- Ну чего ты, Нина? Вернулся - значит, все в порядке.
- Какой же это порядок: заживо похоронен был под землей. - И будто еще не веря себе, она изредка трогала Канашова за руки и плечи.
- Да что ты, Нина? Я же потомственный шахтер, из-под земли всегда выберусь.
Она все глядела, не отрываясь, на Канашова. «Как он похудел за это еремя! Нелегко досталось ему все это», - подумала Аленцова.
- Ты хочешь от меня скрыть, что тебе было трудно, но я все вижу по твоим глазам.
- Трудно, Нина, всем, кто честно воюет. Тебе разве легко было?…
День выдался жаркий, безоблачный. Солнце раскалило воздух, и он, как густое расплавленное стекло, стекал с высот в лощины. Дивизия остановилась на привал. Канашов сидел под обрывом, в наскоро устроенном ему адъютантом шалаше, и читал донесения разведчиков. В шалаш со дна оврага тянуло прохладным ветерком, и увядшая трава и ветки пахли банными вениками.
Аленцова в серых от пыли сапогах сидела, охватив руками колени, и не спускала с комдива усталых глаз. Прошли сутки, как он отыскался, а она по-прежнему с недоверием поглядывала на него.
Канашов, черный от загара, сосредоточенно рассматривал карту местности. Он прикидывал, где бы удобней провести дивизию, по каким дорогам, чтобы они были скрытыми от наблюдения противника, где сделать очередные привалы и дневки. Судьба тысячи людей, попавших в бедственное положение, сейчас зависела от него. И только чуть прихрамывающему лейтенанту Красночубу как бы не было дела до того, что волновало всех, - поскорее перейти Дон. Он заунывным голосом читал стихи, которые наводили на грустные размышления о неизбежности всего происходящего в этом бренном мире.
Опять, как в годы молодые,
Три стертых треплются шлеи,
И вязнут спицы расписные
В расхлябанные колеи…
«Александр Блок»,- узнала Аленцова стихи и одними губами повторила с детства ей дорогие слова:
Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые -
Как слезы первые любви!…
Канашов оторвался от карты, и сразу же им овладели беспокойные мысли: «Опять повторяется лето 1941 года. Немцы совершили прорыв, мы отступаем. Что же произошло? Почему военное счастье оказалось опять на стороне немцев? Не может быть, чтобы они были сильней нас! Удары под Ельцом, Ростовом и Москвой и наше успешное зимнее наступление говорят о том, что и мы можем наступать. Почему же немцы оказались сейчас сильнее нас? Значит, я поторопился с новогодним предсказанием, что мы в 1942 году разгромим фашистов! Но что же такое происходит? Почему, почему наши войска отступают дальше, в глубь страны, к Волге?» Он задавал себе несколько раз этот вопрос, но так и не мог найти на него ответа.
А рядом Красночуб, будто ученик, зубрящий трудный урок, продолжал бубнить:
Тебя жалеть я не умею,
И крест свой бережно несу…
Тут Канашову изменила его обычная выдержка.
- Хватит, лейтенант, замолчите! Не тяните за душу.
Аленцова гладила его жесткие, пропыленные и влажные от пота волосы и, обдавая горячим дыханием, шептала:
- Не надо, Михаил. Возьми себя в руки. Ты же можешь, я верю: ты сильный. Все будет хорошо…
У Канашова от ее ласки и простых, но проникновенных слов отлегло от сердца. Он поглядел на карту, тяжело вздохнул и поднялся, поправляя снаряжение. Поманил пальцем к себе Красночуба. И вот уже адъютант, прихрамывая, побежал с его приказом к командирам.
И снова запылила дорога от тысячи ног. Дивизия продолжала отступление на восток.
Чем ближе подходили к Дону, тем все чаще попадались им бойцы из подразделений и частей, разбитых в боях, беженцы с детьми и домашним скарбом, скотом.
«Опять, как в годы…» - невольно вспомнил строку из стихотворения Канашов. - Опять, как в 1941 году… Неужели опять все повторится? Не должно повториться. И мы другие, и немцы не те. Техники у нас побольше стало, чем в 1941 году. Не может быть, чтобы мы не остановили немцев…» И вместе с тем тревожное беспокойство охватывало Канашова, когда он вспоминал сегодняшний разговор со знакомым полковником - представителем Юго-Западного фронта в Ставке верховного главнокомандования. Он возвращался из-под Харькова, где немцы окружили и отрезали несколько наших армий. Их ожидала тяжелая судьба - выходить из окружения, когда немецкие передовые части уже достигли реки Дон. «Как же это произошло?» И снова закралась в сердце тревога. Надо как можно быстрее отводить дивизию за Дон и занимать оборонительный рубеж.
Мысли Канашова прервал подъехавший на коне Красночуб.
