Лежим на влажной земле.
— Куда теперь? — спрашиваю Федоса. — Другого пути на острова нет?
Старик задумался.
— Есть одна тропка, да уж очень ненадежная.
— Веди. Здесь нельзя оставаться.
На гребле заливались пулеметы. Тарахович, Поплавский и Прохоцкий короткими очередями сдерживали гитлеровцев. Но вскоре все трое отошли. Патроны были на исходе, приходилось беречь их.
Тихо пробираемся по берегу болота. Чуть выйдем из лозняка, трещат выстрелы. Один из партизан падает мертвым. Михаила Дутченко ранило в руку. Люди устали шагать по густой жиже, в которую иногда проваливаемся по колено. Отвожу всех на сухое место. Федос Нехлебов и Павел Прохоцкий пошли искать злосчастную тропу. Пропадали часа полтора. Я чувствовал себя как на иголках. Так и до рассвета проторчим тут. Но вот зашуршало в кустах. Дядько Федос весь мокрый, с длинной палкой в руках.
— Фу! Кажись, нашел ее, треклятую!
Он ведет нас по кочкам. Под ногами заплескалась вода. Нехлебов — впереди, щупает палкой дно. За [258] ним, держась за руки, гуськом тянутся остальные. Холодная липкая жижа доходит до пояса. Ноги с трудом находят на дне хворост — им уложена вся эта подводная тропинка. Оступишься — поминай как звали, трясина моментально засосет. Путь кажется бесконечным. От холода ноет все тело.
Впереди чернеет какая-то стена. Это лес. Всего несколько десятков шагов осталось. Но что там еще? Вся наша цепочка, как от толчка, остановилась. Люди топчутся на одном месте. Пробираюсь к Федосу.
— Потерялась тропка…
Неужели возвращаться? Ноги погружаются все глубже. Вот уже по грудь стоим в воде. Федос мечется, тычет во все стороны палкой.
— Эх, была не была!
Старик подается вперед, проваливается по горло.
— Подай палку, — говорю ему.
Но метра через три уже мельче.
— Подина прогнулась, — поясняет Федос, — давайте по одному.
Женщины пониже ростом окунаются с головой, но, подхваченные партизанами, невредимыми выныривают на поверхность. Детей перенесли Иван и Михаил — самые высокие из нас.
На берегу не останавливаемся, чтобы не застудить вымокших людей. Через полчаса мы уже в лагере. Нас разместили в теплых землянках, разыскали сухую одежду и даже спирт — растереться и внутрь принять для согревания.
Командир поблагодарил за спасение крестьян. Я ответил, что это Федосу спасибо — без него пропали бы.
— Старика отблагодарим особо. И порадовать его есть чем. Хлопцы разыскали и привели в лагерь жену и дочь дядьки Федоса.
И мы узнали, что, пока Нехлебов водил нас по лесам и болотам, его семья чуть не погибла — она оставалась в шалаше возле занятой немцами деревни. Спасая других женщин и детей, дядько Федос едва не потерял своих близких…
Мы заперты на островах. Гитлеровцы сюда не решаются соваться. Ждут, когда трясина покроется льдом. Острова бомбит вражеская авиация, обстреливает артиллерия. У нас кончаются запасы продовольствия. [259] Принять самолеты с Большой земли не можем — нет посадочных площадок.
Секретарь партийной организации, никогда не унывающий Конон Федорович Пинчук, обходит землянки, подбадривает людей. Он умеет воодушевить, поддержать даже самых слабых. Партизаны радуются каждому его посещению. Поговорит парторг, кажется, ничего такого и не скажет, а на душе легче. Пинчук воюет всей семьей. Его жена, Ольга Михайловна, тоже у нас в отряде: медсестра, а когда нужно, берется за автомат и дерется не хуже мужчины.
Беседует с людьми Конон Федорович, интересуется их настроениями, а заодно и советуется исподволь. А перед нами жизненный вопрос: оставаться на острове до морозов или уже сейчас, не дожидаясь немецкого наступления, пробиться в большой Славковичский лес? Взвесив все, командование решило: прорываться!
В атаку пошли ночью по грудь в ледяной воде. Гитлеровцы не ожидали нашей вылазки. После короткого боя отряды вместе со всеми обозами вышли на сушу и укрылись в лесу. Здесь тоже происходили недолгие, но ожесточенные стычки с карателями. В деревне Старосеки наш отряд разгромил вражеский гарнизон и освободил больше сотни советских людей, которых фашисты собирались послать на каторгу в Германию. Достались нам и трофеи — пять коров, картофель, мука, крупа.
При прорыве вражеского кольца мы потеряли сравнительно мало людей. Начальника штаба Игуменова ранило в плечо, но он руководил боем своей группы, пока не было сломлено сопротивление противника. Уже в лесу он упал от потери крови.
