Вместе с одиннадцатью другими пленными я попал в Марьино. В деревню, в пяти километрах от берега озера (к востоку от Осташкова), где протекала небольшая речка, а в каждом деревенском окне виднелось множество цветов.
Бригадиром у нас был Герберт. Герберт умел говорить по-русски. Нет, в этот раз я совсем не хотел быть бригадиром.
Но все шло хорошо. Даже очень хорошо!
Председатель колхоза обещал нам дополнительное питание.
— Послушайте! — сказал я остальным нашим. — Сначала мы получим питание из лагеря. Каждые три дня я или Герберт будем привозить его из Осташкова. Но потом колхоз будет ежедневно выдавать нам по четыреста граммов хлеба на человека. Картошки столько, сколько мы сами захотим выкопать. Мы получим также белокочанную капусту. Кроме того, горох. И что особенно важно, пол-литра молока и двести граммов мяса!!
Нам казалось, что мы попали в сказочную страну.
Приступить к работе мы должны были только завтра. А сегодня нам разрешили принести немного дров, чтобы помыться в бане.
Повсюду нас встречают приветливо. Оказывается, что мы первые военнопленные, которых они видят в Марьине.
Наш конвоир выбирает себе самую хорошую квартиру.
Но и нам, одиннадцати пленным, грех жаловаться.
Я попадаю к старенькой бабушке в дом рядом с колодцем.
Уже в сумерках я помогаю соседке молоть зерно.
Впервые в жизни я мелю зерно. Сколько же лет может быть этим жерновам, которые я вращаю?
Соседка знаками показывает мне, что я вращаю жернова слишком быстро. Это нужно делать без спешки.
После этого я вместе с остальными сижу на корточках в бане, которую мы натопили уже сразу после обеда. Нашу одежду, в которой полно вшей и гнид, мы повесили под самый потолок, чтобы она как следует прокалилась на жаре. Мы ложимся на лавки и хлещем друг друга березовыми вениками. Потом освежаемся, обливаясь холодной водой из колодца.
Закончив мыться, мы поем.
Полдеревни собирается на улице перед баней и слушает, как поют немцы.
Никому не хочется рано ложиться спать. Какое-то время я еще стою в саду, прислонившись к яблоне.
В воздухе стоит густой запах зелени: укропа, петрушки и каких-то других пряностей.
Вокруг полно летних цветов, которые уже отцветают.
Над лесом раскинулось бездонное небо. Так было здесь всегда.
На небе загорается первая звезда.
Именно ее я отыскал, когда прощался с женой. Тогда я сказал ей:
— Это наша звезда!
Когда я вхожу в избу, выясняется, что бабушка уступила мне свою кровать, а сама забралась на печь.
— Это ни к чему, бабушка! — обращаюсь я к ней.
— Нет, нет, ложись на кровать! — настаивает она. Она думает о своем внуке, который пропал без вести. У нее все пропали без вести. И муж, и сыновья.
Только Николай пишет иногда из Ленинграда. Николай уехал туда в командировку.
Все мужчины из их деревни уехали в командировку. На какую-нибудь большую стройку. На Урал или в Среднюю Азию. (Всех мужчин, кого не мобилизовали, отправили разворачивать эвакуированные заводы на востоке страны и ковать оружие для действующей армии. А оставшиеся женщины, подростки и старики должны были обеспечивать продовольствием «фронт и тыл» — армию и тех, кто трудился на ее победу. — Ред.) Кто знает, вернутся ли они когда-нибудь назад!
Когда я ложусь в кровать, бабушка накрывает меня одеялом.
— Как моя родная бабушка в Германии! — говорю я ей. И она улыбается в ответ.
На следующий день рано утром мы уже стоим у въезда в деревню. Но никто не приходит, чтобы забрать нас на работу. Только в десять часов мы выходим в поле.
Норма составляет полтонны картофеля на человека.
Мы копаемся в бороздах, которые оставил плуг с запряженными в него двумя быками.
Но картошка оказывается размером не больше ногтя большого пальца.
— Как же мы выполним норму?
Председатель колхоза и сам все понимает.
— Никто не сможет выполнить норму! — успокаивает он нас. Несмотря на это, он выделяет нам, пленным, дополнительное питание. Даже мясо. Все происходит как написано в Библии: в нашу честь забивают теленка.
Когда на следующий день нас посылают молотить горох, хотя в поле еще стоит овес, мы не можем этого понять.
— Товарищ начальник! — говорит один из нас, кто дома занимался сельским хозяйством. — Молотить горох можно хоть до самого снега. Сейчас надо жать овес!
