Он остался с охотником на пароходе, а Алеша пошел проводить Аниську до дому. Острый молодой месяц, налитый и округлый как рог, стоял над Амуром. Река блестела чешуей своих быстрин и воронок. Одинокая оморочка с огоньком на носу двигалась вдоль берега стойбища. Все было прозрачно, полно осени, последнего ее тепла. Многое хотелось сказать в эти последние минуты перед расставанием. Нет, уже не толкали они друг друга на ходу и не придумывали нелепые прозвища.
— Так как же, уходишь? — спросила вдруг Аниська совсем по-детски.
Они поднялись на пригорок.
— Тебе хорошо, — сказал он, — ты уже для себя все нашла. А я еще ничего не нашел…
Он расширенными глазами глядел на ночной широкий Амур, на месяц, который тот нес в своих водах и так и не мог унести, на далекие, слитые с ночью очертания сопок.
— Воду вы, конечно, найдете, — сказала Аниська так убежденно, что он сам удивился, как мог усомниться в этом. — А там и — в техникум. Станешь инженером со временем. Будущим летом приеду домой. Тогда встретимся.
Он обнял ее и поцеловал.
— До свидания, Аниська.
Он шел теперь один мимо домов стойбища. На душе было легко. Маленькая рука, пожавшая на прощанье его огрубевшую руку, дала ему эту легкость надежды и мечты. Вот опять они простились, может быть, снова надолго, но все же это походило больше на обещание встречи…
Ночью пароход выкинул три коротких гудка и простился со стойбищем. Алеша проспал час его отхода. Когда он проснулся, пустынные берега с затопленным лесом проходили за окном его каюты. Поскрипывали двери, позвякивали хрустали люстр, — пароход шел полным ходом. Утренний туман стоял на берегу. Алеша оделся и поднялся на мостик. На помощнике капитана была овчинная шуба. Холодный ветер дул над Амуром. Низкие клочковатые облака неслись по небу. Амур сразу потемнел, как обычно в эту изменчивую пору осени. Скоро показалось знакомое большое село, рыбалка с бочками засоленной рыбы. Потом поднялся на мостик Дементьев. Вид у него был уже деловой, кожаное пальто застегнуто на все пуговицы. Потом стала видна тесовая крыша отцовского дома. На Амуре штормило, и капитан хотел пройти Малмыж до большого ветра. В этом широком месте ветер поднимал опасную для парохода волну. Пароход дал гудок. Помощник капитана с хрустом повернул дважды ручку машинного телеграфа. Стало тише. Потом Алеша увидел на берегу знакомую фигуру отца. Лодка закачалась под ним. И вот отец снова на мостике парохода. У его ног чемоданчик с собранными наспех вещами сына.
— Так и не придется потолковать нам, — сказал Дементьев. — Капитан хочет до шторма пройти Малмыж.
Алеша глядел на черные брови отца, на родинку на его щеке, и стало совсем грустно.
— Ну что же, прощай, сынок, — сказал Прямиков.
Они обнялись.
— Аниська тебе кланяется.
— Ну, как она?
И больше ничего не спросил Прямиков. Они и без слов понимали друг друга. Знакомая лодка отчалила от парохода, отец стал грести к берегу. Зашлепали плицы колес. Все шире становилось пространство, отделявшее пароход от берега. Вот отец причалил к берегу, легко спрыгнул на песок, привязал лодку. Алеша сорвал кепку и замахал ею. Все меньше и меньше становилась на берегу фигура отца. Штормовой ветер дул навстречу пароходу.
Он продрог и спустился с мостика на нижнюю палубу. На корме, засунув руки в рукава, с озябшим, покрасневшим лицом сидел охотник и так же смотрел на пустынные берега и на воду Амура, который покидал впервые в своей жизни.
— Ничего, Заксор, — Алеша сел рядом с ним на ящик с якорной цепью. — Вместе вернемся назад.
— Зима будет рано. Гуси шибко летят, — сказал Заксор.
Алеша вгляделся и увидел гусей. Высоко под клочковатыми облаками летели они со сторожевым гусаком впереди. Он сидел рядом с охотником, глядел на осеннее небо, и быстро неслись мимо и свивались в воронки желтые глубокие воды Амура.