- Товарищ полковник, к вам хочет обратиться младший лейтенант.
- Чего ему от меня надо?
- Говорит, по личному вопросу.
- Откуда он? Нашей дивизии?
- Нет, я его никогда у нас не видел.
- Давай его сюда.
Красночуб ускакал и вскоре вернулся с Евгением Мироновым: Канашов поглядел на высокого стройного младшего лейтенанта с молодым, ребячьим лицом. Что-то знакомое уловил он в чертах этого юного командира.
- Младший лейтенант Миронов. Прибыл для прохождения дальнейшей службы…
Губы комдива слегка тронула улыбка. Он вспомнил, как накануне войны к нему в полк вот так же прибыл Миронов-старший. Такой же застенчивый и так же смущался. Комдив протянул ему руку, поздоровался.
- Откуда, младший лейтенант?
- С армейских курсов. Насилу дивизию нашу разыскал.
«Ишь ты, какой орел, нашу дивизию, - подумал Канашов. - Куда же его назначить? Еще совсем мальчишка».
- Пойдешь в штаб дивизии?
Миронов почему-то покраснел и замотал головой.
«Да он, гляди, батальоном, не меньше, собрался командовать…»
- Строевым командиром, значит, решил быть? По пути брата?
- Товарищ полковник, - все так же смущаясь, сказал Миронов. - Я бы хотел в разведку…
- В разведку? Подумаем… А не струсишь? Ответственная и опасная должность…
- Нет, не струшу, товарищ полковник, - гордо вскинул голову Миронов, и глаза его зажглись, лицо стало решительным.
- Иди пока в штабную группу. Я с начальником разведки Желановым поговорю… Лейтенант Красночуб, вызовите ко мне майора.
Желанову кандидатура младшего лейтенанта пришлась не по душе. Он доложил комдиву о том, что у него и так полно новичков и мало опытных разведчиков, но Канашов приказал:
- Миронова возьми. Рвется он в разведку…
«Дают сопляков, - подумал про себя Желанов. - Что у меня, детский сад или курсы по разведке? Возись тут с ними, а кто задачи будет выполнять?»
1Казалось, в эти тяжелые дни начала июля 1942 года все было подчинено неудержимому движению вдоль правого берега Дона от Воронежа, через Лиски на Сталинград. Дороги, будто реки в половодье, вышли из берегов. Нескончаемый поток повозок, машин и беженцев хлынул и разлился через обочины по степи.
В такие напряженные и тяжелые для войск моменты, как отступление, нет более сильного дисциплинирующего средства, чем личный пример командира.
Канашов шел в голове колонны. Адъютанту он приказал находиться в штабной машине: у него открылась рана на ноге. В санитарной машине ехала Аленцова. Ей теперь из-за больших потерь медицинского персонала в медсанбате приходилось быть и хирургом, и терапевтом, и рядовой медицинской сестрой. Комиссара Шаронова комдив послал замыкать колонну дивизии.
Комдив зорко всматривался в лица идущих с ним бойцов и командиров, вспоминал, сопоставлял и невольно сравнивал это отступление с отступлением 1941 года. И чем больше он присматривался и сравнивал, тем горестнее убеждался, что это отступление еще трагичнее.
Тогда легче находились оправдательные причины: страна была захвачена врасплох, отступали потому, что у нас было меньше войск и техники, чем у немцев. И в сердце каждого воина жила надежда: там, в глубоком тылу страны, собираются силы; скоро развернутся свежие дивизии, будут и у нас танки и самолеты.
Сейчас положение совсем иное. Все, что мы могли, собрали, накопили за год войны и тяжелых испытаний. И все, что дал армии тыл, и то, что, по глубокому убеждению, должно быть надежной плотиной обороны, преграждающей путь немецким армиям, не смогло противостоять вражеским ударам. И вот, заполонив дороги, отступали и наши танки, и пехота, и госпитали, и склады, и артиллерия, и штабы, а вместе с ними и беженцы и колхозные стада…
Все перемешалось в диком хаосе отступления и непрерывным потоком разлилось вдоль Дона, хлынуло через Дон и от Дона растекалось по дорогам на восток, к Сталинграду.
- Воздух! Воздух! - неслись разноголосые команды.
И вся степь заклокотала и забурлила от движения машин, техники и мечущихся в поисках спасения людей. Немецкие пикирующие бомбардировщики, тяжело, плывшие в небе, как жирные гуси в осенний перелет, чувствовали себя хозяевами положения перед этими беззащитными жертвами, которые именовались на языке врага «целями» и «военными объектами». Неторопливо они заходили на бомбометание, оглашая воздух свистом падающих бомб. Находились смельчаки, которые открывали по самолетам, «ходящим по головам», огонь из винтовок и ручных пулеметов. Но это редко приносило успех.