— Да, да! — говорит председатель колхоза, успокаивая нас движением руки. — Я сам знаю. Но через восемь дней из Осташкова приедет грузовая машина. Мы должны сдать государству горох!
Ну что тут скажешь? Нам должно быть все равно.
Одного из нас мы оставляем в деревне готовить нам обед. Он устроился на старой кухне, где раньше готовили корма для свиней. Мы едим за троих!
Каждое утро начинается с кружки молока. Четыреста граммов хлеба и картошка в мундире, сколько хочешь!
На обед гороховая каша. Не меньше полутора килограммов! Но сначала на первое овощной суп с мясом!
А вечером картофельное пюре, кто сколько съест. К нему еще хлеб, шестьсот граммов!
Разве за последнее время хоть раз было такое, что не чувствуешь голода. Все изменяется к лучшему. Уже не чувствуешь этого постоянного мучительного давления в затылке. Возникает такое чувство, словно любимая матушка сняла повязку с глаз. Нет, сегодня я не смогу точно описать, что чувствует пленный, когда впервые снова наестся досыта.
Мы добросовестно выполняем порученную нам работу. Мы чувствуем себя ответственными за то, чтобы дела колхоза пошли в гору. Поэтому мы вносим свои предложения.
Во-первых, в отношении быков, запряженных в конный ворот на молотилке. Разве это дело: чтобы привести эту до смешного маленькую молотилку в действие, требуются шесть быков и две погонщицы.
При каждом шаге быки на полметра увязают в песке и навозе. Сначала нужно привести в порядок дорожку, по которой ходят быки.
Обе погонщицы так лупят животных палками, что палки то и дело ломаются. Как будто этим поможешь делу!
Герберт предлагает на один день остановить молотилку.
За этот день он обязуется тщательно перебрать всю установку. Для быков надо будет подготовить прочную дорожку с твердым основанием. Приводной ремень тоже следует починить, чтобы он не рвался каждую минуту.
Но председатель колхоза лишь устало улыбается в ответ. Нет, он не может пожертвовать целым днем. «Через пять дней они приедут на машине из Осташкова!»
Нам предлагают бросать камни на дорожку, по которой водят быков. Булыжники размером с голову ребенка. Это выглядит красиво, когда мостовая уложена. Но сегодня идет дождь.
И когда быки тяжело ступают на камни, то те все больше и больше погружаются в грязь. Бедные животные скользят на камнях и чуть ли не ломают себе ноги.
Тогда нам приказывают положить на камни хворост. А на него насыпать песок. Но такая дорожка выдерживает не более пяти минут.
Быки быстро затаптывают ее, и все исчезает в бездонной грязи.
Мы ничего не можем изменить. Тогда вперед! За работу! В воздух поднимается облако гороховой пыли. За рабочий день ее так наглотаешься, что кажется, будто бы съел два килограмма каши! И здесь мы получаем добавку к обеду!
Погонщицы кричат на быков во все горло. Слышен только сплошной крик и вой да удары толстых палок. Вдобавок к этому молотилка стучит, как барабан. Мы тоже кричим изо всех сил, когда подаем солому на обмолот, отгребаем лопатами горох и укладываем на телегу мякину.
Но только-только мы входим в раж, как быки останавливаются. Или рвется приводной ремень.
Тогда у меня появляется время подсчитать, сколько же здесь стоит обмолот фунта гороха: получается по меньшей мере двадцать пфеннигов!
Я не знаю, что было раньше: страх перед машиной из Осташкова, которая собиралась забрать в начале осени обмолоченный горох, или опасение начальства в Осташкове, что жители деревни Марьино сами съедят свой горох, продадут его на черном рынке по ростовщическим ценам или оставят гнить на полях.
Те, кто живет в Марьине, боятся тех, кто живет в Осташкове.
И наоборот, те, кто живет в Осташкове, боятся тех, кто живет в Марьине.
Сейчас избы в деревне Марьино стали серыми от старости. Резные деревянные наличники на окнах потрескались, краска облезла.
И в Осташкове дома сейчас тоже посерели. Искусно выполненные водосборники на водосточных желобах изъедены ржавчиной и развалились.
Большевики утверждают, что организовали колхозы только потому, что в противном случае деревня не поставляла бы продовольствие государству.
— Было бы лучше, если бы Гитлер выиграл войну, а не Сталин! — считает председатель колхоза в Марьине.
Если уж такое заявляет сам председатель колхоза!
— Надеюсь, что ты не согласился с ним! — предостерегаю я Герберта, который часто беседует с председателем колхоза. — Возможно, это была всего лишь провокация!
