Оноприйчук повернулся к товарищу. Тот спал. Устим вздохнул. Придется, видно, переждать, пока Павел минут десять соснет… Сон и вода… Они стали мечтой, сказкой, неслыханной роскошью.
Прошло несколько дней с того момента, когда три группы плавбатарейцев ушли на передовые позиции. Группа, в которую попали неразлучные друзья — пулеметчики Павел Головатюк и Устим Оноприйчук, была направлена на южную сторону Севастопольского рейда, к Троицкой балке. Пулемета у Павла и Устима не было, зато были автомат и винтовка-трехлинейка.
Первый день прошел относительно спокойно. Без особых приключений добрались до Троицкой балки, влились в подразделение пехотинцев. Немецкая артиллерия била с той стороны тяжелыми снарядами, и по линии нашей обороны то в одном, то в другом месте ложились разрывы. Думалось, что ночь может принести спасение и облегчение. Но и ночью артиллерийский обстрел не прекращался. К тому же немцы постоянно освещали бухту ракетами и вели себя крайне нервозно и беспокойно.
Однако к часу ночи все стало стихать. Даже ракеты взлетали редко. Бойцам, за исключением наблюдателей, был дан отдых. Устиму Оноприйчуку не повезло: попал в число наблюдателей своего взвода. Часа в два ночи, когда наваливался сон, заметили, что противник совсем перестал освещать бухту, а над водой, в сторону от наших позиций, стал наползать сначала редкий, затем все более густеющий дым с горьковатым запахом жженой ветоши.
Подразделения подняли по тревоге. Готовя противогазы, негромко переговаривались: «Может, пустили газы?» — «Сволочи! Всего от них можно ожидать». — «Хлопцы, а у меня противогаза немаэ. Тильки сумка. Я в ней патроны таскаю…» Вскоре определили — не газ, а дымовая завеса шла в их сторону. Сопоставили свои наблюдения, смекнули, что фрицы затеяли переправу через бухту. Усилили наблюдение. До рези в глазах всматривались в молочно-белый дым…
Мерещится или действительно что-то чернеет на воде в одном, в другом, третьем месте… Не мерещилось! К нашему берегу шли лодки, набитые немецкими пехотинцами, стрекотали катера. Вся видимая часть бухты покрылась десятками переправочных средств…
Павел Головатюк стрелял сначала в темные неясные силуэты, затем уже ясно различал в черной массе сидевших в лодке. Бил на выбор. Видел, как почти после каждого выстрела кто-то из гитлеровцев сваливался в лодку или за борт.
Десятка полтора лодок и катеров не дошли до берега, затонули, изрешеченные пулями пехотинцев и снарядами наших артиллеристов. Однако, когда дистанция сократилась, сразу же почувствовалось преимущество врага, массированность его автоматических огневых средств. Не помогли контратаки. Немцы рукопашного боя не принимали — видно, были уже где-то выучены, — открывали такой плотный огонь из автоматов, что приблизиться к ним было невозможно. К исходу дня они оттеснили наши части от берега бухты, и начались бои в городе… И вот теперь, еще через день, Севастополь в руках врага. Оборона проходит возле бухты Камышовой…
Майор, в продранной на локтях гимнастерке, торопливо обходил цепь, перемещая бойцов… В соседнюю с плавбатарейцами воронку направил двоих пехотинцев с ручным пулеметом, указал им сектор обстрела. Кому-то из недавно прорвавшихся велел отдать соседу гранату, а морской пехотинец заупрямился, сказал, что не затем он ту гранату двое суток берег, при себе таскал, чтобы вот так вдруг отдать.
— У тебя вон автомат, а у товарища твоего, кроме зубов, ничего, — не сердясь на морского пехотинца, устало сказал майор.
— Пусть при мне ваш зубастый остается. Убьют меня — граната его будет!
Вдруг резко прозвучало:
— Полундра! Воздух!
На цепь бойцов, почти на бреющем, шли «мессера». Один за другим, четыре. Грамотно шли — как раз вдоль цепи, с правого фланга на левый. По ходу лёта стучали из всех огневых точек. Три, отстрелявшись, ушли, а один задержался. Решил, видно, пройтись еще разок. Закладывал крутой вираж.
По цепи передали: «Рассредоточиться!»
Самолет заходил так низко, что было видно, как на желтом коке его винта пристроилось солнышко.
«Эх, пулемет бы наш, ДШК! — тоскливо подумал Головатюк. — Я б тебе, гад, врезал промеж глаз!»
Но ДШК не было, была винтовка-трехлинейка. Образца тысяча восемьсот какого-то года, прицельная дальность стрельбы две тысячи двести метров. Головатюк вскинул винтовку. Выстрелил. Еще раз… «Мессер» сделал круг и, развернувшись, ринулся персонально на Головатюка. Запомнил же его ямку из многих других!