Помощник командира по разведке Рослик и с ним четыре бойца попали в засаду у деревни Хомингор. Два часа отбивались от врага. Три партизана были убиты, а Рослик и еще один товарищ, оба раненные, когда кончились патроны, подпустили к себе немцев и выхватили гранаты. Они погибли вместе с бросившимися к ним гитлеровцами.
Одну за другой отбиваем деревни от карателей. Наша партизанская зона растет. К наступлению зимы она достигла тех же границ, что были летом. Своей [260] карательной операцией фашисты по существу ничего не добились. А потеряли сотни солдат и полицаев.
Снегом покрылась земля. В белые шубы оделись сосны и ели. Зима-красавица нас сейчас не радует. Все усложнилось. Каждый шаг оставляет след на снегу. В лесу стало трудно прятаться — среди голых деревьев человека видно издалека. Мучат холода. И еще голод. Продовольствия у нас мало. Базы разграблены фашистами. Население ничего нам дать не может: само бедствует и надеется на помощь партизан. Выход единственный — забирать продовольствие у врага. Это дело поручается в нашем отряде специально выделенной группе во главе с командиром роты Тисляковым. Она нападает на немецкие склады и обозы. Добытым продовольствием партизаны по-братски делятся с жителями лесных деревень.
Трудности зимы не ослабили активности партизан. Наоборот, мы еще чаще наносим удары врагу. В отряде созданы три диверсионные группы. Одну из них возглавляет комиссар Илья Ильич Захаринский.
В лагере малолюдно — только снабженцы, медицинские работники, раненые и охрана. Остальные уходят на боевые задания. За каждой диверсионной группой закреплен определенный район. Мы под руководством Захаринского обычно действуем на дорогах между деревнями Катка, Поречье, Хоромцы, Слободка. Как-то за один только день поставили 12 мин. На них подорвались три грузовика и одна легковая автомашина, уничтожено с полсотни гитлеровцев. В тот же день мы взорвали 12 столбов на телефонной линии Минск — Бобруйск.
Только вернулись в лагерь — новое задание. Приказали послать несколько человек в деревню Брожа. Фашисты там восстановили мельницу. Надо ее взорвать, а зерно и муку привезти в лагерь. Вместе с другими партизанами комиссар взял с собой Тараховича, меня и Дутченко — рана у него к тому времени совсем зажила.
На наше счастье повалил густой снег — самая лучшая для нас победа. Мельница охранялась полицаями. Мы сумели застать их врасплох. Бой был [261] недолгим. Мельница оказалась в наших руках. Зерно и муку погрузили на полицейские подводы, а мельницу сожгли.
И снова задание. На этот раз группу повел новый помощник командира отряда по разведке Иустин Илларионович Бобровник. Мы должны проникнуть в отдельные вражеские гарнизоны и встретиться с нашими связными-осведомителями, получить у них сведения о противнике, а на обратном пути устроить засаду и взять «языка».
Все деревни мы навестили без особых происшествий, но в Поречье получилась осечка. Как всегда, группа прикрытия залегла на околице, а Бобровник с двумя партизанами направился к дому связного. Шло время, а товарищи не возвращались. Мы стали тревожиться. Да и замерзли. Ночь стояла морозная, а одежда на нас — ватники и немецкие куртки «на рыбьем меху», на ногах — самодельные постолы из единого куска сыромятной кожи. Корчимся на снегу, трем щеки и носы, чтобы не отмерзли. Вдруг взрыв, стрельба. На околице стали рваться мины. А в деревне уже гудят моторы машин, застрекотал мотоцикл. Отойти бы следовало, пока нас не окружили, но товарищей бросать нельзя. И тут из-за крайней хаты вынырнули три фигуры, бегут к нам. За ними гонятся, стреляя на бегу, гитлеровцы. Мы открыли огонь, заставили немцев залечь. Как только Бобровник и его товарищи поравнялись с нами, все кинулись в лес. Фашисты преследовать не стали — ночной лес их всегда пугает.
Когда отдышались, Бобровник рассказал, что случилось. На стук из избы вместо партизанского связного вышел… гитлеровец. Бобровник выстрелил в него. А из другого дома выскочило уже с десяток немцев. Иустин Илларионович кинул гранату — и бежать. Еле ноги унесли.
— Между прочим, вы что-то молчали долго, — сказал Бобровник. — Винюсь, подумал, что удрали в лес.
Говорил он ровным голосом. Со стороны никто бы не поверил, что этот человек только что вырвался из лап смерти.
Утром заминировали шоссе. Ждали одиночную машину, [262] а показалась целая колонна. Бобровник покачал головой:
