снаряды к своей «полковушке».
Подмога в количестве тридцати человек с радиолокационной станции появилась внезапно. Видимо, они имели приказ удерживать остров до конца, и бой вспыхнул с новой силой. Под разрыв мины попал уже дважды раненный начальник бригады Санаев. Осколок перебил ему кость на ноге повыше щиколотки. Пока накладывали шину и перевязывали, он, морщась от боли, инструктировал Николая Слободу:
– Добивай их, комиссар, не давай опомниться. — И, не выдержав боли, попросил: — Налейте водки, что ли.
– Последняя атака, — сказал Слобода. — Ефимов, начинаем через четверть часа. Бери на себя правый фланг. Парфенов будет рядом со мной. Славка, кто из разведчиков в строю остался?
– Юркевич Паша, Ступников Андрюха, ну, еще двое-трое.
– Бери вот этих, — показал Слобода на адъютанта и остальных приближенных покойного комбрига Юшина. Они, как сироты теперь, курят под обрывом, не знают что делать.
Адъютант, в блестящей портупее, фуражке с «крабом», встрепенулся, хотел что-то сказать, но промолчал. Маленький старшина, ниже его по должности и званию, уже показывал направление.
– Перебежками вперед. Если выйду из строя, меня заменит Юркевич. И не давай, Паша, этим штабным героям залечь. Если что, стреляй на месте.
И снова адъютант оскорбленно дернул головой. Навстречу уже свистели пули, взвод перебежками двигался вперед. Адъютант покойного Юшина, помедлив, пристроился в задних рядах. Кто-то из моряков подтолкнул его в спину:
– А ну, не волынь. Шире шаг!
Как знал Славка, что назначил себе замену. Он успел пробежать десяток шагов, когда грудь прожгло сильным ударом, а вместо неба перед глазами оказалась каменистая земля.
Сейнер с ранеными шел к Большой земле уже больше суток. Мешала сильная встречная волна. Маша очнулась, просила пить, повторяла:
– Слава, ты где… помоги. Не хочу умирать.
И тянулась руками к одеревеневшему телу Степана Маркина. Командир «Онеги» умер ночью. Санитары наконец догадались отнести тело в сторону и сделали Маше еще один укол морфина.
Она заснула и не слышала, как заглох двигатель, а сейнер раскачивается на волнах, удерживаемый рулем. Маша умерла, когда подступал поздний октябрьский рассвет. Двигатель ремонтировали долго, почти весь день.
Капитан сейнера, спустившись вниз, посмотрел, как сильная качка перекатывает мертвые тела, втянул носом тяжелый трупный воздух и запах гниющих ран. Кто-то из пожилых раненых посоветовал ему:
– Четверо за ночь умерли. Похорони ты их, Андреич, в море, как положено. Им и нам легче будет.
Трупы вынесли на палубу, боцман принес четыре больших холщовых мешка. Моряки со снятыми бескозырками столпились вокруг. Пулеметчик застыл возле «максима», всматриваясь в облачное небо. В такую погоду немцы летают редко, разве что авиаразведчики. Бомбы они, как правило, не берут. Но для деревянного сейнера достаточно точной очереди 20-миллиметровой пушки или двух-трех пулеметов. Одна надежда на старый пулемет.
Тем временем тела по одному спустили по наклонной доске за борт. Последней была Маша Воробьева. Капитан трижды выстрелил вверх из нагана и снял фуражку.
– Там вам спокойнее будет. А мы дойдем до базы или нет — неизвестно.
Госпиталь расположен в небольшом северном городке Мезень. Это третий госпиталь, в который перебрасывают за зиму главстаршину Вячеслава Фатеева. Сорок километров до Белого моря, а чуть севернее — Полярный круг.
Городок — деревянный, с двухэтажными, почерневшими от сырости домами. Подворья крыты тесом, а тротуар на центральной улице вымощен деревянными плахами.
Весна приходит сюда позже, но все же приходит. В один из первых теплых дней Славка вышел на прогулку. Сил хватило одолеть полсотни шагов и опуститься на лавочку. Хорошо дышалось прохладным весенним воздухом.
Отощал, осунулся Славка после пяти месяцев госпиталей и нескольких операций. Но самое тяжкое осталось позади. Когда отказывало пробитое легкое, задыхался, вскакивал с койки и, хрипя, жадно пытался дышать. Когда медсестры не давали спать ночами, боясь, что он не проснется, — большинство тяжелых умирают ночью.
Пережил смерть Маши Воробьевой, так и не узнав, что она была от него беременна. А кто знали об этом, Фатееву ничего не сказали. Ни к чему еще сильнее бередить раны.
Дошли до Мезени несколько писем от матери. Совсем сполз в овраг их ветхий домишко. Укрепляли его, забивая куски труб и всякие железяки. До возвращения Славки авось простоит. От Ольги, соседской девушки, привет. Надо ей тоже написать.
Пришло письмо от Николая Слободы и Антона Парфенова. Обоих наградили орденами Красного Знамени. Где-то бродит представление на главстаршину Фатеева. Наверное, затерялось, пока переводили из госпиталя в госпиталь, ну да бог с ним. Может, дойдет когда-нибудь.
Из «Онеги» мало кто остался. Уцелевших моряков свели в штурмовой взвод, а командиром назначили Антона Парфенова. Николай Слобода теперь замполит батальона и носит капитанские звездочки. Пишет, что послали запрос на Славку, если он, конечно, не против. Со своими веселее служить.
На крыльцо вышла санитарка и громко позвала обедать. Соседи по лавочке не спеша поднялись, позвали Фатеева:
– Пошли. Сегодня борщ и макароны по-флотски. Отъедайся, если к своим дружкам вернуться хочешь.
– Пошли, — отозвался Славка, поднимаясь с лавочки.