Павел и Устим вскинули винтовки навстречу приближавшемуся «мессеру». Тщательно прицелившись, защелкали… Возле темного, быстро растущего силуэта самолета замигали знакомые белые огоньки. Матросы вжались в землю, укрыли руками головы… Холодом, смертью обдали впившиеся рядом в землю пули. Даже белая пыльца поднялась и осела на лица и руки.
— Прекратить огонь! Беречь патроны! — донесся голос майора, а вскоре и сам он, запыхавшийся, гневный, свалился в окоп к плавбатарейцам. Меняясь в лице, закричал:
— Дисциплины не знаете, моряки! Первый раз живого фрица видите?
— Он же обнаглел! — кивнул на уходящий «мессер» Головатюк.
— Он-то обнаглел, а ты, старшина, голову не теряй, — несколько успокаиваясь, сказал майор. Взглянул на черную форму моряков, поинтересовался: — С корабля небось прямо направили?
— С корабля, товарищ майор.
С фланга донеслось:
— «Юнкерсы» на нас!
— Держитесь, ребята! — совсем по-штатски попросил майор, и сухое, точно посыпанное мелкой мукой, лицо его тронула короткая скобка-улыбка.
Он выбрался наверх, а через несколько минут погиб вместе с ручными пулеметчиками — «юнкерс» положил бомбу точно в их воронку.
Гитлеровцы с атакой не спешили. Вызванные ими «юнкерсы» почти час, десятка за десяткой, методично обрабатывали жидкую цепь пехотинцев… Во время одного из таких налетов, когда фашистские летчики устроили охоту — состязание в меткости бомбометания по лежавшим в воронке уцелевшим морякам, Оноприйчук прокричал на ухо Головатюку:
— Паша! Давай рассредоточимся! — И убежал в воронку, где до этого погибли майор и пулеметчики. Может, Устим помнил, что по какой-то теории бомбы и снаряды по два раза в одно и то же место не попадают. Ну а коль так случилось, что все же упали, то уж в третий раз наверняка не упадут.
…Ночью, отходя в числе немногих живых к мысу Херсонес, Головатюк не увидел своего верного боевого товарища. Он звал его, сложив рупором ладони. Может, ранен, может, отзовется? Устим не отозвался.
Вместе с защитниками последних рубежей Павел Головатюк отступил к Херсонесу, к морю, и там, без единого патрона в винтовке, умирающий от усталости и жажды был взят в плен.
Фашисты надежно охраняли захваченных в плен защитников Севастополя. Мало кто выжил, мало кто уцелел, пройдя через лагеря смерти…
«Я пробыл в плену до конца войны… Прошел много концлагерей. Описать все тяжело. Это можно только рассказать…
8 мая 1945 года я лежал в бараке для умирающих, когда распахнулись двери и на пороге появились наши, советские бойцы.
Меня долго лечили врачи, а затем вместе с санитаром отправили домой, в Жмеринку, где я сегодня и живу. Бывать в Севастополе после войны мне не доводилось, но товарищи мои, морячки, в нем бывали, говорят, лучше прежнего стал город.
Не оставляю мечты как-нибудь, перед шабашем жизни моей, побывать в Севастополе. Поцеловать землю, обмакнуть лицо в соленую воду, которая не только от соли солона…»
Иван Никитович Тягниверенко, Иван Фомич Чумак, Николай Максимович Циленко…
После 27 июня сошли с плавбатареи на землю, влились в один из отрядов морской пехоты. Вот как вспоминает о последних днях обороны крымской земли Иван Никитович Тягниверенко: «В штабе ОВРа нас хорошо приняли, покормили, дали нам автоматы и гранаты. После этого с офицером ОВРа ночью ушли на передний край, в морскую бригаду.
Двое суток, без сна и отдыха, отбивали мы атаки фашистских войск. У нас не хватало патронов, гранат, особенно воды и пищи. В боях за Севастополь, уже на суше, многие плавбатарейцы были убиты и ранены. Погиб краснофлотец Циленко Николай, был ранен краснофлотец Чумак Иван. На рассвете 30 июня, при отражении очередной атаки врага, я был ранен в руку.
Всех тяжелораненых отправили к Херсонесскому маяку, так как говорили, что эвакуация велась только с этого места… Раненые полегче шли к Херсонесу сами. Шел и я.
В Казачьей бухте было много раненых. Перед заходом солнца в бухте производила погрузку раненых подводная лодка «щука», а на рейде стоял катер-охотник из нашего ОВРа, который раньше частенько подходил к нашей плавбатарее. На этом катере служил мой однокашник по Балаклавской школе морпогранохраны НКВД. Он узнал меня и прокричал, чтобы я плыл к катеру, поскольку они больше к берегу подходить не будут. Я поплыл, преодолевая боль, так как в рану попадала соленая вода… С трудом доплыл. Меня переодели в сухую краснофлотскую робу. Кроме меня на катере находились еще раненые. Часов в 11–12 ночи катер покинул Севастополь и взял курс на Большую землю. Вместе с нами в эту ночь уходило много катеров, шхун, шлюпок…