Маленький домик был выкрашен в скучный охровый цвет. Некогда построили дощатую эту хибарку на глухом забайкальском полустанке. Такая же тесовая слобода выросла близ станции через несколько лет. Защищенная в котловине от ветров, она готовилась со временем стать городом области. Но большим городом она так и не стала, а городишко получился неважный. Несколько улиц прорезали тайгу, и таежные березы подступали к домам, скучно серевшим тесом. Вокруг рыжели мелким дубовым подлеском горы. Много пассажирских поездов проходило на восток и на запад мимо маленькой станции. Бывало это обычно ночью или на раннем рассвете. Редкий путник, страдавший бессонницей, смотрел тогда сквозь окно на невеселую и глухую забайкальскую станцию, на невзрачный ее и похожий на ящик вокзал, на синюю муть, в которой лежали домишки незнакомого города, и на широкую, в дыму тумана реку с коротким названием Зея.
Вагончик Дементьева отцепили через сутки на этой станции. Долго маневровый паровоз толкал его по запасным путям и поставил наконец в тупик, возле штабеля сложенных шпал.
Необыкновенные люди, однако, жили в этом непримечательном городе. Два часа спустя после приезда сюда Дементьев привел к себе в вагон седоватого, в овчинном тулупчике человека. Человек был невысок, с косицами волос из-под шапки, с огрызком дешевой сигарки, которую посасывал даже потухшую. Он снял свой крепко пахнущий овчиной тулупчик и шапку. Седоватая борода торчала веером на его подбородке. Это и был тот самый профессор Черемухин, о котором рассказывал Дементьев отцу… Дементьев пододвинул коробку с его любимыми сигарами, специально привезенную для него из Москвы.
— Сегодня я вернулся из Хабаровска, — сообщил он. — В основном подготовка изыскательских партий закончена. Буровые станки и насосы завезены во все пункты. Продовольствие также. Партию на участке номер четыре хочу пополнить вот этим парнишкой и нанайцем-охотником, старым моим другом.
Он развернул на столе карту железной дороги. Несколько красных стрелок обозначали направления партий. Это была старая карта Великого Сибирского пути. На продольных профилях линии значились «безводные амурские участки». Черемухин покосился черным глазком: карта была ему знакома. Тонкий скрюченный палец полез в коробку за московской сигарой. Запахло табачным дымом, в вагоне стало уютнее. Это был старый служебный вагон, с площадки которого можно обозревать путь. Вытертый линолеум липнул к подошвам. В салоне на большом столе, служившем и рабочим и обеденным, отцветали несвоевременные голубенькие примулы.
— Нам отведены жесткие сроки, — сказал Дементьев. — Хотелось бы узнать ваше мнение на этот счет.
Черемухин осторожно наращивал колпачок пепла на хорошей сигаре.
— Проблема, как известно, не новая. Но методы изысканий новые. Темпы новые. Люди новые. Вот что определяет сроки. Поставим вопрос: есть на этих «безводных амурских участках» вода или ее нет? — Он пренебрежительно ткнул пальцем в разостланную на столе карту. — Старые изыскатели, также и американцы, которые были приглашены в свое время, отвечали коротко: нет. Есть ключи и реки, обильные водой в летнюю пору, но зимой они промерзают до дна. А мы говорим иначе: не все ключи промерзают, есть ключи с постоянным притоком воды, нужно только суметь ее взять. В вечной мерзлоте есть свои линзы, талики. Это как бы вроде легких, которыми дышит земля. Несомненно правильно, что обратились к местным людям. Нанайцы и орочоны — прекрасные знатоки тайги.
За каждой фразой следовало затейливое голубое колечко дыма. Скоро в вагоне начало густо синеть. Алеша сидел в стороне и заинтересованно поглядывал на этого особенного человека. Вся его жизнь была отдана только одной цели. Нелюдимый край дышал для него своими подземными ключами и будущим. В будущем должны были расти в этом краю цветы и травы, и птицы прилетать в его леса, как в любые леса, где они вьют свои гнезда.
— Сроки, сроки! — нетерпеливо напомнил Дементьев.
— Охотиться на воду по-настоящему можно только в марте, когда вода в полном подборе. Критический водный период — с февраля и по май — решает все. Вот сроки.
Дементьев улыбнулся. Ему понравилось это охотничье определение — охота на воду.
— Впрочем, я наглядно нарисую вам схему, — предложил Черемухин. Он достал из портфеля тетрадь и нарисовал в ней несколько кривых и окружностей. — Вот это внизу — коренные породы, гнейсы. — Несколько крестиков обозначили коренные породы. — Отсюда, — он нарисовал вкось несколько стрелок, — движение источника кверху. Ключ пробивается сквозь слой вечной мерзлоты, лежащей над коренными породами. Здесь он образует так называемую таликовую воронку. — Он зачертил косыми штрихами место выхода ключа. — Из таликовой воронки он выливается на поверхность и образует наледь. По этим наледям мы и ищем его. Вечную мерзлоту привыкли считать мертвой пустыней. Однако в ней есть своя жизнь со своими особыми законами!
